Глава десятая

Вот о чем я думала, ожидая суда: «Почему мои родители назвали свою первую дочь Беверли Энн Донофрио и навсегда присвоили мне инициалы БЭД?*. О чем они думали? Я имею в виду, что для ребенка это тяжелое бремя. Тяжело его носить, выйдя из младенческого возраста. «Нет, нет. Плохая девочка».
Во втором классе учитель велел нам написать свои инициалы жирным шрифтом на обложке папки, в которой мы весь год собирали свои работы по рисованию. Каждый раз, когда я вынимала эту огромную манильскую папку из сумки, кто-нибудь показывал пальцем и говорил с издевкой: «Плохая Беверли,  плохая Беверли». Остальные подхватывали: «Плохая Беверли,  плохая Беверли». Для нормальной второклассницы это было бы грубо. Для сверхчувствительной маленькой девочки вроде меня, это было гибельно. Я была из тех, кто плачет при виде брошенного котенка. Я была привередливой, переживала из-за  грязных рук или мокрых ног. До пяти лет не выходила на балкон без платка, боясь, что птицы спикируют на меня и вырвут мои волосы. Пришла к мысли, что родителям следовало назвать меня Катерина Роза Энн Зелда Иоланда**.
Теперь, в двадцать один год, когда мое имя напечатано в газетах, где меня  упоминают как возможного члена группировки, захваченной с марихуаной на десять тысяч долларов ( на самом деле мы собирались продать ее за тысячу), меня назвали бы не только плохой и сумасшедшей, но еще и пресловутой.
Городские власти пригрозили мне выселением, если я не выгоню Фей. В один ветреный субботний день я помогла погрузить ее пожитки в фургон и мы обнялись на прощание. Она переезжала всего лишь к матери, а ощущение было как будто на другой конец света. Когда мы разомкнули объятия волосы Фей окутали ее лицо и задели мое. У меня потекли слезы, думаю, что она не заметила. Они с Амелией сели в машину. Джейсон держал меня за руку. Фей опустила окно и сказла «Ты веришь в это дерьмо?» и рассмеялась. Выезжая задним ходом, сказала: «Эй, Бев», - навела палец на здание суда и сказла: «Хрен им». Я должна была согласиться. Не думаю, что дело было веселое.
Мы с Джейсоном вошли в дом. Теперь там было пусто, только матрас от старой детской кроватки Джейсона, брошенный в угол гостиной, и стол с белой столешницей на кухне, подаренный мамой Фей от доброго сердца.
Я села на этот матрас, Джейсон сел рядом. «Почему они должны были уехать?» - спросил он.
«Потому что меня арестовали за то, чего я не делала».
«Почему?»
«Потому что жизнь не справедлива». Ему было всего три с половиной, но я хотела, быть с ним прямой и откровенной, чтобы он не вырос таким как я. Мне все преподносили искаженно. Я падала на землю, зарывалась лицом в траву и готова была целовать грязь в знак любви к Америке. Если какой-нибудь ребенок говорил мне уйти с его двора, я упирала руки в бедра и не отступала ни на шаг. «Это свободная страна», - говорила я. Вот дура!
С тех пор я мало изменилась, потому что весной 1972 года представляла суд как его показывают по телевизору. Мой адвокат, умный как Перри Мэйсон, красивый как Фред Макмюррей. Он рассыпает дело, обвинив полицию в незаконном проникновении  или давлении на свидетелей и меня освобождают в зале суда.
Однако познакомилась я с ним за пять минут до слушания. Маленький, неказистый. Сказал несколько слов, точнее девятнадцать. «Все может получиться. Я буду просить условный приговор с  испытательным сроком».
«Это не моя трава», - сказала я.
«Это лучшее, что я могу сделать».   
Потом прокурор сказал судье: «Мы рекомендуем шесть месяцев условно с испытательным сроком два года».
Судья нахмурился, потеребил свои волосы, покачал головой и сказал: «Хм. Мать на пособии, тратит общественные фонды на наркотики. Вообще-то я не склонен особо с вами миндальничать,  но здесь ребенок». И дал ровно столько, сколько просили.
