Аттракцион Уменьшение

                1

         Я возвращаюсь из Парка Культуры с ошеломляющего аттракциона (какого, говорить сейчас не буду). Я и взвинчен увиденным, и устал, хочу спать. Улочка бугристая, земляная, с чахлой травкой. Вверх-вниз, вверх-вниз... Узко, поломанные заборы. Тихо, серо.
         В одном из провалов, из-за косых зазубренных досок, появляется кто-то. Он в мятом, сером, но чистом. Невысок, квадратен, лицо блеклое. Человек почему-то внушает доверие, он, кажется, из тех, кто может, немногословно и дельно, объяснить, дать совет. Хотя человек ли он? У него кабаньи клыки. О, да он не один! За его спиной другой, похожий, повыше ростом, а дальше – целая толпишка долговязых семнадцатилетних парней, моих сверстников, все (четверо-пятеро) в мятых серых футболках навыпуск. В парнях, тут же окруживших меня (те двое стали поодаль), нет ничего угрожающего, напротив, я сразу вижу в них друзей. Кого-то из них я, похоже, уже встречал. Мне передается их собранность и увлеченность, как это бывает на командных олимпиадах по физике. Я понимаю, что ребята хотят рассказать мне что-то важное, необычайное.
         Передо мной, совсем невпопад, проскакивает вид моей комнаты, куда я только что брел и где уже пять лет живу один в доме украинок (я сирота). Мелькает, почему-то издалека, и сам дом, нелепая желтая башенка с белой железной дверью: таким я увидел его в первый раз, идя на поселение. Тогда дверь мне открыл Сергей, парень лет двадцати, мой будущий сосед. Очень скоро мы подружились. Часто, вечерами, в коридоре, сидя на облупленных стульях, мы говорили с ним о непознанном. Два года назад он окончил политехнический институт и уехал.
         Так что же, я больше не увижу свою комнату? Эта внезапная мысль странна, но не страшна.
         Витя, Толик и два Вовы, оказывается, знают меня по городской олимпиаде, что была три года назад (да-да, конечно же!). Стоящий прямо напротив меня Витя говорит, что они, четверо, уже участвуют в эксперименте («и прямо сейчас тоже») и им нужен еще один, я, чтобы «дойти до стадии уменьшения». Они искали меня и нашли. 
         – Понимаешь, Олег, – продолжает Витя, – ты уже включен в эксперимент. Без твоего согласия, извини.
         Я заинтригован, страха нет. Травка становится чуть цветнее: проглядывает солнце.
         – Не бойся, тебе понравится, испытаешь что-то вроде того аттракциона. Вокруг тебя все изменится. Но скажу честно: опасность существует. Поэтому правило одно: не увлекаться!
         Мне хочется спросить, уточнить. Понимая, кто здесь главный, я оборачиваюсь на «экспериментаторов». Они стоят на утоптанном земляном холмике и, в своей тусклой одежде, почти сливаются с выцветшим забором и какой-то общей блеклостью, заполняющей весь этот угол.
         – Не надо их спрашивать, – угадав мой импульс, говорит Витя, – они рядом.
         – Но кто они?
         – Олег, разве ты не чувствуешь, что они  старшие, опытные, что ты можешь им доверять? 
         Да, чувствую. И, странно, ощущаю даже, как будто, какую-то предысторию... Мне приятно, что они будут поблизости и, если надо, подстрахуют.
         – Их зовут Николай Васильевич и Дмитрий.
         Из-за угла выруливает полуторка.

                2

         Полуторка движется нуверенно, с подвыванием, вверх-вниз по ухабам, и, в конце концов, останавливается около нас. Некстати, проезжала бы! Из кабины вылезает мужик.
         – Ребята, помогите разгрузить, а? – обращается он к нам. – Мешки с цементом. Вот в это окно.
         Он показывает на полуразвалившийся бревенчатый дом с пустыми окнами. Еще и работать? Да и что тут, в этой развалюхе, цементировать? Смотрю на Витю: нам ведь надо еще много о чем поговорить! Но и он, и его друзья, кажется, рады предложению. Готовно, весело они принимаются за работу. С запаздыванием, впрочем, почти незаметным, присоединяюсь. Мужик, ворочая в кузове, переваливает пыльный, тяжелый мешок мне на загривок. Окно в нескольких шагах: травка, плешь, травка, плешь. Поворачиваюсь, сбрасываю мешок. Толик, стоя внутри, оттаскивает. Иду, за Витей, со вторым мешком. Толик оттаскивает. Подходя с третьим мешком, вижу: окно опасно. Снизу и сбоку острые осколки стекла. Как я не заметил их раньше? Гниловатая чернота внутри, и эти осколки, как акульи зубы. Хорошо, что мешок последний.
         – Эй, Олег, – подзывает Витя.
         Он стоит в воротах двора, когда-то относившегося к этому дому. Одна створка ворот, из старых, выбеленных дождями досок, косовато висит на ржавых петлях, другой створки нет.
         – Нам как раз сюда.
         Во двор ведет размолотый дощатый тротуарчик. Толик и два Вовы уже там.
         – Ребята, – вот вам за работу! – мужик вытащил из кабины авоську и протягивает три огурца.
         – Не надо, мы уже пошли.
         Двор по обеим сторонам зарос крапивой. Миновали распахнутую (в черное) дверь дома, куда только что носили мешки, потом сарай с осевшей до земли крышей.
         – Ребята, хоть это-то возьмите, осталась тут..., – мужик, залезши в кузов, кидает нам что-то через забор.
         Круглый предмет со стуком падает на доски и скатывается в крапиву. Я последний, мне поднимать. Или не надо? Под крапивой темновато поблескивает. Подниму, ладно.
         – Каска, что ли?
         Подвывающий звук мотора пошел вдоль забора и стих. Да, это каска, только не солдатская. Блестящая, черная, сзади – низко закрывающая шею, с крепким серебристым гребнем. Старинная пожарная каска. Красивая. Только зачем она нам?
         Ребята приостановились, подошли. Тащить каску с собой не хочется. Предлагаю оставить ее здесь, ну, прикопать, место заметить. Может, понадобится когда-нибудь. 
         – Нет, бросать нельзя, – твердо говорит Витя. – Она у нас не случайно.  Это, может быть, часть эксперимента. Надо быть очень внимательными. Неси пока ты, Олег.
         Что ж, понесу, нетрудно.  Неудобно только,  ремешка нет. А мужик – странный какой-то. Бывший пожарник, что ли?

