Эпизод недопрожитой ночи. 2

Так пусть сегодня память станет проводником в прошлую жизнь…

Только тончайшими нитями солнца во тьме
шелковых россыпь волос перед внутренним взором
пересекает границу: что было и нет –
переплетается неразделимым узором.
Льется серебряной музыкой тяжесть цепи,
звеньями холод обвился вкруг тонких запястий,
вмиг ощущенье зависимости укрепив
напоминанием о бесконечности власти.
Но и не более нежной сказалась рука,
огненных прядей схватившая добрую треть.
Сжав, изломила, сковала их льдом кулака,
резко и жестко рванула назад: "Не смотреть!"
Впился ошейник в дыхание. И еще раз –
чтоб, соскользнув, влить в хрустальной прозрачности грани
сок беззащитности, вновь нарушая баланс
меж принадлежностью и защититься желаньем.
Ждет напряженное горло. И все существо –
крик о смертельной опасности в пальцах собрата.
Но отдаляя победы своей торжество,
медлит отнявший уже мою смертность когда-то.
Медлит, терзая неведомым. Лезвия край
чувствуй босыми ногами, уголья держи на ладони,
в жажде умноженной муки неспешно сгорай –
все для Создателя, пьющего сладость агоний.

Жизни свидетельство – боли пылающей нить,
что, прожигая насквозь, прошивает пространства
сотен миров подсознания. Не изменить
этой извечной зависимости, не старайся.
То, к чему с каждой секундой готовность верней,
все ж неожиданностью обернется в итоге:
есть интуиция, но забываешь о ней,
стоит хотя б на мгновенье поддаться тревоге.
Острых зубов нетерпенье с триумфом побед –
в русло реки, что змеей извиваясь, течет над ключицей.
Болью пронзив, оставляет удвоенный след,
медленно вечный нектар сквозь который сочится.
Вдруг – пустота, отстраненность. А в следующий миг –
тонкий ожог, пересекший распятое тело.
Схвачен за горло, придушен сорвавшийся крик.
"Дерзкая, как проявить непокорность посмела?!"
И оттолкнул. Разъяренно, нещадно, подряд,
не оставляя на вдох ни малейшего шанса,
тонкие плети хвосты, истязая, свистят.
Раны косыми крестами, алея, ложатся.
Отблески темных дорожек на бледных щеках
в свете свечей, окружающих страстное ложе.
Не передать даже в столь изощренных стихах,
жажда охотника с чем сопоставиться может.
Ногти вонзает, желая раздвинуть края,
в самую клетку проникнуть за бьющейся птицей,
тот, кому отдана жизнь безвозвратно моя,
кто ею волен по-своему распорядиться.
Пьет, собирая свободно бегущую кровь,
собственным голодом мой многократ умножая.
Пальцы заботливы сталью надежных оков,
ласковы губы, но словно кромсают ножами.

Что обнаженность? Соблазн для постельных утех.
Или для новой жестокости повод садисту.
Нервный, испуганный вдруг прорывается смех
краткою репликой. Гнев же вампира неистов:
злости безудержный всплеск – ярче солнца лучей.
Резко наотмашь по правой: "Не смей забываться!
Донор – так мой без остатка! Иль вовсе ничей!"
Только в беспамятстве мне не дает оставаться:
ногти уходят под кожу, взрезая покров,
враз увлекая к иной, проникающей боли,
невыносимо желанной. И что здесь любовь,
кроме моей принадлежности? Что в моей воле?

Пил, отнимая, присваивая до конца.
Пил до тех пор, пока бархатом савана черным
Ночь не дотронулась прежде живого лица,
не наложила печать на него обреченность.
Ни дуновения ветра, ни шороха трав.
Остановился бег Вечности. Черная бездна.
Кто вы – судить, был ли он виноват или прав?