Это вылилось в еженедельные визиты по средам к мистеру Стенли Ступски, валлингфордскому инспектору по надзору.  Я садилась на скамейку в муниципалитете, Джейсон скользил по блестящему полу, играя со своими машинками из спичеченых коробков. Иногда заходил мой отец. Тогда Джейсон поднимался на колени и говорил: «Привет, дед!» Отец ерошил ему волосы и подмигивал мне.  Я была благодарна и за это. Все-таки он, видимо, смущался. Я, его дочь,  сидела на той же скамье, на которую садились остальные неблагополучные жители, некотрых из них несомненно ловил он.
Раньше или позже  Стен, блюститель порядка, появлялся в дверном проеме, указывал на меня и говорил: «Бучард», затем направлял большой палец на свой  кабинет.  Я протискивалась вокруг его пивного животика, ведя Джейсона сзади, потом поднимала его на колени как щит.
«Вечеринки с травой? Оргии?» - Стен начал прием.
«Это отвратительно», - ответила я.
«Что? Я думал этим вы, хиппи, только и занимаетесь. Ты расскажешь мне, если узнаешь о чем-то подобном?»
Я закатила глаза и посмотрела в окно.
«Ты хочешь что-то сказать мне?»
«Нет».
«Ты заняла неверную позицию. В этом проблема. Сейчас, если б ты пришла сюда и повела себя  культурно, примерно так: «Здравствуйте, мистер Ступски, как поживаете?», то я обращался бы с тобой лучше. Может ты бы ходила ко мне раз в две недели. Даже раз в месяц. Я бы сказал тебе: «Ты стала хорошей девочкой. Я думаю можно сделать перерыв». Ты же ведешь себя как соплячка. Никто не учил тебя, что с сахаром у тебя будет больше друзей, чем с уксусом?»
«Нет», - искренне ответила я.

Летом Фей оставила меня и переехала в Миннеаполис с новым бойфрендом, который получил степень магистра по психологии. Через пару месяцев она написала, что Амелию взяли в программу обучения малоимущих Head Start и к новому 1973 году она сама может быть поступит в колледж, за который будет платить ее старший брат. Я позавидовала. В Валлингфорде такой программы не было, понятно, что вопрос о колледже для меня не стоял. Мой старший брат не собирался ни за что платить. Он только что вернулся в город после четырехлетней службы на флоте. Служил в очень секретном подразделении, никому не рассказывал где был, что делал, как получил что-то похожее на пулевое ранение левой голени. Как только он появился дома, так стул, стоящей в торце стола напротив отцовского, на котором я сидела более четырех лет, вернулся к нему, я же отступила на боковые стороны с матерью, сестрами и Джейсоном. Подумав об этом, удивилась, что Джейсон, принадлежа к сильному полу, не получил за все эти годы места напротив отцовского. И угадайте какую профессию выбрал мой брат после демобилизации? Полицейского. Всего через несколько месяцев о нем писали в газетах как о герое. Будучи на посту, он заметил как машина, на бешеной скорости объехав угол, рванула, визжа тормозами. Он услышал сирену и понял, что эту машину преследуют. Инстинктивно упал на колено, навел пистолет и выстрелил по шинам. Колеса спустились. Ходили слухи, что за это его объявят «полицейским года». Я же думала, что его должны отстранить от работы за безответственные действия, повлекшие опасность для прохожих, идущих на почту или в банк. А что если бы пули отрикошетили от асфальта в одного из них?