                3

         По полузаросшей тропинке, между гниловатыми сараями, выходим из двора с другой стороны. Вид обычный -- дощатый тротуар, канава, кривые домики на другой стороне улицы. После затхлости двора возникает ощущение свободы и воздуха. И все тут как-то ярче, прохладнее, свежее, а доски мокроваты: только что брызгал дождик (странно, что я его не заметил).
         Да, именно с таким ощущением – неожиданной свободы и легкости -- я входил в дом украинок в тот особый вечер два года назад. Дуло, меж густыми тучами, уносящими дождь, бил ярко-оранжевый луч. Идти тут легко -- все вниз и вниз.  Мостовая упирается прямо в железную дверь дома украинок (поворот налево не для меня – для трамвая). 
         За дверью мое настроение меняется. Холл, обычно пустой, заполнен людьми. Атмосфера тревожная. «Ждут поселения» -- соображаю я.  Дом украинок – вроде гостиницы, люди приезжают, уезжают. Но чтобы сразу так много приезжих!.. Какие-то жалкие, негородские. Женщины в темном. Уставшие, тихие ребятишки. Одежда влажная, с дождя (странно, что я его не заметил). От влаги в холле еще душнее. Мне на второй этаж. В темно-серой массе выделяется желтое кожаное пальто. Плотный мужик поднимает глаза. Взгляд тяжел и осуждающ: у меня, мальчишки, законное место, а ему, пожилому, с дороги, – сколько еще ждать? И поселят ли? Куда идти? Вечер уже…
         На площадке второго этажа две молодые женщины и тетя Паша, одна из украинок. Разговор идет на повышенных тонах, они почти кричат. До меня доходит, что мое беспокойство при входе было вызвано именно этим -- смазанным расстоянием и влажной одеждой -- криком. Конфликт на пике. Тетя Паша не хочет их селить: у них нет каких-то документов.
         – Ага, а ночью ревизор придет! А я отвечай!
         – А нам что, на улицу? Нас же на учебу, мы же не сами!
         – Ничего не знаю, идите куда хотите. Сейчас милицию позову!
         – А вот парень, он здесь живет. Он нас поселит!
         Одна из приезжих схватила меня за плечо.
         – Поселишь, да?
         Светлые агрессивные глаза.
         – Да ты что такое… говоришь? – тетя Паша опешила. В светлых глазах сквозь вызванную перепалкой агрессивность… что? Усталость? Мольба?
         – Олег, давай сюда!
         Поворачиваюсь на голос. Это Сергей. Он стоит у коридорной двери и машет мне рукой, подзывая.
         – Ну что ты встал? Не твое это дело. Давай сюда!
         – Уйди! – это приезжая, Сергею. – Он нас поселит! Правда, Олег?
         Она все еще держит меня за плечо.
         Я делаю шаг к Сергею.

                4

         Я стою на месте. Говорю:
         – Ладно. Пошли.
         Тетя Паша кричит, что ночью придет ревизор… Но ее крик неагрессивен и быстро сходит на нет: хоть одна проблема улажена. Снизу по лестнице кто-то идет тяжелыми шагами. Тот мужик, понимаю я. Сергея уже нет, ушел к себе.

         Мы с Сергеем уходим в коридор. Дверь захлопывается, отсекая возобновившийся крик. Моя комната последняя справа.

        Женщины с сумками идут за мной. За оконцем в торце коридора не по времени темно: скоро опять будет дождь.

         – Что это их так много? Кто они? – спрашиваю я Сергея.
         – Я не вникал. Слышу – шум. Выглянул, а ты там, в центре конфликта… Тушенку будешь? Приходи через полчаса. Поговорим.
         Дверь (вторая по коридору) закрывается.

