Когда мальчиком, малюточкой я был...

16 июня.
Сегодня - день пап. Всемирный?

Я сегодня пять раз на дню говорил во внутрисемейное пространство, что - праздник - День Пап. И мне пять раз отвечали, что сегодня - День Здоровья.

       А пап?..

       Кто они такие, вообще?...



Ночь. Ноябрь. Дождь. Лёд. Я приехал к родителям с целью установки телевизионной антенны. Телевышка в пятнадцати километрах, в прямой видимости, но ни Клосса, ни Штирлица не посмотришь, потому что антенны попадались все слабые. Я достал современную, красивую, похожую на самолёт.

Работа до шести. Потом нужно ещё доехать из города до посёлка, в котором живут родители.

Доехал. Родители обрадовались. Сын приехал – это всегда радость. Мама заторопилась собирать на стол. Но я сказал, что стол - это потом. Нужно ставить антенну.

- Как? – папа, как будто чего-то недослышал и переспросил.

– Мне завтра с утра на работу, не знаю, когда выберусь в следующий раз. Антенну нужно установить сейчас.

А на дворе ноябрь. Дождь. Лёд. Да, ещё – ветер. Антенны обычно устанавливают на крыше и наша не исключение.


Папа сказал: - А, может, не сегодня? Но по голосу было уже понятно, что спрашивает он просто так, чтобы уже определиться окончательно. По голосу было заметно, что лезть на крышу, даже в такой приятной компании, как сын Саша, папе не очень хотелось. Но в самой идее уже был какой-то кураж. Кто ещё на планете сегодня, в эту жуткую осклизлую ночь, устанавливает на крышах антенны? Да – никто! Только - мы с папой!

И папа моментально включился в эту игру.

Мы хорошо оделись. Лестница, как и шиферная крыша, тоже была обледенелой. Ну, и что? Нужно соблюдать осторожность – и всё.

Я сейчас вспоминаю этот монтаж антенны в глухой казахстанской ночи и не представляю – как его в реальности всё-таки можно было осуществить. Винтики, гаечки. Длинный деревянный брус. Растяжки. Всё – практически наощупь.

Ничего.

Собрали. Закрепили. Спустили вниз, к телевизору, кабель. Подключили. Чёрно-белая картинка – а других тогда не было – выглядела практически идеальной. Чёткая, контрастная. И телевизор ловил – о чудо! - целых три! канала, чего в нашем посёлке было не под силу почти ни одному приёмнику.

А какое чувство глубокого удовлетворения испытали мы с папой! Мы победили!

Как будто покорили легендарную горную вершину. Ту, на которую взобраться до нас ещё никому не удавалось.

А нам удалось.

Ночью.


(Господи, сейчас подумалось: а, ведь, между этими двумя фразами – «Чувство глубокого удовлетворения» и «Мы победили!» - целая эпоха!)


Да, тогда ещё страной управлял любимый лично, дорогой Леонид Ильич, которого мои родители теперь могли видеть в телевизоре на всех трёх каналах в прекрасном изображении в каждом выпуске новостей.


А ещё мы с папой однажды ездили за тюльпанами.

Я был тогда старшеклассником. И наступила новая весна, а с ней – тюльпаны. За которыми из нашего посёлка любители прекрасного, кто на чём мог, устремлялись в степь.

Тогда, в шестидесятые, цветы рвали не для продажи – для души. Съездить на велосипеде, уйти в степь пешком, чтобы сорвать пару букетов. Потом дома расставить в стеклянные баночки со свежей прозрачной водой, и вдыхать волшебный запах разноцветных красавцев, который распространялся по всей квартире и говорил о весне.


Папа только пришёл с работы. Поужинали. А я уже сто раз всем напоминал, что в степи расцвели тюльпаны. И с тюльпанами по Тракторной улице уже ходили и Бабанины, и Лепёшкины, и Лаутиншлагеры. А мы и не ходили, и ещё даже тех тюльпанов не нюхали. Как будто и есть весна, и её нет.


Папа сказал: - Сейчас!