В любом случае это был мой старший брат, принц моего короля-отца, снова мистер Примерный Гражданин, в то время как я – ничто,  связанная ребенком. Я решила, что если и не поступлю в колледж, буду учиться самостоятельно. Выберу авторов, прочту все их книги, потом их биографии. Подумала, что может быть тоже стану писателем. Я все еще писала иногда стишки, но решила перейти на прозу, чтобы зарабатывать деньги. Это ж здорово. Не нужна машина, няня для ребенка. Можно зарабатывать прямо дома. Ровно через год все рухнуло.  Я написала рассказ и послала в Школу Знаменитых Писателей. Попробовала себя в ироническом жанре. Рассказ про пятиклассницу, на которую напала икота во время
исповеди и девочка не могла остановиться. Дни, недели, месяцы, как только она открывала рот начинался приступ. Поскольку началось это на исповеди, она, конечно, подумала, что прогневала Бога, поэтому из кожи лезла, чтобы быть праведницей. Но однажды нарушила запрет и солгала матери. Икота чудесным образом прекратилась. Они поставили мне четверку и сказали, что у меня есть способности, и хотели бы знать цену. Круто. Я никогда не задумывалась о цене или, может быть, полагала, что мне поставят пятерку и предложат стать их студенткой.  Или может быть меня прочтет знаменитый писатель. Когда разочарование прошло, я вернулась в реальность и пошла на биржу труда.
 Консультант, мистер Келли, сказал, чтобы я не питала больших надежд. У меня нет квалификации, нет опыта, но он знает, что можно сделать. Он позвонил в конце недели. Есть работа клерка в «Цианамиде». Зарплата чуть больше минимальной. Это завод пластмасс, который выпускает в атмосферу Валлингфорда вредные газы. Он сказал, чтобы я взяла авторучку и записала время, дату и номер кабинета. Потом добавил: «И еще одно. Я бы хотел, чтобы ты надела лифчик. Это производит лучшее впечатление».
Я повесила трубку и у меня в ушах зазвенело. Я была в шоке. В таком шоке, что не стала бы разговаривать с человеком, сказавшим мне такое. Его ли это дело, ношу я лифчик или нет? Если это необходимо, чтобы получить работу, то, спасибо, я лучше буду безработной, бедной, но верной моим принципам. Без машины, без няни для Джейсона (мама каждый вечер теперь работает на фабрике и я не могу ее просить) работа и теперь была дурманящей мечтой. Все свелось опять к одному: я сама создала себе проблему, вступив в связь с «капюшоном» в старшей школе. Имя этой проблемы – Джейсон. Мой тюремщик. Я  читала ему сказки каждый вечер, чтобы с малых лет привить любовь к чтению. Так он может быть пойдет в колледж и не кончит  как его мать, или еще хуже – отец. Обычно он играл с тремя сквернословящими сестрами, которые и с собственной матерью, Труди, не церемонились, чтобы привлечь ее внимание, но, по счастью, это не передалось ему. Его любимым занятием было поймать в ручье пару лягушек  и посадить в банку из-под кофе в своей комнате. Когда ему это удавалось, я слышала тук-тук-тук – лягушки бились головами о пластмассовую крышку. Это длилось всю ночь, пока я не просыпалась утром с ревом: «Выпусти этих дурацких лягушек!» Он упрашивал меня взять его на рыбалку, мечтал поймать хорошую однофутовую рыбку  и держать ее в ванне. Почему мальчики любят держать в неволе живых существ?
Джейс был симпатичный, знал эти спасибо-пожалуйста, любил целоваться и обниматься, но все еще казался не от мира сего.  Я до сих пор хотела, чтобы он был девочкой. Но даже так – мальчик, тюремщик, камень на шее – это был мой главный спутник.
Почти каждый день мы ходили к моей маме обедать. Я смотрела мыльные оперы с сестрами, когда они приходили из школы, а Джейсон зависал с матерью на кухне. Он раскрашивал и играл конструкторами или машинкой с дистанционным управлением. Когда стол был накрыт, если ему не нравилось то, что ели все, мама готовила ему отдельно. Такого удостаивался раньше только мой отец. Иногда я брала у мамы машину и мы катались с Джейсоном по окрестностям, что обычно заканчивалось визитом к «Добрым Коровам». Как только мы подъезжали, они прогулочным шагом выходили из коровника, подходили к колючей проволоке и пачкали  наши руки своими влажными носами. Мы дали им имена и кормили пучками травы. Меня тянуло к ним, так же как и Джейсона. Когда мы уезжали, он всегда говорил: «Бедные коровы». Меня убивало то, что на ушах у них стояло клеймо, означающее забой. В это время мы не ели говядину. Иногда вечером я рассказывала Джейсону истории о Добрых Коровах, в которых они проходили через все лишения и злоключения. Заканчивались эти истории счастливо: коровы оказывались в Индии, где они священны.