         Дверь в комнату Сергея (вторая по коридору) закрыта. «Загляну позже», думаю я, «поселю их и загляну, надо поговорить».  Лампочка жиденько озаряет мое жилище – стол, стул с табуреткой, полка, шкаф и кровать. Втроем тут уже тесновато.
         – Спасибо, Олег, мы только на одну ночь.
         Сидя на кровати, смотрю, как они снимают плащи, вешают их рядом с моей курткой на гвозди, вбитые в дверь, достают что-то из сумок.  На клеенке появляются хлеб, колбаса и конфеты. Скоро мы сидим за столом -- я на кровати, Анастасия (та, что держала меня за плечо) на табуретке, Галина на стуле -- и пьем чай. Они учительницы, приехали на курсы повышения квалификации. Добирались весь день: пятнадцать километров пешком до тракта, потом автобус (два часа ждать и два часа трястись, стоя, среди мешочников) и поезд (там хоть сесть можно было). С вокзала тоже пешком (как раз дождь пошел), едва нашли адрес, да и то напутало что-то начальство, завтра надо с жильем разбираться.
         Горячий чай, тишина и перспектива ночлега размягчают их. Глаза Анастасии становятся теплыми, сонными.
         – А кто те, другие?
         Они не знают. Как-то совпало… И я, и они смутно ощущаем неправильность положения: им, тридцатилетним учительницам, не надо бы сидеть тут, у незнакомого школьника, к ночи, в какой-то странной зависимости от него. Под порывистые импульсы дождя, хлещущего из темно-серой бесконечности, в угловатом уюте убогой комнаты, электризуясь, материализуется вязкая, тяжеловесная близость. Я понимаю: так хорошо мне не было никогда.

                5

         Включаю лампочку, вешаю куртку, то да се… Через полчаса я у Сергея. На столе тушенка с картошкой. Мы часто ужинаем вместе, то у него, то у меня.
         – А знаешь, этих уже нет. – говорит он. -- Я только что проверил.
         Вот это да! Куда же они делись? Украинки уж точно не успели бы их поселить. А… те две женщины, что спорили с тетей Пашей?
         – Тебе интересно? – спрашивает Сергей. – Есть два объяснения.
         У Сергея на все теории, неожиданные и таинственные, мне нравится его слушать.
         – Первое объяснение: их временно, без оформления, разбросали по пустым комнатам и в спортзале, – спортзал в подвале (низкий облупленный потолок, погнутые обручи баскетбольных корзин). – Чтобы ревизор случайно не застукал, пока оформляют.
         – А второе? – спрашиваю я, жуя. Тушенка вкуснейшая. У Сергея все, за что он берется, получается превосходно.
         – Второе объяснение, Олег, таково. Этих поселенцев – их нет.
         Я перестаю жевать.
         – Как это – нет?
         Сергей внимательно смотрит на меня:
         – У тебя было такое: теряешь вещь, точно знаешь где, ищешь и не находишь?
         В точку! Вчера вечером я закончил месячное задание для космического кружка -- план верхней палубы фотонного корабля «Слайдер». Утром положил план в синюю картонную папку, папку засунул в портфель, а во Дворце пионеров, открыв портфель, не нашел – ни плана, ни папки. Руководитель кружка Александр Васильевич был удивилен не меньше меня: его любимчик, и так подвел его!
         – Вот, как раз хотел тебе рассказать…
         Я рассказываю Сергею сегодняшнюю историю.
         – У тебя остались какие-нибудь наброски, черновики? – спрашивает он.
         – Кажется, нет…
         Нет, ничего не осталось. Теснота же в комнате, полок нет, выбросил все.
         – Так был ли твой план?  – медленно говорит Сергей. – Может быть, ты только готовишься его начертить?
         Я знаю, что он не шутит. Вопрос-протест застревает у меня в горле.
         – Давай проверим, – полушепотом говорю я. – В спортзале.
         – Давай, – соглашается Сергей.

         Мы уже почти не говорим над остатками чая. Поздно, пора спать.
         – Занимайте мою кровать, – предлагаю я. – Я тут буду, на полу.
         Кладу на пол свое второе одеяло: приду – лягу. Схожу пока к Сергею, пусть устраиваются.
         – Что, спать ложаться? Выжили тебя? – шутит Сергей.
         Я смущен, не знаю, что сказать.
         – Ночуй у меня, Олег. На кушетке. Одеяло только принеси.
         Отлично, как я сам не догадался его попросить? Я же уже пару раз, после долгих ночных разговоров, ночевал на этой кушетке.
         -- А знаешь, тех уже нет, – неожиданно говорит Сергей.
         – Сел ужинать, – продолжает он, – чувствую – что-то изменилось. Не сразу понял, что – шума нет. Выглянул – пустота в холле.
         Странно. Украинки не успели бы всех поселить.
         – Может, они в спортзале? – после паузы говорю я. – Давай посмотрим!
         – Давай, – соглашается Сергей.

