Воспитательница недетских душ

Солнце палило нещадно, нагревая салон машины до ощущений паровой бани. Петр открыл боковые двери и легкий ветерок начал нехотя медленно вытягивать изнутри автомобиля тепло, заполняя вместо него воздух с запахом травы и луговых цветов.

 Машина стояла на маленькой парковке, напротив двухэтажного коттеджа. Это был первый дом на въезде в новый элитный коттеджный поселок, построенный всего пару лет назад на огромном поле в пригороде. Он был уже обжит, и потому в доме напротив расположился детский сад. Ему приходилось ждать, когда начнется прогулка у детей. Выход из дома был один, напротив лобового стекла, и он мог наблюдать за всем происходящим прямо из машины, даже не поворачивая головы.

 То ожидание, что обычно его раздражало, сейчас было ему приятно.  Удивительно, но он мог им наслаждаться. Его волновала и радовала предстоящая встреча. Она ему сулила вечер и ночь необычайных эмоций и ощущений. Тех эмоций, что так ему недоставало эти годы, и которыми теперь он мог насладиться сполна.

 Дверь напротив распахнулась и их нее неторопливо и с достоинством вышла женщина. Она придержала входную дверь, чтобы та не закрылась и пропустила веселую и шумную стайку детишек. Они гурьбой, прыгая и звонко щебеча, стекли по ступеням к дорожке, что вела за дом на игровую площадки.

 Внизу, возле начала ступеней они замерли и стали ждать женщину, пока та медленно и плавно ступая, не спустилась к ним. В этой ее плавности было удивительное достоинство и грация. Ее рост был не мал для женщины, но она вовсе не казалось большой или нескладной из-за грации и плавности, с которой она неторопливо двигалась. Все ее движения были мягкими, лишенными резкости и суеты. Возможно, именно эта величавая неспешность и обдуманность всех движений ее тела и вызывало ощущения достоинства и благородства у того, кто имел возможность, вот так как Петр, наблюдать за ней, будучи незамеченным.
 Как только женщина закончила свой спуск по немногочисленным ступеням крыльца, дети ожили, словно по тайной и незримой команде, и облепили ей ноги плотным кольцом своих тел и рук. Каждый из них, старался сильнее других прижаться к ее высоким и крутым бедрам, чтобы засвидетельствовать ей свою любовь и преданность.

 А она раскинула свои большие крепкие руки, словно крылья большой птицы, и накрыла их прижатые головы большими мягкими ладонями своих рук. Эти руки были по форме и мягкости, какими-то, материнскими  что ли?! Да, так бывает у женщин. Бывает, правда очень редко. Нет, они не пахли едой и молоком, как руки матери. Они не несли ту ласку, что могут нести только руки кровной матери твоей. Это были другие руки. Материнские по-другому.
 Это были такие женские руки, какие не поражали красотой или изяществом линий кисти, утонченной линией запястья или удивительным тонким изяществом длинных пальцев.  Удивление они несли тем, к кому прикасались, ощущением любви и нежности, тепла своего и того сердца, которое им эту любовь предавало. Эти руки были лишь тем проводником нежности и любви, которые переполняли существо этой женщины.

 Дети слишком незатейливы и бесхитростны, чтобы понять и разобраться во всех сложностях чувств. Их сознание еще слабо, для подобных переживаний. Но они умеют чувствовать так, как не может чувствовать взрослый человек, чьи ощущения проходят анализ в совершенном сознании, отбирая полезные из них, и отключая от восприятия неприятные или бесполезные. Взрослые не имеют такой прямой связи органов чувств и центров восприятия мозга без сознания.

 Такую связь получают только дети от своей матери при рождении. Она им нужна вместо отрезанной пуповины для единения с ней, для ее защиты и опеки до той поры, пока они станут независимые и самостоятельные члены социума. И она, эта связь напрямую - без фильтров и ограничений, позволяет им бессознательно ощущать все то, чего не могут чувствовать взрослые из-за сложных связей и ограничений их сознания.

 Глядя на детей со стороны, Петр почти физически чувствовал ее руки на своей голове. Он лучше других знал и чувствовал ее руки. С ним могли соревноваться только эти  дети, что так жадно ловили сейчас прикосновения ее ладоней на своей голове. Они отталкивали  друг друга, шумя и ссорясь, чтобы занять удобнее место возле ее бедер, и насладиться более остальных ее прикосновениями, несущими им всем нежность, ласку и сердечное тепло напрямик из ее души.

 И еще само бедро. Бедро ее ноги. Его он тоже знал. Он знал его тепло и его плавные изгибы. И тот, едва заметный золотистый пушок по смуглой коже, такой  гладкой на ощупь, который магически мог остановить и заморозить его ласкающий взор.  Это бедро могло дать ладони его руки  прохладу в зной и тепло в промозглые холодные вечера. Его нельзя было оскорбить тем, что оно мускулистое или рыхлое, лишено стройности или подвержено худобе. Им лишь можно было любоваться, не уставая блуждать взором вдоль всей длины, плавая  взглядом плавными линиями его изгибов: от талии и до колена.

 Но бедро, к которому жадно жались дети, было лишь частью ноги. А нога эта,  крепкая и длинная до самой стопы, с круглой коленкой и щиколоткой – не тонкой, но и не пугающе пухлой до сокрытия форм, завершалась ровной бахромой стройных пальчиков. И были они для него столь притягательны и совершенны, что постоянно вызывали желание прикоснуться губами, а это неизменно в ней вызывало ответный оргазм на его прикосновение в минуты, когда обоим удавалось полностью погрузиться в чувственный мир ощущений.