Но моей однообразной жизни, я подумала, приходит конец. Была осень 1973 года, первый день Джейсона в детском саду. У меня будет полдня без ребенка, мои собственные. Я предвкушала это с того момента, как он родился. В будущем году он будет уходить на целый день и может быть, всего лишь может быть, я найду работу и выйду в мир. Я нарядила его в серые мальчиковые брючки, котрые носят с ремнем, а не на резинке. Потом натянула через голову голубую кофточку, чтобы подчеркнуть голубизну глаз. Он красивый. Я знала, что он понравится учительнице, как большинству женщин.
По такому случаю я попросила у матери машину. Стены в детской комнате были обклеены картинками с буквами, животными, домашними и дикими, и мамами с детьми. Я думала, другие матери уставились на меня, потому что слишком молода, чтобы водить ребенка в садик, потом подумала, что потому, что с тех пор, как про меня напечатали в газете, люди рассматиривали меня везде.
Мы стояли в очереди к учительнице, одетой в ярко-красную юбку, белую блузу с воротником как у Питера Пена, с кожей, тонированной как у монахини. В первый момент я пожалела, что надела джинсы, в следующий была рада, что осталась верной себе и оделась естественно. 
Джейсон крепче сжал мою руку и прижался головой к поясу. «Ты испугался?» - спросила я.
Он кивнул.
«Чего?»
Иногда на Джейсона находила обычная для мужчин Донофрио молчаливость. Я помогла ему.
«Я боялась ходить в садик».
«И ты?»
«Да все».
«Почему?»
"Не знаю. Наверное, тебе страшно остаться без мамы. Ты боишься незнакомых ребят. Просто боишься, потому что не знаешь, что будет дальше»
«Мммм...»
Джейсон верил всему, что я говорила, потому что я всегда говорила ему правду. Потом добавил: «Ты заберешь меня, правда?» Он должен был убедиться.
«Правда».
Миссис Диири, учительница, прилепила Джейсону значок с его именем. «Так я выучу твое имя, молодой человек».  Затем указала ему на стул за большим квадратным столом. Джейсон сел и начал смотреть прямо перед собой.
«Ну, я пойду».
Он кивнул и продолжал смотреть.
«Ты не поцелуешь меня?»
Он встал, быстро поцеловал меня и принял ту же позицию.
Придя домой, я выпила чашку кофе. Казалось, что птицы за окном поют громче, казалось, они заходятся в истерике, так тихи были окрестности. Я завидовала Джейсону и всем детям. Первые дни в школе волнующие. В моем мозгу толпились картинки: Джейсон первый раз играет в «Вокруг розы», ест галеты, пьет молоко через соломинку на полдник. Учитель запрещает какому-то ребенку, не Джейсону, конечно, пускать пузыри. Пока я представляла как он учится поднимать руку, чтобы попроситься в туалет, я столкнула кофе со стола. Чашка разбилась и я заплакала. И знаете о чем подумала? Не о том, что я буду делать без Джейсона. Не о том, что хочу снова в школу. О том, что должны начаться месячные. Я не могу дождаться менопаузы.
Этой осенью я была в депрессии и это не разуверяло учительницу Джейсона в том, что я плохая мать. Сначала на Хеллоуин я налила зеленого пищевого красителя в крем для детской обуви и покрасила кожу Джейсона, чтобы сделать из него зеленого марсианина. Я думал, это продемонстрирует игру воображения. Но когда он вернулся домой, его лицо было чисто вымыто. «Миссис Диири сказала, что это яд», - объяснил он.
Потом, на первом родительском собрании, она сказала: «Меня беспокоит ваш сын. Где бы ни была маленькая потасовка, ну, знаете, как это у мальчиков, Джейсон отступает - играет с пазлами или уходит с девочками. В его жизни  есть мужчина?»
«Нет», - ответила я.
«Никого, чтобы погонять мяч или поиграть в салочки?»
«Ну, мой отец, но....»