                6

         Да, два года прошло. Тогда в пустом спортзале (эхом отдался звук выключателя) многое, только не сразу заметное, сказало нам: тут живут. Матрасы, пожитки – мы их увидели, в углу. Только они были… исчезающе малыми.
         Вскоре Сергей уехал.
         – Смотрите! – Витя показывает вперед. 
         Поблескивающий дощатый тротуар, ломаясь вдоль кустиков и заборчиков, бежит к перекрестку. Там какой-то киоск, две-три фигуры.
         – Проходим спокойно, – командует Витя. – А ты, Олег, будь внимателен!
         Я напряженно всматриваюсь, сильнее сжимая в руке неудобную каску. Женщина и два мальчика, лет семи-восьми. Она что-то покупает в киоске. Явно не здешние. Одеты в темное, неброское и дорогое. Когда мы проходим мимо, женщина, темноволосая, высокая, протягивает мальчикам, до того вертевшимся и кривлявшимся, пирожки. Не отрывая от них взгляда (я иду последним), угадываю стоящую за углом машину. Ага, ехали долго, мальчишки проголодались, стали капризничать…
         Откуда они, куда едут? Как их занесло в эту глушь, где одни пустыри и развалюхи? Мгновенный импульс приказывает мне остановиться, тут же подсказав объяснение: встал в очередь, в киоск. Мои ребята небыстро удаляются, не оглядываясь.
         Лицо женщины – в профиль, в три четверти…
         Анастасия! Но… не та… В темных волосах проседь. Классически красивое лицо в шрамиках. Погруженная в свои мысли, она не видит ни мальчиков, ни киоска, ни меня, в смятении отступившего за угол.
         Надо показаться, окликнуть…

         Анастасия окидывает меня своим новым, спокойным, уравнивающим взглядом. Я, странно охрипнув, говорю, что мы так и не попрощались тогда: утром, вернувшись в свою комнату, я их с Галиной уже не застал. Она рассеянно припоминает: «Курсы повышения квалификации? Да, да…» С неожиданной откровенностью, но так же спокойно и отстраненно говорит, что не забыла меня. «С тобой,  Олег, у меня связано что-то очень хорошее.» Я, как зомби, выдаю ей супер-секрет: тот вечер был лучшим в моей жизни!
         После неловкой паузы прошу ее рассказать о себе, она так изменилась!
         – Зачем тебе? Да, все по-другому… Нам ехать надо, – она кивает на повеселевших, с аппетитом доедающих свои пирожки мальчишек.
         – А знаешь, поедем с нами! Ты какой-то несчастный, неухоженный, – улыбнувшись, Анастасия становится похожей на себя прежнюю.
         Мягкая, словно ветровая волна накрывает меня. Знаю – выбора нет. То, чего я ждал, с тех самых пор, – оно тут, подошло. Краем глаза вижу: мои друзья остановились и смотрят.

         Я в машине. Анастасия, плавно выворачивая, набирает скорость, Витя, Толик, два Вовы – и еще две размытые фигуры – в мгновение исчезают из вида. В памяти по странной ассоциации высвечивается: грузный мужик в кожаном пальто…
         В машине полумрак (на улице потемнело). Мальчики, поначалу резко, со смехом бросавшиеся на заднем сиденье от одного окна к другому, теперь тихо примостились по разным сторонам сиденья. Анастасия молчит.  Навстречу стелется сыроватая ухабистая дорога. Мои места.
         …А тут я бываю уже нечасто. Мостовая. Направо она полого, плавной дугой спускается вниз и через четверть часа, если пешком, минует дом украинок.
         Мы сворачиваем налево. В центр? Догонем только что отошедший трамвай.
         Смотря в окно, я захвачен одним: Анастасия – рядом… «Что же, что с тобой произошло?», спрашиваю ее, настойчиво и беззвучно. Воображаемый хрипловатый альт отвечает: «Это был взрыв, Олег. На заводе.» 

         Взрыв застал нас, детдомовцев, двенадцать лет назад на прогулке. В конце пустынной улицы, за заводским забором бесшумно взлетели в воздух черные прямоугольники. Протянулись две, три очень тихие секунды, и беззвучный шквал, рвущий вдоль улочки, уронил нас плашмя в канаву. Некто огромный, грозный и озабоченный прошел нечеловеческими шагами к чему-то, что – много дальше конца этой улицы – было его целью. Когда стихло, сердце еще долго колошматилось, но не от пережитого страха (его я не успел ощутить), а от того, что тот так близко прошел.

         Я воображаю: Анастасия там, внутри взрыва. Громоздкий осьминоподобный агрегат со множеством грубо припаянных, вечно временных  трубок дрожит, как чудовищный лихорадочный больной, отрывает одну за другой привинченные к полу чугунные ноги, съезжает, кренится, разбухает… Ему, как лезвием, срезает крышу, из-под которой ползет – горячий, белый и всепоглощающий – взрыв. 
         Мной владеют всполохи неосознанного – снов младенчества, отблески уходящих в бесконечность зеркальных отражений.

