Гл. 3. Болезни роста

Украсть жизнь
Повесть.

Гл. 3. БОЛЕЗНИ РОСТА

Военком был маленьким не страшным "сапогом". Меня в его образе больше всего удивляла диспропорция между этим его видом и властью, которую он олицетворял. Не то, что здоровый и мордастый татарин-участковый, который был не прочь при удобном случае избить попавшего к нему в кабинет пацана – тот казался более естественным. Этого не молодого человека в поношенной армейской форме и сапогах я встречал и раньше на улице. Просто не знал. Потом пацаны как-то показали. Сказали, когда войдёшь в призывной возраст, отрывайся сколько хочешь, "вот этот пид*рок" с ментами договорится и отмажет. Просто раньше лоб забреют и всё. Прости-прощай. Никто никому не должен.

Толпой подрастала послевоенная молодёжь. Парни других возрастов были какие-то штучные, не было у них и традиций. Наша жизнь строилась заново. Мальчишки объединялись в группы, которые назывались "капелла" и от безделья мотались по дворам и улицам. Например, Роберт Вагнер, мой одноклассник, как-то говорит мне: "Иди в нашу капеллу, будем в классе шишку держать." Вагнер был скорее всего "немец" (вообще-то, мы были интернационалисты и вставали в едином строю, когда чужие приходили в наш двор или кто-то посмел залезть в «нашу» помойку; да не смутит вас эта малость, но это малое – истинно, ибо всё что происходит в детстве имеет определяющее значение; как целование руки матери не позволяет вырасти хамом) ...

Чаще, конечно, каждый был за себя. Кроме букета всех волжских народностей у нас в школе было много немцев, греков, евреев. Могли, конечно, кого-то дразнить или как-то обзывать, но на личном уровне симпатии делились не по национальному признаку. Феномен такого интернационализма невольно объяснил ещё Салтыков-Щедрин сто лет назад в "Истории одного города": "[горожане] позабыли даже взаимные распри и попрятались по углам в тоскливом ожидании". Это после распада СССР и появления "Независимых государств" (СНГ) блатной мир, как слепок общества, поделился на национальные ОПГ строже, а тогда, этих проблем было меньше, даже немцы жили как все (а ведь недавно была война). В нашем районе немцы были люди хозяйственные: отец одноклассницы, например, держал кроликов и в морозы "носил портянки из кроличьего пуха". Но Робка почему-то ходил в школу неопрятным и в кирзовых сапогах. Хотя был не прочь порассуждать. Ещё в том разговоре он сказал: "У баб тоже есть яйца. Если бы у них не было яиц, они бы так не зажимались, когда пинаешь!" У него была сестра, было вполне очевидно, из какого опыта сделаны эти выводы, и мне это не нравилось.

Это были "болезни роста" … нас и государства, тоже обретавшего свой первый юношеский опыт свободы после периода жесткой деспотии. Потихоньку забывались голодные годы и чернуха прошлых лет (моя сверстница-соседка, например, любила рассказывать истории, как "бандиты проигрывали людей в карты и убивали" … "из детей делали пирожки и продавали на вокзале, а какой-то дядька нашёл в пирожке ноготь и догадался" … "дяденька купил парик и узнал волосы своей пропавшей жены"…). Шпана всё ещё носила в карманах самодельные кастеты и ножи пока в 60-х, после Хрущёва, не стали создавать "оперотряды" из студентов, которые ходили табуном и задерживали пацанов на улицах средь бела дня, чтобы отвести в "опорный пункт" к "воспитателю" шмонать и воспитывать. Позже вводили что-то вроде "комендантского часа", а милиции разрешили пользоваться резиновыми дубинками. Как-то я допоздна заигрался во дворе - было мне лет тринадцать, но стал уже рослый. Когда появились милиционеры, я пошёл в подъезд – так один мелкий мент погнался за мной, чтобы опоясать меня своей новой игрушкой. Дома я, конечно, промолчал. Думал, лишь бы мать не слышала, как оглушительно хлопнула дубинка у меня под ухом по плащу. Часть шпаны тогда "пошла по малолетке". Из соседнего двора "уехала" целая компания малолеток избившая какого-то человека за замечание о шумном поведении на бульваре. Мужчина оказался редактором региональной газеты. Был в этой компании и мой приятель, думал отделаться условным сроком – не повезло.