Мне показалось, что она меня жалеет и считает Джейсона обделенным, потому что я не могу дать ему необходимого, но потом поняла, что ее цель -  дать мне  оценку.
Месяцем позже, когда Джейсон мучил и мучил меня: «Хочу короткую стрижку, хочу короткую стрижку». (я так думаю, чтобы выглядеть как остальные реднеки*** в нашем маленьком городке), взяла свою электробритву, купленную с призовыми марками и отчикнула его замечательные волосы. Проблема была в том, что голова получилась в заплатках и напоминала карту США. Мне пришлось побрить его налысо. Дети на автобусной остановке  прозвали его Лысый Орел. Они говорили: «Сними камушек с моей ладони, Кузнечик». Это была фраза из телевизионного шоу про Кунг Фу, где действовал лысый герой. Тут уж он не упускал случая бросить на меня гневный взгляд.
Мы с ним стояли на остановке автобуса, я в качестве волонтера работала в школьной библиотеке, чтобы хоть что-то делать. Я ездила с ним на автобусе два дня в неделю и Джейс ни капельки не смущался, что сидит рядом с мамой. Думаю, что он не воспринимал меня настолько мамой, насколько это делают другие подростки. В поездке я спрашивала его, нравится ли ему тот или иной ребенок из едущих с нами. Он всегда отвечал положительно. В школе я прикидывалась настоящим библиотекарем, ставила сданные книги на полки в алфавитном порядке и рекомендовала «Слона Хортона» или «Призрака платной дороги» детям, пришедшим за книгами.
Однажды в морозный ноябрьский день учительница Джейсона дежурила, когда мы вышли из автобуса.  Она отвела меня в сторону и спросила шепотом: «У Джейсона вши?»
«Нет,- сказала я, - он хотел короткую стрижку и я зашла слишком далеко».
«Понятно», - сказала она, отведя глаза.
Потом взяла его под руку, нагнулась на уровень его роста и сказала: «Ну, как дела, мой маленький помощник? Будь так любезен, положи мою сумочку в мой стол».
«Ну, идите работать», -  сказала она, отпуская меня.
Она думала, я несчастная мать и что она больше думает о моем сыне, чем я. Может и так. Я встречалась со школьным учителем, который из-за этого не ставил свою машину на парковке у моего дома, говорил, что это может закончиться увольнением. Он вел себя так, как будто у меня нет ребенка. Я тоже. Куда бы мы ни шли, я не брала с собой Джейсона. Однажды в воскресенье мы ехали по Главной улице к центру и я увидела во встречной машине родителей, с ними был Джейсон. Когда мы проехали, я посмотрела в заднее стекло и увидела, что Джейсон тоже смотрит в заднее стекло. Он все смотрел и проехал слишком далеко, чтобы поговорить. Мне стало очень грустно и в тот день в библиотеке, вспомнив об этом, я снова впала в тоску. Я не могла сосредоточиться. Я ставила штамп «Принято» вместо срока возврата. Я положила локоть на штемпельную подушку и испортила любимую рубашку. Тут и нашлась встряска.
Учительница из кабинета напротив была крикуньей. Сегодня не было исключением.  Она сказала: «Итак, внимание. Внимание. Что такое фабрика?»
Никто не отвечает.
Громче: «Что такое фабрика?»
Нет ответа.
Пронзительный крик: «Где работают ваши родители?»
Это сработало. Я кинулась в туалет и заплакала. Все на что я могла надеяться – это работа на фабрике. И, видимо, мой сын тоже. Я нищая, которая бреет сыну голову. Я так же могла жить и в Западной Вирджинии. Над кем я подшучивала, изображая библиотекаря? Люди вроде учительницы Джейсона принимали меня за идиотку. Я так рыдала, что уборщица постучала в дверь, спросить что случилось. Наконец, я успокоилась. Вернувшись домой, позвонила матери и сказала, что больна. Она предложила забрать Джейсона на ночь и утром привезти его в школу.