         Каска! Она все еще у меня в руках. Кладу ее в ноги.
         Темно, изредка проносятся встречные фары, мы на тракте. Едем на юг, я знаю это направление.
         – Познакомлю тебя со своим мужем, – говорит Анастасия. – Он иностранец.
         Зачем она это сказала? Что мне этот ее муж?
         Проехали темный дачный поселок, свернули на узкую лесную дорогу. Фары беспорядочно выхватывают ветки, стволы, ветки, стволы…
         Остановились, Анастасия будит мальчиков (их зовут Макс и Виктор). Как приятно – пружинно встать, вдохнуть лесной воздух!
         Сбоку большой темный дом.
         – Дача, – поясняет Анастасия. – Идем!
         Анастасия отпирает дверь, лампочка тускло освещает прихожую (вешалки, два сундука), за ней угадывается просторное помещение.
         – Посиди тут, я их уложу, – Анастасия оставляет меня в полуосвещенной гостиной и уводит Макса и Виктора на второй этаж.
         Опускаюсь на старый кожаный диван, каску кладу рядом. Да, никогда я не бывал в таком солидном помещении, но не казенном, а частном, домашнем. Странно: чем-то эта гостиная мне знакома. По фильмам? Нет, как-то глубже… Раннее детство? Все тогда казалось большим, добрым… В нашей гостиной было много свободного, теплого пола, громадный, как космодром, диван служил естественным его продолжением. Ох, а не та ли же самая эта комната? От этой невероятной мысли у меня захватывает дух. Где же мы жили тогда? Ведь да, за городом… Бред!
         Напротив, на стене, картина, портрет: мужчина в строгом костюме. Лицо почти неразличимо из-за слабого освещения. Подхожу. Человек смотрит недобро. Он тоже как будто знаком мне. Неужто этот портрет висел тогда в нашей гостиной?
         – Добрый вечер, Олег, – за спиной раздается мужской голос. – Это я на портрете. Похож?
         Обернувшись, вижу идущего ко мне крупного мужчину в дорогом плаще. Действительно, похож, только улыбается. Он протягивает мне руку:
         – Я Карл, муж Анастасии. Она мне рассказывала про тебя.
         Он говорит без акцента.
         – Я датчанин. Мои предки жили здесь. Дед был владельцем сталеплавильного завода. Я и сейчас с завода, с того самого. Сейчас мы поужинаем, я давно хотел познакомится с тобой.
         – Это на вашем заводе был взрыв? – спрашиваю я неожиданно для себя.
         – Взрыв? – произносит Карл с некоторым замедлением, по лицу пробегает легкая тень. – Какой взрыв?
         – У Анастасии шрамы – от него?
         – Ах, это… Да, это был взрыв, она тогда пострадала, – Карлу явно не хочется продолжать.
         – Тася! – обращается он к вошедшей Анастасии. – Давай ужинать.
         – Олег, тебе руки помыть? Пойдем, я покажу, где, – Анастасия отводит меня в прихожую.

         Ванная комната неожиданно светлая и большая. Входя, вижу свое отражение: кафельная стена отгораживает, наверное, ванну. Заглянуть?
         У раковины зубные щетки, полотенца… Вытираю руки краешком махрового, белого. Кратко постучав, входит Анастасия. Она протягивает мне полотенце:
         – Вот, забыла…
         – Извини, я уже вытер… вот этим. Оно твое?
         – Да.
         Я демонстративно продолжаю вытирать руки тем же полотенцем, уже не краешком – всем полотном.
         – Зачем ты позвала меня? -- спрашиваю я, не глядя на нее.
         – Олег, не начинай, – тихо отвечает Анастасия и весит принесенное полотенце на крючок.

         Ужинаем втроем. Еда проще некуда – макароны. Карл говорит, что они с Анастасией давно хотели, чтобы я у них пожил. Он много знает обо мне, знает про дом украинок, про космический кружок. Зачем она все это ему рассказала?

         Я в отведенной мне комнате, на втором этаже. Кровать, стул, пустой платяной шкаф (на его дно я кладу каску). За окном черная колеблющаяся стена деревьев. Зачем я здесь?
         Я ложусь.
         Я засыпаю.
         Я просыпаюсь. На стуле, в лунном свете, сидит Анастасия, во мне растет певучая, ровная волна желания.
         Анастасия прикладывает палец к губам.
         – Олег, – слышится ее шепот. – Все спят. Надо поговорить.
         – Анастасия, – шепчу я, – я… тебя люблю.
         – Тихо, Олег, сейчас не время. Я искала тебя. Только ты можешь меня спасти. Как тогда…
         Анастасия рассказывает невероятное, но, как будто, и странным образом известное мне, только забытое. Ее слитный, модулированный шепот телепортирует меня в то утро, два года назад, когда я, вернувшись в свою комнату, понял, что их тут уже нет.

