Карл Сэндбэрг. Уильям Сароян

Карл Сэндбэрг*: я помню нашу первую встречу в Сан-Франциско в книжном магазине, которым владели и управляли Леон Гельбер и Теодор Лилиентал, на Саттэ-Стрит, в 1937 году, ровно 30 лет тому назад, когда тебе было 59 (как мне сейчас), а мне – 29.
Книжный магазин Гелбера и Лилиентала был одним из тех мест в Сан-Франциско, куда мне нравилось ходить в те дни. Другим таким местом был книжный магазин Джека Ньюбегина на Пост-стрит. Третьим – магазин Пола Элдера. Мне, как начинающему писателю, нравилось заходить в эти магазины и узнавать, как продаются мои книги, смотреть на новые книги, которые недавно вышли, и болтать с владельцами и служащими магазинов, а иногда даже встречать какого-нибудь писателя, хотя этот повод никогда ни побуждал меня ходить в книжные магазины, ни воздерживаться от этого.
Однажды, когда я вошел в магазин Ньюбегина, большой, жизнерадостный, громогласный Джек сказал мне:
- Ты только что разминулся с Ричардом Хеллибертоном*.
Я не знал, как сказать ему, что я не расстроился.
Леон Гелбер был одним из моих самых любимых людей в Сан-Франциско: взбудораженный, восторженный, обходительный, великодушный и умеющий слушать. Он был натурой более сложной, чем казалось с первого взгляда, потому что однажды его труп нашли висящим в петле, что очень удивило всех, кто знал его.
Именно Леон сказал мне однажды летом, когда я зашел в магазин на Саттэ-стрит:
- У меня в подсобке – Карл Сэндбэрг. Хочешь повидаться с ним?
Так мы и встретились. Я предложил пойти в бар на Тёрк-стрит и пропустить стаканчик, потому что там у меня была назначена встреча с Джоном Гарфилдом. Вместе с Джоном пришел еще один человек, тоже писатель, довольно известный в то время (по крайней мере, в Голливуде), но, убей меня Бог, я не могу вспомнить его имени.
После двух стаканов в заведении у Джо Бэйли, где я обычно играл в покер, ты спросил о Клифф-Хаус, поэтому мы покинули салун, взяли такси и поехали из Джиари в Клифф-Хаус, чтобы выпить еще пару стаканчиков, и там мы наблюдали за тюленями на Скале Тюленей, и за океанским приливом и отливом вокруг Скалы.
Затем мы вновь взяли такси, чтобы вернуться в город, в ресторан Джо Ванесси на Бродвее возле «Пасифик», и заказали хорошее итальянское меню. Ты был старше всех в нашей компании, но держался молодцом: разговаривал, пил, ел и выглядел абсолютно так же, как на фотографиях, так, как и должен выглядеть поэт: то есть, одновременно особенным, ни на кого не похожим, уникальным, но, в то же время, обыкновенным, обыденным, таким же, как все. Твоя соломенная шевелюра была в беспорядке, непричесана, ты явно пренебрегал заботой о ней.
Около 11 вечера, после итальянской еды и вина мы разошлись, очень довольные проведенным временем. То есть, ты пошел домой куда-то: в гостиницу или к другу, у которого ты остановился, а писатель, чье имя я не помню, сказал, что завтра ему предстоит трудный день  и тоже пошел домой, а мы с Гарфилдом пошли к Иззи на Пасифик-стрит.
- Подумать только, - сказал Гарфилд, - такой великий человек, знаменитый поэт, старик, болтается с детишками из трущоб, разговаривает с нами, пьёт с нами, ест с нами, как будто он – один из нас. Хотел бы я быть так же молод, когда буду в его возрасте.
Я тоже находился под впечатлением. Когда я был телеграфистом во Фресно* в возрасте 13 лет,  работая в ночную смену после школы, с 16.00 до полуночи, я писал стихи на служебной печатной машинке, потому что перечитал всех поэтов в публичной библиотеке: Уолта Уитмана*, Вэчела Линдзи*, Эдгара Ли Мастерса* и Карла Сэндбэрга, в том числе, и мне казалось, что я должен писать, как они, но случилось так, что моей первой книгой стал сборник рассказов, после чего я стал писать все меньше и меньше стихов и почти никогда не показывал их издателям, потому что, во-первых, существовало мало журналов, куда можно было отправить стихи, и, во-вторых, если стихи и принимали, за них очень мало платили, и мне, прежде всего, пришлось научиться зарабатывать себе на жизнь писательским трудом, чтобы мне не пришлось выполнять никакой другой работы.
Джон Гарфилд умер в возрасте около 40 лет, на пике сенсационной карьеры кинозвезды, а писатель, чье имя я не помню, кому тоже не было еще и 30, когда мы все впервые встретились, был впоследствии всеми забыт, что практически равняется смерти, если не хуже. Появилось множество новых поэтов, актеров и писателей, занявших свои подобающие места. Новые поэты двигались в направлении Эзры Паунда*, Т.С.Элиота*, Уильяма Карлоса Уильямса* и Уолласа Стивенса*, а новые актеры сравнялись с Кларком Гейблом, Хемфри Богартом, Джеймсом Кегни, Полом Муни, Спенсером Трейси и Кери Грантом. Новые писатели следовали традициям Эрнеста Хемингуэя, Скотта Фицджеральда, Уильяма Фолкнера, Морли Кэлэхэна* и Стивена Винсена Бенета*.
Такой, вкратце, была Америка. Это была невинная, или невежественная, или запутавшаяся Америка. И всегда, как бы ни менялась история нации, что бы ни случалось в Европе или Азии, кто бы ни прибывал, кто бы ни уезжал, в прессе были статьи о Карле Сэндбэрге и его фотографии, напоминавшие мне о том дне и том вечере в Сан-Франциско.
