Среди потерянных. Уильям Сароян

За столиком в дальнем углу Пол курил сигарету, читая «Новые имена в английской поэзии", вчитываясь в отрывочные фразы: "обвиняют его в сентиментальном уклонении… размышления над детерминистической Вселенной… великая поэзия Гарди… импульс… Эзра Паунд… Хью Селвин Моберли…"
Он засунул брошюру в карман пальто и вошёл через вращающиеся двери в Опера-Элли №1. Ред, букмекер, рассказывал какому-то парню, как 3 года назад его пырнул ножом сумасшедший русский, который потерял 20 долларов на пони. Месяц в госпитале, сказал Ред. Мы не обратились в суд, потому что это испортило бы имя «Кентукки». Русский плакал и сказал, что больше никогда не придёт на Третью улицу, так что мы спустили всё на тормозах. Некоторое время врачи думали, что я не выживу.
Он натянуто усмехнулся. Это место – как дом, сказал он. Парни догнали его на углу «Экзэминер». Мои друзья, все парни, которые знали меня. Я думал, они убьют его.
Ред осмотрелся, чтобы увидеть, слушал ли его кто-нибудь. Ты знаешь, сказал он, когда я был в больнице, я беспокоился за этого русского. Он пришел сюда так внезапно и начал делать ставки, самые безумные ставки, которые я когда-либо видел, длинные счета, невозможные лошади. Я сказал ему пару раз, чтобы он расслабился, но он вышел, чтобы сорвать куш. Затем он пришел никакой, сел вон на ту скамейку и стал смотреть на меня. Я уже тогда мог сказать, что он – сумасшедший, но я не знал, что у него был нож. Я думал, что он мог сделать пас мне, и я поднял бы ему настроение. Когда скачки закончились и все парни разошлись, он всё ещё сидел на скамейке, глядя на меня. Тогда я знал, что он был сумасшедший. Он ударил меня под самое сердце, но знаешь, после того, как он воткнул в меня нож, я начал беспокоиться о нем. У меня была мысль, что рана-то заживет, но этот ненормальный, этот русский, как он выглядел после этого! Он начал бормотать по-русски, а потом побежал по аллее, а Пэт и Браун побежали за ним.
Пол подошел к Реду. Ты никогда не рассказывал мне об этом, сказал он. О чем ты думал сразу после того, как он пырнул тебя?
Я ни о чем не думал, сказал Ред. Я начал ругаться, потому что в тот вечер мы планировали с женой пойти на пляж. Я чувствовал себя паршиво, потому что не мог больше идти на пляж. Я знал, что эта рана отправит меня прямиком в больницу, и начал ругаться.
Через вращающиеся двери Пол вернулся за столик в углу, ожидая Ламбу. Смити, чья шея была такой же толстой, как голова, ходил между карточных столиков, выкрикивая время от времени: "Есть место для игрока… есть ещё одно место!" Пол смотрел на людей, которые входили и выходили, считали свои пятицентовики, говорили сами с собой, как это делают мелкие игроки. Он вновь открыл книгу и наткнулся на безжизненность, изменение, сдвиг ударения и рифмы. Затем он поднялся и начал фланировать по комнате, изучая людей и запоминая обрывки их разговоров. В седьмом в Латонии есть лошадь, Тёмное Море. Мне нравится Фоксхолл. Вчера трое выиграли, а я прокололся. Маленькое состояние.
Маленький ирландский официант по имени Алабама нёс кофе на столики, смотря в пространство ничего не выражающим взглядом, и спрашивал: «Сколько сахару?».
Пол стоял в дыму, ожидая Ламбу. Было уже почти 11, а встреча была назначена на 10.30. Пол отдал свою пачку сигарет истощенному еврею. Возьми несколько, предложил он, и еврей улыбнулся и спросил, как Пол поживает.
Не особо блестяще, сказал Пол. Еврей тяжело вздохнул и зажег сигарету.