И уже через минуту стоял в ожидании меня у крыльца с велосипедом.

Велосипед – ладно Все на велосипедах за тюльпанами ездят. Но… К багажнику папа привязал здоровенную корзину из ивовых прутьев. Такую, в которую в августе месяце можно загрузить килограммов пятьдесят помидоров.

- Коля, а корзина тебе для чего? – спросила мама.

- Как для чего? Для тюльпанов. – Папа очень даже удивился маминому вопросу.

- Корзина?

- Ну, да, - ответил папа. Было заметно, что они с мамой вот в этой конкретной ситуации не совсем друг друга понимают.


И что с женщиной продолжать беседу, если она не понимает?

Папа усадил меня на рамку и мы поехали.


А я, хоть и был ещё школьник, но старшеклассник. Возить старшеклассника на рамке велосипеда – это вам не с горки кататься. И тюльпаны в нашей степи росли не прямо под домом, а нужно было их ещё находить в степи. На велосипеде – по песку, кочкам…

Но было совсем не заметно, что папе тяжело. Конечно, это же счастье кататься с сыном на велосипеде! И сынок уже – усики пробиваются. И корзина ещё телепается сзади…

Мы нашли полянку с тюльпанами. Нарвали свои два букетика. Нет, три. Я ещё для своей девчонки букетик составил.

Ну, и – обратно ехать…

А посёлка нашего и не видно совсем, далеко заехали. Опять на рамку? А цветы, что? В корзину? Рассыпятся.

Мне кажется, корзину папа взял просто – чтобы на маму впечатление произвести. Произвёл. Теперь бы и выбросить её, да жалко.

И тут вдали урчание послышалось. Машина! Кто-то на грузовике по просёлку направлялся в сторону нашего дома!


Мы прекрасно доехали. И с велосипедом. И с корзиной. И – с тюльпанами.

Папа вручил свой букетик маме. Она смеялась и радовалась. Но, чтобы папа не очень о себе воображал и не предполагал особых за то преференций, пыталась напомнить – Ах! – как она была права, когда возражала против этой нелепой корзины!


Она была для папы самой красивой женщиной, и он разнообразил знаки внимания к ней.


Но бывали моменты, когда папа переставал чувствовать на себя чары любимой женщины. Когда он становился сам по себе. Свободный. Самостоятельный. Гордый.


Это происходило обычно во время обильного застолья, после четвёртой-пятой полновесной рюмки.

Об этом знали мы все. И, в общем, ждали этой минуты. Вначале – мама и я. Потом мама, я и моя жена. А потом уже и дети, которые подрастали, но знали все об этой торжественной минуте.

Когда папа, дедушка – пел!


Репертуар у папы был небольшой, но стабильный. Я тут коротенько пробегусь:


«Свыня поросят навэдэ

Усих за собою вэдэ.

Ой, люды, не бийте свыней!

Бо свыни не хуже людэй!..»


«Трамвай ползёт, как черепаха.

Водитель спит, как бегемот.

Кондуктор лает, как собака:

- Пройдите, граждане, вперёд!..»


Я кое-чему из этого внучку уже научил. И в католической церкви она как-то в кругу знакомых монашек, про свинью уже исполнила. Выступала на «бис».


Но, в звёздную свою минуту, папа на такие пустяки не разменивался.

У него была отдельная, коронная, песня: «Когда мальчиком, малюточкой, я был…».

Я думаю, всем будет интересно знать содержание этой необыкновенной песни, поэтому привожу его полностью:


«Когда мальчиком, малюточкой я был,

И, когда свободно я под стол ходил,

И в природе я тогда ещё был слеп.

Но любил я кушать с маслом чёрный хлеб.


Как-то раз, сижу с куском я у ворот.

Вдруг девчонка белокурая идёт.

Она смело и нахально подошла.

И решительно кусок мой отняла.


От печали в эту ночь мне не спалось.

Вспоминал я чудный цвет её волос.

Вспоминал я белокурую косу,

Ковырял в раздумье пальчиком в носу.


