Рождество

В моем детстве Рождество не отмечали. По крайней мере так, как его отмечали в старинные времена и как, понемногу, начинают отмечать в нынешнее время. Рождество тогда знали только богомольные старухи, да древние замшелые деды, сохранившиеся еще с дореволюционных времен. А в Средней Азии, где я провела детство, даже в русских селах не было храмов. Конечно, о Рождестве знали, , но о том, чтобы пойти на Рождество в храм на всенощную мало кому могло прийти в голову. Но, все-таки, для православных людей, даже живущих в мусульманской республике, Рождество – великий праздник. И, естественно, старые люди в русских селах, хоть и тайком, отмечали этот праздник. У школьников в это время  были новогодние каникулы. И потому на Рождество я, конечно, у бабушки с дедом в деревне…

Зима. Я сижу на широкой лавке  у окна, покрытого снежным узором, и пытаюсь разглядеть, что во дворе делает моя бабушка. Снежный узор настолько плотный, что разглядеть ничего не удается. Поэтому, от нечего делать, начинаю рассматривать снежный рисунок. Взгляд словно погружается в переплетенье белых узорчатых кружев и вот, я уже вижу опушку заснеженного леса, где ведут хоровод ровненькие, стройные елочки в белых, пушистых шубках. Над ними – плотнотканным звездным узором раскинулось белоснежное пушистое небо. Между елочек с опушки въется извилистая тропинка, атласной белой лентой сбегая вниз, к спящей подо льдом белой реке, берега которой поросли густыми колючими зарослями белых игольчатых кустов. Слева от опушки с ведущими хоровод елочками – пригорок, на котором, то тут, то там – раскинулись редкие снежные звездочки-цветы. А за пригорком – высокие дремучие ели, стоящие настолько густо и часто, что узор образует плотное переплетение заснеженных мохнатых веток. Я придумываю для себя, что сейчас из этой густой дубравы выйдет белоснежная девочка-снегурочка и пойдет водить хороводы с маленькими елочками. Мне так нравится моя сказка, что я не замечаю, как в хату входит бабушка. Она заносит охапку дров и бросает их перед печкой. Печка у дедушки с бабушкой знатная. Дед сам ее клал со свояком  и потому она, как и все, что делает дед, большая, основательная и очень удобная. Задняя сторона печи является, как бы, стеной, отделяющей переднюю комнату от «той комнаты» - как называет вторую комнату, бабушка. Во второй комнате  убранные кровати, с выбитыми кружевными наколодками, горками подушек с кружевными же накидками, сундук перед зеркалом между двумя окошками, стол у третьего, выходящего на задний двор, окна, да полка с иконами в углу, убранная вышитыми рушниками. На стенах – портреты и фотографии родственников до седьмого колена и на деревянной матице посередине потолка – праздничные дедовы шапки – меховая ондатровая, новая фуражка и сетчатая шляпа, в которой дед ездил на курорт. На полу – пестрые домотканые половички, на которых мы с братом любили играть  «в лесенки».

А половину передней комнаты занимает печь, левым боком прислоняясь к уличной стене, а к правому боку ее пристроена длинная плита на четыре конфорки. На печи – широкая лежанка, куда здорово забираться после выпечки хлеба и лежать с книжкой и полным ситом крепких, хрустящих яблок. А еще здорово вечером, после ужина забраться на печку и, свесив голову вниз, слушать, о чем рассказывают старики, коротающие зимний вечер за работой – бабушка за прялкой, дед-за разминанием шкур, или починкой хомутов.

В Рождественский вечер работу не делали, поэтому после ужина, когда убрали со стола, пришли соседи –баба Дуня с соседнего двора, да бабка Анисиха с хаты напротив. Немного позже прибрел бабы Дунин муж - дед Лександра, который приходился моей бабушке двоюродным братом. Дед Лександра на фронте получил ранение в ногу, рана долго гноилась и не заживала, поэтому теперь он хромал и ходил с палкой.

Меня бабушка прогнала на печь и сунула мне играться мешочек с тряпичными клубками. Эти клубки были из пестрых тряпичных ленточек, которые мы с бабушкой нарезали из старых тряпок, и потом бабушка толстым крючком вязала из них красивые круглые половички. В мешке были и недорезанные лоскутки, так что, я тут же стала сооружать себе из клубков и тряпок кукол и слушать разговор, который завели старики.