                7

         Я стою посреди комнаты, обескураженный, обманутый, в неожиданной ненависти к ее убогости, угловатости, ущербности, а Анастасия и Галина, в плащах, с сумками, спешат через холл к выходу.
         Полдня они мотаются по городу в поисках школы, куда им надо явиться – на курсы. Трамваи везут их не туда, они возвращаются, пытаются узнавать у редких прохожих, их шлют по ложным адресам…
         Школа – старая, двухэтажная – на глухой окраине, ее двор, с побеленным сортиром в углу, зарос лопухами. Курсы уже начались.
         День за днем – тесные корявые парты, нудные, словно моросящие, лекции, обгрызенные листочки контрольных работ, койка в Доме Крестьянина. Сквозь эту серость исподволь, с тихим звоном все явственнее проступает тревога. Анастасия смотрит в окно на неухоженный школьный двор, понимает, что надо бежать.
         – Галя, тебе не страшно? – тихо спрашивает она подругу.
         Галине страшно. Они собираются уезжать. Завтра. Только пройти собеседование с инспектором из области.

         Собеседование – в учительской. Входят по списку, который зачитала им накануне заведующая курсов. В коридоре, на обшарпанных стульях, принесенных из актового зала, томительно ждут очереди.
         Галина долго не выходит. Ожидающие сидят безропотно, только Анатолий Петрович, бывший военный, единственный мужчина на курсах, встал, отошел к окну, закурил. Анастасия чувствует, как сгущается, до духоты, электрический воздух. Галина выходит неожиданно. Прежде, чем Анастасия успевает подойти к ней, между ними проскакивает поспешно бросивший папиросу Анатолий Петрович.
         – Я, Настя… я пойду. А ты… ты не ходи туда! Идем вместе, сейчас… – шепчет Галина.
         – В чем дело, Галя? – зачем-то спрашивает Анастасия: ясно, что надо уходить, немедленно!
         – Потом, потом… – Галина ускоряет шаг, бежит…
         Ее бегство останавливает Анастасию. Она возвращается на свой стул. Очередь идет фантастически быстро. Перед тем, как войти (она последняя), Анастасия понимает: Галю она больше не увидит.

         Я вижу, как Анастасия заходит в учительскую, автоматически закрывает за собой дверь. Следуя жесту сидящего за столом, зыбко устраивается напротив.
         – Что же ты от меня тогда сбежала? – плотным голосом спрашивает грузный мужик. – Сейчас не сбежишь.
         Что отвечать – «простите, я вас не понимаю»? «Беги!» – звенит внутри. Рывок, – она схвачена за руку:
         – Я же говорю, не сбежишь!
         Это тот самый мужик, из дома украинок.
         – Сиди спокойно! Ты знаешь, куда расселили приехавших? – мужик смотрит тяжело, пристально. – И тебе, с подружкой твоей, туда же полагалось. А вы сбежали, к школьнику этому. Ничего, я и до него доберусь, вот только собеседование закончу, бумаги сдам.
         Через плотный ватный звон до Анастасии долетает:
         – Ну, так экзамен будешь сдавать? Подружка твоя сдала.
         Мужик встает, тяжело обходит стол. Мятое полотно брюк у ее лица. 
         – Ну! – звучит хриплый приказ.
         – Нет, нет! – Анастасия, пружиной, уже с другой стороны стола.
         Она рвется к двери. Муторное, тяжкое, сопя, нагоняет, но хлопок двери, хлесткий и свежий, разом отсекает эту муть.
         Стробоскопически летя по коридору, она слышит удаляющийся хохот и повторяемое бессмысленное:
         – Скоро и тебе туда же! Все, все уменьшитесь!

         Лопухи, разломаный выцветший штакетник… Анастасия бежит, все в горку, в горку. Никого. Тепло, глухо, тихо. Где же она, трамвайная остановка? Дома отступают, открывается много неба. Но, кажется, не посветлело. Анастасия поднимает глаза. Сверху гигантским размытым изображением смотрит на нее страшный, улыбающийся мужик: «Не уйдешь!»

         Через час Анастасия встречает Карла. Он останавливает машину, увидев ее спешащей под набухшим небом по пустой дороге. Его «вам куда, вас подвести?» звучит неуместно. Ей необходимо бежать. Куда угодно.

      Она остается у Карла. Живет с ним на даче. Смотрит за Максом и Виктором. Беспокойство не оставляет ее. Анастасия просит Карла найти ей работу. Он устраивает ее на свой завод, в библиотеку. Там пусто, тягуче, беспокойство становится невыносимым. Ее переводят в бухгалтерию. И тут ей не по себе.  Она просится в цех.  Ей нужна выматывающая физическая работа. Она постепенно приходит в себя. Они проводят несколько фантастически счастливых выходных. Когда все, как им кажется, налаживается, в цехе случается взрыв. Следует долгое, утомительное выздоровление: больничная койка, лицо в бинтах. Тревога возвращается и уже не уходит. Анастасия замкнута на даче с Максом и Виктором. Она уже не может любить Карла. Они почти не разговаривают. Сомнений нет, пора уходить. Она не уходит, знает, что, когда будет одна, не выдержит, тревога сомнет ее. 