Много лет прошло, я вырос, стал большой.

И опять я повстречался с девой той.

Та же прелесть, та же ласка в тех очах,

Только было много нечисти в речах


Она села на коленки, обнялась.

А потома, как-то сразу поднялась.

И впорхнул, и улетел мой мотылёк.

Вслед за ним и улетел мой кошелёк».


Вот такая была замечательная песня, которую исполнял папа, когда бывал довольный, гордый и свободный. И – обязательно – слегка выпивши.


Я ни одного стихотворения в жизни не могу прочитать до конца. Я их не запоминаю. Даже свои стихи, которые из двух-трёх строчек, я забываю, если вдруг начинаю их где-то хвалиться, читать.

Но папину песню я помню до последней буквы. Её знают наизусть мои дети.


Не знаю, как внуки…

Внучке я напеваю про трамвай, но «Мальчика-малюточку» не могу. Это для меня слишком серьёзно. Это – папина песня.


И была у моего старшего сына свадьба.

Актовый зал школы номер два на бывшей улице Максима Горького в бывшем городе Актюбинске.

Столы, десятки гостей. Пламенные речи, поздравления молодых.

И тут в свободное пространство между столами, на середину зала выходит папа.


Ещё, когда я увидел папу, встающего из-за стола, я понял, что будет происходить дальше. Да… Папа уже выпил и первую, и вторую, и третью рюмочки. И хорошо закусил.

Теперь он должен спеть.

«Когда мальчиком, малюточкой, я был…».

Мама было дёрнулась, но поздно.

Папа запел.


А мама… Она, конечно, понимала, что не совсем уместно здесь, на свадьбе внука, её дорогому супругу исполнять песни столь интимного, для узкого круга, содержания. Но она любила папу. Она любила его голос, она старалась не подавать вида, но всегда гордилась, что муж у неё – этот сильный, могучий человек. У которого красивая причёска, как у Коррадо. У которого золотые руки и который и левой и правой свободно выжимает тяжёлую гирю и спрашивает: - А, сколько раз её нужно выжимать?

Который всегда вступится за слабого, даже если потом будет лежать сам в крови, избитый до полусмерти…


И в тот момент, на свадьбе, она гордилась, она радовалась, что папа вышел на середину зала перед целой толпой уважаемых гостей, что он сейчас споёт свою лучшую песню!..


- Когда мальчиком, малюточкой я был… - запел папа.


Всё шло хорошо. Огромный зал с вежливым вниманием слушал песню про нахальную белокурую девчонку.


И тут папа остановился.

Забыл слова.


Такого с ним никогда не случалось.


Но, ведь он никогда и не выступал перед такой многочисленной аудиторией!


Возникла пауза. Мама взволнованным лицом пыталась ему сквозь поднявшийся шумок напомнить: - Много лет прошло!..


Но папа не слышал.


Он расстроился: такой момент – и всё испортилось!


Папа уже смирился, почти дошёл обратно к своей части стола. Через стулья и ряды все вставали, его пропускали.

И тут…

Помогла мама. Она знала эту песню наизусть.

Делая вид, что ко всему этому действу она не имеет никакого отношения, мама бросила спасительную реплику.


И папа вспомнил!


И он вернулся!


Он вышел опять на середину зала и, заглушая возникшую было дискомузыку, сильным, мощным голосом продолжил, а потом и завершил:


- И вспорхнул, и улетел мой мотылёк.

Вслед за ним и улетел мой кошелёк…


Аплодисменты, крики «Браво»…


Было несколько случаев, когда я читал свои рассказы на публику. А это было никому не нужно. И я останавливался, забывал слова. Не нужные никому, а нужные, как будто – только мне. И я страдал в возникшей паузе, вспоминал. Потом, как будто почва снова возвращалась к моим ногам, я снова видел слова и буквы. Я мог читать и говорить дальше.

И я дочитывал всё до конца.


Папа научил меня петь свою, мою песню.


Несмотря ни на что.


Я так думаю, что, как и в случае с моим папой, это способно вызывать улыбки.


И это хорошо.