Ты играл на гитаре, ты пел «Муха с голубым брюшком», ты делал записи, ездил в Нью-Йорк, в Голливуд, давал интервью журналам и газетам и закончил самую подробную биографию Авраама Линкольна из когда-либо написанных.
Я навестил тебя той ночью в твоем доме в Харберте, штат Мичиган, на озере неподалеку от Чикаго, когда ты только что завершил этот труд. Мы пошли прогуляться в дом твоего соседа, где была вечеринка: около 30 гостей всех возрастов, развлекающихся, пьющих, болтающих, смеющихся, слушающих пластинки, и там был ты, очень усталый после 10 лет напряженной работы над биографией одного из самых сложных персонажей американской истории всех времен. И ты был всего лишь еще одним обычным человеком с двумя космами непослушных волос, спадающих на лоб.
Одна юная школьница принесла твою книгу «Да, люди» и попросила у тебя автограф. И ты исполнил её просьбу с огромной тщательностью, чтобы это имело как можно большее значение для неё.
Затем ты открыл книгу на первой странице и начал читать вслух.
Девочка слушала, я слушал, кто-то выключил фонограф, все смотрели на тебя, все слушали тебя, все радовались и думали, что с твоей стороны было очень мило не только придти на вечеринку, но и прочитать одно из своих стихотворений. Всем до смерти хотелось устроить тебе овацию, их руки были готовы громко зааплодировать, когда ты перестанешь читать.
Им казалось, что 5 минут чтения стихов было достаточно, но ты начал читать новую страницу.
Ты хорошо читал, глубоким честным голосом, произнося простые слова, как актер. Гости все еще были под сильным впечатлением и глубоко благодарны, и так же готовы устроить тебе овацию, которую ты заслужил, написав такие сильные вещи о людях, о простых людях, о бедных людях, не похожих на этих гостей, принадлежащих к среднему и высшему классам.
Несколько мальчиков и девочек младше 15 лет вышли на цыпочках, но дети есть дети, жизнь для них важнее искусства, и так и должно быть.
Затем еще несколько молодых пар вышли из комнаты и из дома и пошли туда, где их разговор и смех не мог бы никому помешать.
Затем ушли несколько пожилых пар, и, в конце концов, в комнате остался только ты, я и девочка, которой ты подписал книгу.
Когда ты закончил читать всю книгу, в комнате были только мы с тобой.
Люди, да – но не люди на той вечеринке. Ты убрал книгу, и мы пошли назад в твой дом.
Ты встречался с несколькими президентами и рассказывал мне, что тебе предлагали занять должность на службе у президента – не забудь об этом. Что ж, ты, определенно, знал больше о Линкольне, чем любой другой кандидат в президенты. Ты встречался с Мэрилин Монро, и она любила тебя, как отца. Тебя пригласили в качестве консультанта, когда экранизировали жизнь Иисуса Христа.
Вчера, когда я прочел о твоей смерти в Флэт-Рок, штат Северная Калифорняя, это стало для меня тяжелым ударом, хотя ты прожил почти 90 лет, никогда не имел ни неудач, ни крушений надежд, никогда не был обвинен в измене, никогда не был заключен в больницу с душевной болезнью, тебя никогда не ненавидели, никогда не презирали, никогда не бросали, никогда не преследовали, никогда не толковали ложно, тобой никогда не пренебрегали, тебя никогда не принижали и не обливали позором.
Мне стало грустно из-за того, что что-то в линии свободного падения твоих волос направо и налево приобрело для людей (используя твой собственный термин) значение самой поэзии, американской поэзии, так что и ты, и твоя поэзия, и все остальные твои произведения были высоко оценены людьми, которые не читают ни поэзии, ни прозы, ни чего-либо ещё.
Ты жил в славе и умер в славе, но, по сути дела, ты был неузнаваем и неизвестен. Сам президент воздал тебе официальные почести словами, которые были написаны кем-то, кто досконально изучил твои стихи. Это звучало ужасно напыщенно, но не имело никакого смысла. Возможно, ты был по-своему великим человеком, но не такого сорта. Не то, чтобы поэты не умирают молодыми (хотя они всегда умирают молодыми, сколько бы им не довелось прожить). Они умирают настоящими, и, вопреки распространенному недоразумению, не сразу, в конце, а много раз до того, как наступит конец.
-------------------------------
1.Карл Сэндбэрг (1879-1967), американский поэт, продолжил демократические традиции У.Уитмена.
2.Ричард Хэллибертон (1900-1932), американский путешественник и писатель, пропал без вести на пути из Китая в Сан-Франциско, пересекая океан на джонке.
3.Фресно – город в штате Калифорния в долине Сан-Хоакин.
4.Уолт Уитман (1819-1892), крупнейший американский поэт.
5.Вэчел Линдзи (1878-1931), американский поэт-фольклорист.
6.Эдгар Ли Мастерс (1868-1950), американский поэт, сатирик и лирик.
7.Эзра Паунд (1885-1973), американский поэт, основоположник и лидер модернизма в современной буржуазной поэзии. В годы 2МВ сотрудничал с фашистами, после войны был судим как военный преступник, признан умалишенным.
8.Томас Стернс Элиот (1888-1968), американский поэт.
9.Уильям Карлос Уильямс (1883-1963), американский поэт-экспрессионист.
10.Уоллас Стивенс (1879-1955), американский поэт, писал музыкальные стихи.
11.Морли Кэлэхэн (1903-1990), канадский писатель.
12.Стивен Винсент Бенет (1898-1943), американский поэт и писатель.

(Переведено 15.06.2013)