Я продаю цветы на улице, сказал он, а это запрещено законом. В субботу вечером меня забрали в тюрьму. Я только что вышел. Две ночи. Я не мог есть. Я не мог спать. Я чувствовал себя грязным. Всю ночь слышались вопли. Разве есть что-то плохое в том, чтобы продавать цветы?
Вряд ли, сказал Пол. Расскажи о  тюрьме.
Он направился к столику в углу, и еврей сел напротив него.
Это место не для нас, сказал еврей. Меня посадили в выгребную яму вместе с ещё троими. Один был попрошайкой. Не знаю, кем были остальные, но выглядели они плохо. Я не имею в виду, что они были преступниками. Плохие сами по себе. Всю ночь я чувствовал себя, как человек в комнате с омерзительными лягушками, я держался за дверь и плакал. Мне стыдно. Я не часто плачу, но это было ужасно. В другой камере… но это слишком ужасно.
Продолжай, сказал Пол. Я никогда не был в тюрьме. Расскажи, как там.
В другой комнате, сказал еврей, сидели двое голубых. А ещё двое разговаривали с ними… Я имею в виду, они шептали и умоляли, а голубые говорили «Нет», прямо как дешёвые женщины. Я не знаю, действительно ли мужчины настаивали на этом. Я думал, это просто болтовня, шутки. И во всех комнатах был этот грязный смех. Я был болен всё время, и у меня не было сигарет.
Какую еду вам приносили? спросил Пол.
Помои … грязь…
Хлеб?
Да, хлеб, но я не мог есть. Только хлеб годился в пищу, но я был слишком болен.
Ты помнишь что-нибудь из того, что люди говорили ночью? Они пели?
Да, сказал еврей.
Религиозные песни?
Да, религиозные, с грязными словами.
Кто-нибудь молился?
Я слышал только ругательства, сказал еврей.
В конце зала Пол увидел Ламбу, который медленно шёл с номером утренней газеты в руках. Он важно подошел к столику и сел, не произнося ни слова.
Этот человек только что вышел из тюрьмы, сказал Пол. Он продаёт цветы. Его посадили в субботу.
Ламбу посмотрел на еврея и спросил, хорошо ли он себя чувствует. Ему показалось, что еврей очень болен.
Я чувствую себя лучше, сказал еврей. Любое место лучше того.
Что ты собираешься делать? спросил Ламбу.
Еврей закашлялся. Попытаюсь опять. Если меня схватят, тогда уж и не знаю, что делать. Я не могу попрошайничать.
Пол сказал Ламбу: Сколько у нас денег?
У меня – 60 центов, сказал Ламбу.
Еврей поднялся на ноги. Спасибо за сигареты, сказал он Полу.
Мы почти банкроты, сказал Пол. Тебя устроит четвертак?
Он вынул мелочь из кармана брюк.
Спасибо, сказал еврей. Я попытаюсь снова. Если за мной придут, я убегу.
Он поспешил уйти в смущении. Ламбу наблюдал, как он уходит. Здесь все либо больные, либо не в себе, сказал он. Бедный малый скоро опрокинется. Что он говорил?
Тюрьма чуть не убила его, сказал Пол.
Я ходил на Джонс-стрит, сказал Ламбу. В газете было объявление для студента, работать за жилье и харчи. Я не получил место.
Но ты же студент, сказал Пол. У тебя было право пойти туда. Кстати, что ты изучаешь?
Умирание от голода, сказал Ламбу. Конечно, я студент. Но я радовался, что не получил это место. Это был многоквартирный дом с дешёвыми комнатами внаём. Они взяли на работу Уилли из Манила.
Что у тебя на уме? спросил Пол.
Как всегда – ничего, сказал Ламбу. Просто убиваю время.
Ты думаешь, мы когда-нибудь найдем работу?
О, сказал Ламбу. 100%.
Значит, не найдем, сказал Пол.