А внизу разговор сначала велся о делах насущных – коровах, телятах, гусынях и прочем хозяйстве. Бабки спорили, можно ли гусыню сажать на утиные яйца и не лучше ли посадить на них курицу. Деды вели разговор о сбруях, лошадях и прочем «мужичьем» хозяйстве. Постепенно разговор стал общим и плавно перешел на тему Рождества. Этот разговор меня заинтересовал так, что я даже своих тряпичных кукол отложила в сторону и притаилась на печи, навострив уши. Рассказывала баба Дуня:

-Они же издалека шли – матушка Божия с Иосифом. Иосиф, хоть и старый был совсем, а в силе еще, крепкий старик. А Матушка молоденькая совсем, да тижолая – на сносях уже была. А в пустыне, по какой шли они – один песок и жара. Иосиф-то Божью Матушку на ослика усадил, а сам его за веревку вел за собой. Так они и шли, покуда к городу не подошли. Ночевать бы надо, а негде, поздно уже, к ночи пришли, все постоялые дворы заняты, а Мария совсем уж сомлела от жары да усталости. Нашли они хлев пустой, да там и устроились. А тут и время пришло – как встала над тем хлевом яркая звезда в самую полночь, так и появился Спаситель наш на свет. И не ведай, то ли от звезды вся округа осветилась, как днем, то ли от младенца…

Слушаю, затаив дыхание, и представляю себе голую пустыню, похожую на наши голые, песчаные холмы, выгоревшие на солнце и поросшие редкими кустами верблюжьей колючки. Город Вифлеем в моем воображении почему-то был похож на центральный базар в городе, куда мы летом ездили с дедом на бричке – продавать двух баранух и валуха. Вокруг города – глиняный дувал, за которым глинобитные, как в соседнем киргизской селе, домишки – где высокие, где низенькие, с земляными крышами да  глиняные очаги во дворах домов. Вечер, слышно мычание коров, блеяние овец. Где-то рядом раздается позвякивание конской сбруи, лошадиное фырканье. Из низеньких дверей мазанок, занавешенных рогожными кусками, пробивается тусклый свет и доносится детских смех и людской говор. Пахнет разогретым за день песком, коровьим навозом и парным молоком. Издалека слабый ветер доносит легкое дыхание арыка и шорох  стоптанных сандалий по пыльной дороге. По  улице бредет высокий, худой старик с длинной, седой бородой, в пыльном, выцветшем чапане. Он ведет за собой на веревке серого понурого ослика, на спине которого сидит,  закутанная с головы до ног в темно-синее, выгоревшее на солнце покрывало, молодая беременная женщина, с прекрасным, но бледным и усталым лицом…

Под мирный разговор я засыпаю и продолжаю видеть во сне яркую  звезду над крышей глиняного сарая и свет, бьющий из узкой щели окна. Там, за окном, в узкой огороженной клетушке хлева, на охапке соломы сидит та прекрасная женщина, ехавшая на ослике и держит на руках Младенца, от лица которого идет яркий, солнечный свет. Свет настолько яркий, что бьет в лицо и слепит глаза даже сквозь плотно зажмуренные веки.

Мотаю головой и открываю глаза. В глаза мне светит электрическая лампочка, свет от которой пробивается сквозь неплотно задернутую шторку на печке, где я вчера уснула. Свешиваю голову вниз – бабушка гремит на плите чугунками и сковородками. Топится плита и на ней скворчит на сале жареная картошка. За окном начинает сереть зимний рассвет.
С улицы послышалось тарахтение мотоциклетного мотора и собачий брех. Вот загремела железная щеколда в сенях, и в распахнутую дверь ввалился в клубах морозного пара кто-то огромный в сером тулупе.
«С Рождеством Христовым, Аннушка!» - поприветствовал он бабушку и красиво запел: «Рождество Твое, Христе Боже наш…»

Я таращу глаза на вошедшего. Это дед Алеша – брат бабы Дуни и муж бабушкиной сестры – Александры. Дед Алеша партийный и потому мне странно слышать от него такое пение. А бабушке, видимо, не в диковинку, она зовет гостя к столу и, достав с полочки из-за занавески бутылку, наливает деду Алеше стопку и ставит на стол сковороду с картошкой и тарелку с солеными огурцами. Дед выпивает стопку, крякает, отирает рот ладонью и закусывает огурцом.

«Поехал я, Аннушка. Я же к тебе первой специально. Надо же чтоб мужик первую стопку в Рождество выпил в твоем доме. Вот я и приехал, чтоб у тебя урожай был в этом году. А теперь поехал на работу, сама знаешь, тайком это все. Поклон тебе от Шурки и все, поехал».

Дед Алеша встал из-за стола, вскоре хлопнула дверь  и на крыльце раздались голоса гостя и моего деда. Слов было не разобрать, но говорили недолго – вскоре опять послышалось тарахтение мотоцикла и  постепенно затихло вдалеке. В хату вошел дед и стал мыть руки над лоханью.

«Ба-а-а…» - подала я голос. 

«А, унуча, проснулась! Вставай завтракать, солнце встало. Праздник же сегодня – Рождество! Работать не будем сегодня. Да можа, кто в гости приедут наши…»

Я спрыгиваю с печи и бегу умываться. На душе весело и чувствуется, что произошло что-то важное и  радостное, но что, я еще не поняла, хотя и чувствовала, что это связано с сегодняшним праздником – Рождеством.