                8


         – Бежим, сейчас! – огненные слова выскакивают из меня помимо моей воли.
         Напружиненный (смешной, всклокоченный), я сижу на койке. Анастасия говорит мягко:
         – Нет, Олег… Не сейчас. Ты потом приедешь за мной, хорошо? Тебе надо одно дело сделать… Сделаешь... для меня?
         – Что, что сделать?
         – Галю найти… Я дам ее адрес… – Анастасия протягивает мне клочок бумаги. – Вот, в Чкаловке.
         – А… что ей сказать?
         – Передашь ей этот конверт, – клочок бумаги – это, оказывается, конверт. – Там письмо и деньги. Я знаю, она нуждается, ей плохо… хуже, чем мне.
         Я уже одет.
         – Хорошо, пойду, сейчас.
         – Иди, Олег.
         Анастасия встает.
         Она меня обнимает, шепчет:
         – Приходи в пятницу вечером, в девять. Сюда, к даче. Позвонишь три раза.
         Я робко обнимаю ее, меня стрелой выносит в другую вселенную, где все – черный бархат и золото и секунды гулки и медленны – одна, другая…
         Анастасия отстраняется:
         – Ну, иди!

         Уже светло, пять часов. По лесной дорожке, с каской в руке, я иду на станцию «Сортировочная». Ломкая фигура в черном провале двери: эта картина заполняет меня и томит. Очень скоро я вернусь сюда. Я позвоню. Три раза, плотно, вдумчиво. Она будет одна. Она… будет… одна.
         Электричка. (Она дала мне денег.) Трамвай. Мне на центральный автовокзал, оттуда – на Чкаловку. Трамвай, мучительно скрипя, делает долгий поворот, и справа – углом, потом фасадом – плывет мой дом, мой неотрывный от меня дом украинок.
         Несколько фигур торчат перед входом. Ждут поселения? В этой группе я вдруг вижу – Сергея. Он другой…
         Не думая, выскакиваю (остановка тут же, за поворотом), бегу. Маленький мальчик показывает на меня маме. Нет, не я ему интересен – каска.
         Подбегая, замедляюсь, иду, сдерживая порыв.
         Сергей устремляется ко мне:
         – Здравствуй, Олег! Ты мне очень нужен. Ты ведь в эксперименте?
         Упоминание эксперимента мне неприятно, я уже почти забыл о нем.
         – Здравствуй… – мое приветствие звучит вяло, а ведь минуту назад я ожидал, что брошусь Сергею на шею.

         – Я тебя искал, – говорит Сергей. – Думал, ты здесь. А ты где был? Впрочем, неважно. В эксперименте произошел сбой. На тебя вся надежда. Николай Васильевич просил передать, что каску надо срочно отдать одному человеку. Слушай меня внимательно. Знаешь Колю, который по леску бегает?
         Колю? Да, знаю… Мужичок лет тридцати, навсегда оставшийся в детстве. Кто-то (мать?) сшил ему подобие военной формы. Маленький, легкий, он весь день сам с собой играет в войну, в леске около школы. Перебегает между стволов, пригибается, ложится, изображает стрельбу, встает, опять бежит… Школьники, проходя мимо, грубо смеются, но он, захваченый своей войной, не замечает бессмысленных, фантомных существ.

         – Так вот, – продолжает Сергей, – Коле надо отдать каску. Но только так, чтобы он взял, понял? Чтобы поверил.
         – Чему поверил?
         – Что эта каска ему нужна.
         Задание мне не нравится, к тому же, мне же в Чкаловку!
         – Сергей, а может быть ты сам? Вот каска, отдай ему. Мне ехать надо.
         – Ехать? Куда? – лицо Сергея становится озабоченным.
         Я понимаю, что ничего говорить ему нельзя.
         – Ладно, схожу, отдам.
         Сергей понижает голос:
         – Олег, это очень важно, – он напряженно смотрит мне в глаза. Таким я его не видел никогда.
         – Иди сейчас.
         Он что, приказывает? Не пойду! Но Сергей, я знаю, ничего не говорит зря. И он так серьезен сейчас.
         – А это кто? – я имею в виду тех, других.
         – Олег, мы одна команда. И Витя, и Толя, и два Вовы… И ты.

         Через пятнадцать минут я в леске. Тут тихо и по-домашнему интимно. Сосновые стволы  – теплые, мягко-шершавые стены, кроны – мягкий темно-зеленый потолок, трава – ровный, ласковый пол. Приходи и оставайся, растворись в этой соразмерной, созвучной тебе, давно ждущей тебя обители.
         Никого. Он мой весь, лесок.
         Если Коля не появится, поеду в Чкаловку.
         Сколько же мне его ждать? Уходить не хочется. С Колей встречаться тоже. И ехать…

         Коля показывается из-за заросшего травой холмика (он, как и весь лесок, искусственный). Зорко смотря в одну отдаленную точку, он пунктирно перемещается от ствола к стволу.
         – Коля! – окликаю я.
         Эх, не надо было этого делать! Коля застывает, резко поворачивается ко мне (я в первый раз вижу его глаза – белые, с точечными зрачками) и, рывком перенацелив свой игрушечный автомат, «стреляет» по мне:
         – Тра-та-та-та-та! Тра-та-та-та-та!
         Он увлечен, серьезен, зол:
         – Тра-та-та-та-та!
         Он подступает, в углах губ сухая пена.Что-то подсказывает мне: надо упасть.
         Лежу на боку, руку вытянул, как будто тянясь за каской, касаюсь ее пальцами. Из-за горизонтальных стволов вырастает Коля.
         – Тра-та-та-та-та… – он подустал, голос звучит мягче, тише.
         Закрываю глаза: «я убит».