Бывшие одноклассники тоже стали неожиданно исчезать. Один мой приятель жил в коммунальной квартире, вход у них всегда был открыт. Дом их находился в центре и обойти его было трудно. Прихожу я к ним как-то после длительного перерыва, прямо в их комнату. Там полумрак, у окна стоит отец и смотрит "никуда". Спрашиваю: - А где Федя?
– Фарид уехал к родственникам в Горький.

Четверо из пяти одноклассников, с которыми я сидел на одной парте, исчезли из жизни навсегда. Возвращались двое. Один героем, после досрочного освобождения, "первая ходка" сразу после школы. Оказалось, что ему там всё полюбилось, повествовал с нотами превосходства в голосе! Он был убеждён в правильности своего выбора. Про него говорили: "Путёвый". Ему, кроме прочего, накололи там на плече розочки без стеблей – это означало, что за стеблями он вернётся. Потом, вундеркинд не желающий ждать зрелого ума, окончательно сгинул в зоне. Красавица-мать лишилась сожителя и стала некрасива.

Другой из вернувшихся – прямая противоположность. Тоже Владимир, и тоже из более благополучной семьи, чем моя. Он вдруг вынырнул откуда-то не угрюмым волчёнком, а прежним Вовкой-приятелем. Мы отгуляли несколько летних беззаботных вечеров, и только после этого открылось, где он пропадал. Вспыльчив и нетерпим – да, по-прежнему. Чуть не убил парня, который нарвался сам, по-хулигански толкнув его плечом. Но всё же, его "тюрьма" не просто исправила, но очистила! Он не терпел мата, грязных анекдотов, с отвращение описывал всё, что пережил, и с волнением готовился поступать в институт, да потом благополучно и окончил. Солженицын тут прав: неволя, что весы - испытание нравственности. Но всё это произошло позже, незнание отпускало и всё прояснялось со временем. Сейчас, кажется, что тогда я не жил, а только присутствовал, смотрел в экран чёрно-белого телевизора.

Казалось бы детство – детские проблемы, как знать! Как же те, для кого жизнь окончилась ещё тогда? Думаю, не стоит даже заикаться о такой глупости - как судьба, это оправдание бездействия. Общество ещё только созревает, чтобы заниматься патронажем юношества. А каждый потерянный ребёнок – это не распустившийся цветок, ибо каждый ребёнок способен на много большее, чем позволяет ему уровень развития общества. И именно способные нетерпеливы больше других. Теряя их, общество теряет таланты. Мы, конечно, тогда не понимали, но все мы однозначно разнились и определялись в жизни по очень простому критерию – способности на поступок. При этом поступок это не обязательно что-то великое. Позвал нас мальчик Толик посидеть на ступеньках электрички когда она ехала по грохочущему мосту через реку – я пошёл - именно мы с ним стали друзьями на всю жизнь, потому что он признал меня своим. Более смелые и безголовые шли дальше и вступали в конфликт с законом, и петли путанки цепко впивалась в них, делая малозаметное препятствие непреодолимым.

Тогда же моя мать-простушка стряпала пироги и приглашала военкома к нам домой, а он ханыга жрал, но не чесался. Мать только и видела, как он её сыночка вырядит в нарядный "кителёк - блестящи пуговицы" да на путь поставит, а военком всё более добрел после рюмочек да теснее к мамке прижимался. Отказать ему прижиматься она робела, человек большой - благодетель сына.

Я, конечно, всё понимал и страдал за мать. Однако весь десятый класс сидел на чемоданах и не учился. Ко мне придирались, я прогуливал и дрался во дворе школы с другими бездельниками. За всю эту бестолочь, бесцельно упущенное время и возможности, я неожиданно сильно не люблю своего детства, место где рос и все окружение. Впоследствии мне пришлось уехать, но я порвал с этим не только физически.

Сроки проходили, и мне всё труднее становилось рассказывать друзьям свои бредни: какие у меня "связи" и какое светлое будущее меня ожидает. Хотя чувствовал отвращение ко всем этим планам, как чужим. Потом из школы меня попёрли. И повис я как сопля в проруби, и в школу не хожу и в "кавалеристы не еду".


гл. 2
http://www.proza.ru/2013/04/29/1368
далее гл. 4
http://www.proza.ru/2013/07/05/983