Вкус детства

Меня укусила пчела.
Пчел у деда было  много – больше десятка аккуратных голубых домиков стояли в саду под абрикосами. Чуть только спадет утренняя роса – из улья вылетают маленькие трудолюбивые пчелы и летят собирать сладкий нектар с цветущих деревьев, трав, цветов. До самого вечера неутомимо снуют они туда-сюда, как маленькие самолетики пикируя на деревянный леток.
 
Леток – это такое отверстие в самом низу улья, через которое пчелы попадают внутрь и вылетают наружу. Летки бывают разной формы, все зависит от  решения пчеловода. Дедушка свои ульи  делал сам, поэтому и леток делал во всю ширину улья с удобной деревянной площадочкой перед щелью.
 
Пчелы всегда сердито гудели, когда кто-то подходил к их домику. А желающих пробраться к абрикосовым деревьям, особенно в пору, когда созревали большие желтые плоды, было  немало. Но деревца были совсем молодыми, маленькими и давали очень мало плодов, поэтому поспевать абрикосам удавалось только благодаря пчелам.

Пчел я ужасно боялась, поэтому в сад в пору цветения не ходила. Но надо же было так меня угораздить, что наступила на пчелу во дворе, у самого крыльца. А все потому, что перед этим на крыльце ела хлеб, намазаный густым, янтарным медом. Да, видать, накапала на землю, пчела то и прилетела на сладкое.  Летом же в деревне, кому придет в голову обувать сандалии, когда нет ничего лучше, чем бегать босиком по нагретой солнцем земле? Вот и я, несясь куда-то в очередной раз, с разбега наступила голой пяткой на прилипшую к медовой капле, пчелу.

-Ай! – взвизгнула от пронзившей ногу жгучей боли и, опустившись  на землю, схватилась за ногу. На ступне, на мягкой выемке, чуть выше пятки, торчало пчелиное жало с мешочком. Сама пчела лежала на земле, раздавленная моей ногой.

Увидев пчелиное жало, я начинаю дико орать:

-Ой-ой-ой!  Ба-а-а! Пчела-а-а! Ой, больно! А-а-а-а!
 
Бабушка, услышав мой вопль, высовывает голову из амбара и, увидев меня, вцевипшуюся в собственную ступню и дико орущую, спешит ко мне.

-Иде ты ее нашла-а? – Склоняется над моей ногой и ловко вытаскивает пчелиное жало.

-Иде она была?   - Увидев раздавленную пчелу рядом с  липкими каплями меда на бетонной дорожке двора, бабушка  причитает.

-Да что ж ты меду-то накапала? Мед-то надо в хате кушать, а ты на двор вышла. Вот и приманила пчелу-то. Хорошо, хоть одна всего приделела. Ну, айда в хату, лечить будем.
Бабушка поднимает меня на руки и несет в хату, на лавку. Смочив холодной водой рушник, прикладывает к укусу.

-Во-от. Подержи так, я  трошки деколоном намажу, скорее пройдет.

В хату входит дед. Он тоже услыхал мои истошные вопли и пришел убедиться, что с его любимой «унучей» все в порядке.
Бубушка принесла ватку, смоченную тройным одеколоном и смазала место укуса.
 
-Бз-з-з… - раздается жужжание.

Я испуганно вскрикиваю и лезу бабушке под фартук, стараясь натянуть его на голые ноги.

-Б-з-з-з… - Дедушка хватает что-то в воздухе руками и подносит ко мне.

А-а-а-а! – Дико ору я и пытаюсь спрятаться под фартук целиком.

-Да што ты  боисси! Это дед-барадед тебя дразнит! – Бабушка хватает мокрый рушник и замахивается на деда.

Дедушка делает испуганное лицо и отмахивается от бабушкиного рушника двумя руками, при этом смешно шевеля буденовскими усами, кричит:

-Ой, мене бабка бьеть! Люди! Хто мене помогнет? Бабка мене бьеть! Да еще и рушником!
Я хохочу сквозь слезы, забыв о пчелином укусе.   Смешно – такая маленькая бабушка, а большого деда побила рушником.

Старики, видя, что я уже смеюсь, улыбаются и дед тянет меня за руку:

-Айда во двор со мной, я тебе чурочек всяких напилил, играться.

Я сползаю с  лавки  и, прихрамывая, ковыляю за дедушкой, вытягивая от нетерпения шею и заглядывая деду в лицо. Идем за хату и я вижу на верстаке целую кучку разновеликих кубиков  - обрезков досок и брусков. Дедушка ладит новую бричку и оставшиеся маленькие брусочки и чурочки складывает в кучку – для меня. Возле верстака хорошо пахнет – свежеструганными досками, воском, смолой и нагретым металлом. На вбитых в стену хаты деревянных гвоздях висят хомуты, уздечки, какие-то железные инструменты, пустые пчелиные рамки  с тонкими стальными проволочками внутри, две дуги – одна для под коня, вторая для ишака. На специальных полочках под навесом – рубанки разной величины, стамески,  молотки, деревянные ящички с разными гвоздями. Сбоку от верстака на гвозде висят подковы. А в углу под лестницей на чердак – аккуратно сложенная поленница дров.