         Минуту спустя вижу тихонько удаляющегося Колю, не отрывающего глаз от странной черной каски в руке. Его щека розова от случившегося невероятного. В какой-то момент он останавливается, снимает фуражку и аккуратно водружает каску на голову.
         Начинается дождь.

                9

         Я чувствую, что устал. Идя под моросящим дождиком, понимаю, что не поеду в Чкаловку. Надо бы увидеть Сергея, пусть объяснит…
         У дома украинок никого. Домой? Да, пойду домой. В подспудной надежде увидеть Сергея, рассеянно оглядываю пустую площадку у дома. Серая фигура на углу… подросток? Он замедленным жестом манит меня к себе… Вова!
         – Вова, привет! – я рад встрече.
         Вова неспешно поворачивается и исчезает за углом. Подбежав, вижу его удаляющуюся фигуру.
         – Вова, подожди! – кричу я на ходу.
         Вова оглядывается и жестом показывает мне, что я должен следовать за ним на расстоянии. «Это, видимо, часть эксперимента», догадываюсь я. Мне совсем не хочется участвовать в эксперименте. Но я следую за Вовой, в десятке шагов.

         Дождик кончился, и как только, быстрое, яркое, проливается солнце, я понимаю, что мы в том дворике, где мне досталась эта старинная черная пожарная каска. Жаль, что ее у меня нет… Да, с ней было неудобно, но я привык, она стала моей. Как она будет жить у Коли?

         Вова куда-то исчез… Нет, он в дверях той развалюхи, куда мы вчера носили мешки. Вова смотрит на меня и тем же замедленным жестом подзывает.
         – Вова… – начинаю я, но он скрывается в развалюхе.
         Внутри темно, я не сразу различаю вовину серую футболку. Спотыкаясь о мешки и еще что-то, мелкое и крупное, разбросанное по полу, пробираюсь в ту сторону.
         – Беги! Вот ход! – слышу я вовин напряженный шепот, и внезапный яркий луч прорезает темноту: Вова отогнул какую-то доску. Я успеваю заметить, что комната полна предметов, старых, пыльных (среди них огромный диван и запыленное пианино) и – словно увеличенных: так, размыто и увеличенно, видишь в раннем младенчестве, когда глаза еще не адаптированы и сам ты – маленький-маленький…

         Нет сомнений: нужно бежать. «В эксперименте сбой» – так сказал мне Сергей? Значит, вдвойне нужно – бежать!

         Почему я должен спасать этот их эксперимент? Кто они мне?

         «Ты первый, мы за тобой» – шелестит издалека, но, кажется, и в самой близи, сдавленный шепот. Чей же, как не вовин? Ему что, так плохо? Это я всех, всех их спасаю – шепчет кто-то из меня – мне же. И Сергея. И мою ломкую, сломленную Анастасию. И Галю…

         Я уже давно бегу – на резком свету, по пропитанному недавним дождем деревянному тротуару, широко раскинутому между влажных зеленых стволов. Конец тротуара высоко над коричневой крупнозернистой землей. Спрыгнув, ощущаю ее тяжелую вязкость и пряный водяной запах. Бежать труднее. Обогнув россыпь массивных, маслянисто поблескивающих камней, проскальзываю между уродливыми, уходящими в небо, странно знакомыми мне столбами, продираюсь сквозь заросли неопрятных, кричаще-зеленых, поражающих алчной, агрессивной, восхитительной жизненной силой растений. Хлюпает вездесущая – источник и охранитель жизни – водичка. Неба нет, все заполнено влажно шевелящиейся, липуче препятствующей, но и такой родственно-дружественной хлорофилльной биомассой. Гипертрофированный хлорофилльный воздух – почти жидкость – включает во мне какие-то никогда не работавшие механизмы, я почти лечу, растворенный в зелени, влажности, полусвете.

         – Вот они! – раздается сверху. Голос, как материальная гремучая субстанция, заполняет все. Подняв лицо, вижу гигантскую, уходящую в небо фигуру.
         – Вот они, уменьшились! – повторяется сверху, сопровождаемое громовым хохотом.
 
         Напуганный, оглядываюсь и вижу Витю, Вов и Толика в их серых футболках. Они спешили за мной, теперь остановились, вытаращились на меня. Они ждут, что я предприму, они будут всегда следовать за мной.
         Ах, этот эксперимент! Я ведь вошел – меня ввели – в тот самый ошеломивший меня в Парке Культуры аттракцион «Уменьшение»! И это я, я – и они, мои смешные друзья – уменьшены сейчас на глазах расслабленной воскресной публики. Уменьшены и – исчезли. Уменьшены так, что исчезли.
         Николай Васильевич и Дмитрий… Шофер, что кинул мне каску, блаженный Коля, мужик из дома украинок – их рук дело. Они сыграли. И они уберутся.
         А Сергей и Анастасия останутся. И это хорошо.


17 ноября 2004 – 15 июня 2013