Ну, сказал Ламбу, может быть, и не найдем. Вещи не плохи и не хороши, они всегда выглядят одинаково, только всё больше хорошо одетых людей попрошайничают на улице. Я разговаривал с той девчонкой на Эдди-стрит. Нам опять придется спать в зале ожидания, если бизнес не продвинется.
Как она? спросил Пол.
Кто? спросил Ламбу. А, девушка? О, прекрасно; она выглядела в полном порядке.
О чем бы нам, по твоему мнению, поговорить? спросил Пол.
Ты меня знаешь, сказал Ламбу. О том, о сем. Я знаю обо всем понемногу.
Пол вытащил из кармана «Новые имена в английской поэзии». Что ты знаешь об английской поэзии? спросил он Ламбу.
Что? спросил Ламбу. Ты больше не хочешь обсуждать экономику?
Чепуха, сказал Пол. Мы её уже разобрали.
Да, сказал Ламбу, но что у английской поэзии общего с нами?
Ни у чего нет, по большому счету, ничего общего с нами, сказал Пол. Мы немного выбились из картины. Так ты знаешь что-нибудь об английской поэзии? Ты когда-нибудь слышал о Т.С.Элиоте?
Нет, сказал Ламбу. А что с ним?
Ну, сказал Пол, он довольно-таки приличный поэт.
Ну и что? спросил Ламбу. Кому какое дело?
Я имею в виду, сказал Пол, что если бы ты знал что-нибудь о нём, мы могли бы поговорить и убить время. А так, расскажи об Ирландии. Ты ведь ирландец?
Конечно, ирландец, сказал Ламбу, но черт возьми, я родился в Канзасе. Я никогда не видел Ирландию.
Хорошо, сказал Пол. Расскажи, как ты представляешь себе Ирландию. До полуночи ещё долго. Нам нужно о чём-то говорить. Ирландия – хорошая тема.
Он начал слушать объяснения Ламбу о том, что он ничего не знал об Ирландии, кроме того, что собрал из ирландских песен, большинство которых были написаны американскими евреями и другими. Пока Ламбу говорил, он думал: вот так, раз в году быть среди потерянных и знать, как это – чувствовать себя вне всего, не иметь ни настоящего, ни будущего, ничему не принадлежать, быть подвешенным между днём и ночью, и ждать.
Он думал: в полночь я пойду с этим мальчиком в зал ожидания и попытаюсь заснуть на стуле. Смити кричал: "Есть место для игрока… ещё одно место!", мелкие игроки входили и выходили, Ламбу утром рассказывал об Ирландии, больной еврей был в тюрьме, Реда ударил ножом сумасшедший русский, сентиментальные уклонения, спускается зимний вечер с запахом бифштексов в проходах, размышления над детерминистической Вселенной, читатели «Бостон Ивнинг Трэнскрипт», импульс, когда мистер Апполинакс посетил Соединенные штаты, его смех звенел среди чайных чашечек, укорачивающийся за разговором день, вымирание страны, все молодые люди ждут, голод идет впереди, она смеялась, а я чувствовал, как меня вовлекает в её смех, Эзра Паунд, американец во Франции, старик в сухом месяце, которому читал мальчик, ожидающий поезда, вымирающая музыка под морем, горящий конец свечи уходящих времен, демократический прогресс, еврей в тюрьме, держащийся за дверь и плачущий, в начале было слово, для Эзры Паунда  il miglior fabbro*, маленький еврей плачет, продавец цветов среди попрошаек и гомосексуалистов, размышления среди дыма и руин детерминистической Вселенной, сумасшедший русский бежит вдоль Опера-Элли, Ред истекает кровью, вытри руки ртом и смейся, смейся, маленький еврей стоит в грязи, держится за дверь и плачет, все где-то ждут, время убивать и время создавать, всему своё время, будет время, молодой человек слушает, как говорит другой молодой человек и ждёт, пока восстановится нация, время убивать и создавать.

* Лучший кузнец (ит.)