-Деда, а можно я с чурочками на крышу залезу? – умоляюще заглядываю дедушке в глаза.

-Ну лезь, я подержу. - Дедушка берется рукой за лестницу.

Смахнув в подол ситцевого платьица свои чурочки и зажав край подола в зубах – чтоб чурочки не вывалились, ловко перебирая руками  и ногами, забираюсь по лестнице на чердак. Вскарабкавшись, отпускаю подол, и кубики скатываются у порога. Оглядевшись по сторонам, на время забываю о них.

 На чердаке все кажется необычным и таинственным. Сверку, под стрехой, висят веники – дед любит париться в бане. Чуть дальше, в углу стоят кросны – когда-то давно на них ткали, но потом, когда ткать стало нечего, поставили их на чердаке. Рядом – деревянная прялка с колесом. Прялку с чердака доставали к зиме. Зимними вечерами бабушка пряла овечью шерсть на носки и варежки. Справа, на расстеленной дерюге рассыпана прошлогодняя фасоль в стручках, а под крышей на деревянной балке висят холщовые мешочки с сушеными яблоками и урюком. Рядом с  кирпичной трубой, чуть в стороне – мешки с семечками.
Прохожу в самый конец, к маленькому окошку из двух распахнутых створок – для сквозняка –и высовываю голову на улицу.

По улице  вереницей идут гуси, а за ними моя подружка Светка.

-Светка-а! Све-ет! – Кричу в окошко. Светка вертит шеей  и оглядыватся, ища меня взглядом. «Вот, ни за что не догадается, где я»! – хитрая мысль приходит мне в голову и я прячусь, чтобы Светка меня не увидела.
 
Светка вертит головой и, не найдя меня, продолжает плестись  за гусями. Я  слегка высовываюсь в окно и снова кричу:

-Све-е-етка-а-а! – и снова прячусь, исподтишка наблюдая, как подружка снова ищет меня, вертя головой.

Светка, догадавшись, что я кричу ей с чердака, машем мне кулаком и бежит вслед за гусями, которые переваливаясь, сворачивают к арыку.

Мне становится скучно и я снова оглядываюсь. В дальнем углу вижу большую плетеную корзину с гусиным пером. Не долго думая, забираюсь в нее и представляю себя  гусем-лебедем, уносясь в мыслях в очередную сказку.

Сказки я люблю. Особенно сказки  про Крошечку-Хаврошечку, Машу и Медведя, Морозко.
Незаметно для себя, я засыпаю. Во сне мне снится большая полосатая корова, пасущаяся на лугу. У коровы черные и желтые, как у пчелы полосы и гусиные крылья. Корова   жует цветы, перелетая с места на место и тяжело взмахивая гусиными крыльями. Потом она поднимает голову, вытягивает шею и… -
 
Б-з-з-з-з…. раздается вместо коровьего мычания.

Во сне я замахиваюсь на корову мокрым рушником и кричу:

-Тега! Те-ега-тега!
 
Корова машет гусиными крыльями и летит ко мне. Ей тяжело лететь, поэтому она все сильнее и сильнее машет крыльями и гусиный пух с крыльев летит на меня, забивается в нос, в рот и  я просыпаюсь, фыркая и отплевываясь.

Кое - как  повытаскивав изо рта и носа гусиный пух, вылажу из корзины и плетусь к выходу с чердака.

Увидев меня, спустившуюся в лестнице, всю в перьях, дедушка  смеется:

-Вот так гусенок у нас вылупился! Бабка, иди, глянь, какой гусенок!

-Де-еда-а! – я обижено  надуваю губы.

-Ну, ладно-ладно! Наигралась? Или сандали обувай, да пойдем за коровой.

Я обрадованно бегу обуваться, чтобы идти с дедом за коровой. За нашей, коричневой  Зорькой, а не за полосатой из сна.

Вечером, когда бабушка идет доить  Зорьку, я хватаю большую, зеленую эмалированную кружку со слегка выщербленными краями и иду за бабушкой. Стою, терпеливо жду, когда бабушка, надоив   полведра молока, скажет мне: «Подставляй»!   И я,  подставив кружку под тугие белые струи, с нетерпением жду, когда кружка наполнится душистым парным молоком…

Сейчас, покупая в магазине молоко в тетрапакетах, я  часто вспоминаю вкус того, душистого молока из детства. И меда…