Как только он ушел, я позвонила в больницу и попросила соединить меня с неотложкой. Мужчине, взявшему трубку, я задала вопрос: «Если принять сто таблеток аспирина, можно умереть?» Он ответил, что сто таблеток могут разъесть стенку желудка, это вызовет кровотечение и человек умрет. Потом он спросил, кто говорит, и я повесила трубку. Принесла в свою комнату пузырек с сотней таблеток аспирина и два стакана воды, высыпала таблетки на кровать, выпила две и две и две. Найдут меня, наверное, мама с Джейсом. Вероятно, когда она высадит его, привезя из школы, они позвонят и не получив ответа, она пошлет его наверх посмотреть не сплю ли я. Может я оставлю на столе записку, что Джейсон не должен видеть меня мертвой. Но что написать? «Дорогие мама, Джейсон, Роза, Филлис, папа и Майк, простите меня за то, что убила себя. С любовью Бев.»?
Я выпила еще две. И в голову пришли строки вроде «Темнее всего перед рассветом» и «Когда приходит зима, может ли весна быть далеко?» Я не поверила им и взяла еще две.
Беременна в семнадцать. Разведена в девятнадцать. Арестована в двадцать один. Покончила с собой в двадцать три. Красивая симметрия. Я взяла еще две.
Мне не нравится моя судьба. Бог дал мне ее. Хоть я и не верю в него, но все еще говорю: «Боже» или «Дай Бог» или «Помоги мне, Боже». Я обещала себе никогда больше не упоминать его. Но о чем я думаю? Я же умру. Еще две. Итого четырнадцать.
Впервые я подумала, что Бога нет, когда мне было двенадцать и я прочла монолог Гамлета. Я не могла заснуть в ту ночь. Ветка шелковицы била в мое окно, пока мистер Джерас на своем заднем дворе снова и снова играл «Отбой». Наверное он был пьян, ведь было поздно. Я закрыла глаза и попыталась представить себя мертвой. На что это похоже - быть чем-то вроде пыли. Ни памяти, ни всего остального. Я даже решила, что это блаженство. Выпила еще две.
Джейсону будет лучше. Даже если он будет жить с моей деспотичной матерью и недалеким отцом. По крайней мере для него мой отец еще не кажется недалеким. Пока. Но подождем, когда ребенок пойдет в старшую школу и попадется на краже пива. Не думать об этом. Взяла еще две.
Мой такой красивый сын сейчас выглядел так, как будто он из концлагеря. Выпила еще две. И еще две. Всего двадцать две теперь.
Я вспомнила свою первую попытку самоубийства. Мне было тринадцать и я была влюблена в шестнадцатилетнего Тревиса Гласкера из нашего квартала. Он носил солнечные очки, говорил, что его зовут Рэй и что он слепой. Я имела глупость пожалеть его и накричать на его друзей, когда они потешались над ним. Однажды Рэй пришел, снял солнечные очки, сказал: «Я могу видеть тебя» и рассмеялся. Его слепота была розыгрышем, в котором участвовали все. Я побежала домой и разрыдалась так громко, что птицы слетели с деревьев. Я взяла бритву из аптечки и нырнула в стенной  шкаф. Обняла свою одежду и запела «Конец Мира». Закончив, захотела спеть еще раз. Спела и драма унесла меня, бритва выскользнула из пальцев провалилась между половицами. Я решила, что уже не хочу убивать себя. Еще долго меня бросало в жар при воспоминании об этом.  Хотелось забыть об этом навсегда.
Потом это казалось забавным.
Если я не убила себя сейчас, когда-нибудь, наверное, рассмеюсь и над этим. Осуждена за преступление при отце и брате полицейских, езжу на автобусе с кучей малышей, чтобы изображать работу, сделала Джейсона похожим на вшивого. Может когда-нибудь в коробке от обуви мы найдем его фотографии, где он выглядит как маленький Ганди и покатимся со смеху.  Что я должна запеть сейчас? «Это моя вечеринка и я умру, если захочу»?
Я решила не делать этого.

=====================================
*bad - плохой (англ.). Прим. перев.
**crazy - ненормальный (англ.). Прим. перев.
*** Люди с красной шеей. Жаргонное название жителей глубинки США, деревенщина. Прим. перев.

====================================
Глава одиннадцатая http://proza.ru/2013/06/17/1248