Глава XVI Русь предавать нельзя!

          
         Ничего не предвещало беды для торгового греческого судна, рассекающего  весенние понтийские волны, когда неожиданно  все вокруг почернело, как будто на море опустилась ночь. Первым же порывом ветра парус корабля был сорван и унесен в море, а на мачте  болтались  лишь  жалкие остатки.

 Команда и капитан замерли от неожиданности:  за  время хождения по водам Понта они видели многое, но такое  – ни разу.   Все произошло  слишком внезапно, чтобы быть правдой. А потому кто-то тихо молился о спасении, а  кто-то,   инстинктивно ухватившись покрепче за деревянные части корабля, ждал развязки надвигающихся событий.

    Капитан то и дело переводил свой испуганный взгляд с темного грозового неба на все более усиливающееся волнение за бортом. Шторма было не избежать. И он обещал быть сильным – самым  сильным из  всех, что   видел за всю свою жизнь мореплаватель. «Чем он мог так прогневить Бога? Или не он?»

   Глаза его метнулись к носу корабля, где различили в сумраке настигающей судно грозы фигуру немолодого грека-купца,  зафрахтовавшего    корабль  от Константинополя до самого устья Днепра. Этот пассажир сразу не понравился капитану. На купца он был не похож. Да и где товар? При нем была только тяжелая холщевая сумка. До борта корабля незнакомца сопровождала дворцовая стража.

 Капитана  предупредили заранее, что пристать к берегу он должен  в точно указанном купцом месте и никак иначе. А за  согласие взять на борт только одного   пассажира ему была отсыпана целая горсть золотых монет. Выполнив этот рейс, капитан мог не выходить в море уже  никогда. Ради этого стоило рискнуть, хотя никаких особых опасностей это плавание и не предвещало.  Он уже привык, что каждый  выход в море может стать последним. А потому не стал задавать лишних вопросов людям, так щедро оплачивающим его труды.

 А странный  пассажир как будто врос всем своим телом  в  нос его посудины,  и даже высокие с огромный дом волны, на которых корабль подбрасывало вверх и опускало, словно щепку, стремительно вниз, не могли сдвинуть его с места.

  «Нужно сказать, чтобы он уходил оттуда. А то не ровен час смоет за борт, а потом отвечай за него, объясняйся, что да зачем»,  - с этими мыслями  капитан  почти ползком пробирался к носу  корабля, стараясь как можно сильнее ухватиться за части деревянной обшивки и   пережидая  захлестывающие палубу волны.

 И когда он был почти   готов окликнуть странного пассажира, на черном небе сверкнула молния и тяжелым грохотом ударила прямо в корабельную мачту, развалив ее до самого основания. Молния блеснула вновь. Капитан и его пассажир открыли зажмуренные от яркой вспышки и страха глаза, подняли их вверх, не услышав положенных раскатов грома,  и одновременно увидели, как по грозовому небу летит прекрасный светлый женский образ, приближаясь к их кораблю. И в  момент, когда он, казалось, был совсем рядом, так что до него можно было достать рукой, властный голос прозвучал в ушах капитана и начальника Тайной стражи византийских императоров Никифора, ибо в этот злополучный день на палубе корабля стоял именно он.  Устрашающий и мелодичный одновременно, голос произнес: «Русь предавать нельзя!»

  Услышав его,  Никифор стал пробираться в свою каюту и вскоре  вернулся  с единственной своею поклажей – холщевым мешком. Он  доставал кожаные мешочки, полные золотых монет, и высыпал их прямо в бушующее море, на глазах удивленного  капитана и под пристальным взглядом прекрасного видения. Выбросив все кошели с золотом, кроме последнего, он поднял глаза к небу и, упав на колени,  начал  истово молиться.

Так же внезапно, как и начался,  шторм прекратился.    Никифор протянул последний оставшийся кошель с золотом капитану  и,  в ответ на его вопросительный взгляд,   произнес:

- Капитан, наш новый курс - на Афон.

И опять погрузился в молитвы.
 Всю обратную дорогу он ходил отрешенно, не замечая ни капитана,  ни команду корабля, а высадившись  на берег,   стал подниматься в гору по одному ему одному знакомой дороге, пока совсем  не исчез за ее поворотом…

****

   Монах Афанасий  истово молился перед иконой божьей матери, стоя на коленях в углу вырубленной в скале кельи Афонской Лавры, освещаемой лишь маленьким язычком пламени лампадки,  когда скрипнула дверь,  и в келью вошел крепкий пожилой человек с властным взором. Монах, даже не обернувшись на этот звук, продолжал творить  молитву.
Император Василий II задал    бывшему начальнику Тайной Стражи  совсем короткий вопрос:
- Почему?
На что молящийся, встав с колен и прямо глядя ему в  глаза,   ответил:
- Русь предавать нельзя!

 Это был первый раз, когда Никифор не отвел глаз и выдержал взгляд императора.  Тот еще немного постоял,  и недоуменно пожав плечами, вышел из кельи.

    Монах же продолжил  молитвы и не услышал,  или не захотел услышать, как только что закрывшаяся за императором дверь  снова распахнулась  и тонкий клинок убийцы,  распоров грубый холст рясы на спине, пронзил его сердце.

  Испуская последний  вздох,  Никифор не мог отвести взгляда от чудесных  глаз  на иконе, с доброй грустью смотревших  на умирающего человека, который  ценою своей жизни  на несколько лет отсрочил  ужас княжеского братоубийства в далекой Руси, похоронив  в пучине Понта  золото, предназначавшееся для новоиспеченного  Ростовского князя, сына  Владимира – Ярослава.
 

Продолжение-http://www.proza.ru/2013/06/25/1785