 Стройность ее ног не имела той  худобы, что уродует походку моделей на подиуме модных показов, открывая мужскому взору и желанию ту неимоверную и неестественную длину без гармонии в линиях, что разрывая естественную красоту пропорций, уничтожает женскую соблазнительную грацию. Все тело дополняло умеренность красоты ее ног, несли в себе удивительную соразмерность и целесообразность.

 В минуты, когда одежда не скрывала их от его глаз по всей длине, он каждый раз удивлялся, как ребенок - до чего же, умело, они были созданы. Ему казалось, что никто не смог бы сотворить  ничего совершенней, чтобы  выполнять такую сложную и важную роль. Ноги ее божественно легко двигались в танце и гордо несли тело в спокойном движении. Ноги всегда служили ей надежной опорой телу. А когда, они на время замирали в ожидании следующего движения или отдыхали лежа вместе, им удавалось каждый раз создать новую композицию, чтобы удивить взор и разжечь его желание.  Ему, как и любому другому становилось абсолютно очевидно, что только они достойны того права дарить  миру новую жизнь. Не было сомнений в том, что это женское тело от пальцев ног и до темных крупных сосков налитой груди не только даст миру эту жизнь, но сохранит ее и  без потерь донесет  до поры полного взросления.

 От томной волны ожидания в истоме предвкушения и неги в перине сладких ощущений и близкого прошлого его отвлекла ее тень. Она на минуту заслонила солнце, не дав рассмотреть ее лицо. Но в награду дала насладиться контуром своей той фигуры, что уже через минуту оказалась рядом с ним на соседнем сиденье, хлопнув дверью. Теперь ее лицо было рядом с его, принеся с собой жар зноя, аромат духов и улыбку.

 - Едем? – вопрос ради вопроса. Ее лицо без слов теплой улыбкой уже давно дало ему ответ на все вопросы. Он нежно отодвинул легкую ткань платья с голой коленки и положил ладонь руки на нее, чтобы замереть на минуту. Он наслаждался этим прикосновением, которое дарило ему волнующее легкое возбуждение. Если бы можно было управлять без рук, он бы с удовольствием начал движение машины, положив обе руки на ее ноги. Но это было невозможно, зато можно было несколько секунд наслаждаться кожей ее ноги через ладонь на коленке, вглядываясь в лукавые глаза, спрятанные под очками. Теплая волна медленно наполняла его грудь, волнуя и возбуждая, и он не желал обрывать ее движение вниз по телу.

Для движения по дороге вперед ему еще нужно было оторваться от сладкого тумана ее очарования, чтобы скорее уехать от любопытных глаз коллег, за окнами дома напротив, чтобы через пару минут можно было найти ее губы и прижаться к ним губами, вдыхая ее нежность и желание сполна, а не украдкой, как сейчас.

Он тронулся с места стоянки, не спеша, и плавно, не набирая скорости сразу, выехал из коттеджного городка на пустынную дорогу, ведущую к шоссе. Теплый ветер поспешил ворваться в открытые окна и начал сразу же играться ее короткими прядями, нарушая строгий пробор. Он теребил челку, то открывая, то скрывая лукавые искорки в ее зрачках.

 - Какой у тебя цвет глаз? Я никак не могу понять? То они желтые, как у свирепого хищника, то нежно зеленые, как первая весенняя трава, то светло серые с оливковым отливом, то, как радуга в желто-зеленых тонах? Так какие же они на самом деле? – как-то спросил он у нее в момент, когда  снежностью рассматривал ее лицо в лучах солнца. Она рассмеялась ему в ответ, выбросив лучики игривого лукавства ему в ответ.

 - Они у меня каждый раз разные. Это зависит от того, как ты на меня смотришь. Да и какая разница, правда? Главное, чтобы ты читал в них мою нежность и наслаждался ею не заморачиваясь. Если сможешь, то окунайся в них и плавай, сколько тебе захочется, о большем я и мечтать не хочу.

 Все в ней было для него с той долей загадки, которая не раздражает своей недоступностью, а лишь радостно волнует, наполняя грудь радостным волнением. Особенно его удивляло выражение ее лица. Нет, не так. Обычно у людей лицо лишь меняет свое выражение в зависимости от чувств в их душе. Но у нее все было иначе.

 Ее настроение меняло черты лица. Оно не было красивым, но освещенное ее эмоцией преображалось, меняя в себе все. Ему порой казалось, что слегка менялись очертания ее губ, и изгиб носа, разрез глаз и овал подбородка. Даже морщинки: то проявлялись, то исчезали и не под слоем грима, а сами собой. Это было волшебство и мистика.
 
 Из привычного для него женского набора косметики, который обычно активно использовали женщины за 40 лет, она чуть-чуть пудрила себе нос, очень редко слегка подводила веки по самому краешку и ресницы. Даже губы если и красила, то лишь в особых случаях. Как тогда, когда она предстала перед ним в ажурных чулках на резинках вверху и эротическом пеньюаре. Он тогда очень удивился и долго не мог понять, зачем она это сделала. Ведь для близости им хватало возбуждения и без того. Понял ее он лишь много времени спустя. Или придумал причину сам, чтобы ее понять.

 Она была натуральна повсюду: снаружи и внутри. Это было так необычно для него, что он никак не мог к этому привыкнуть. В его женщинах такого никогда раньше не было, и его это поражало и завораживало. Как ей удавалось так естественно себя вести, и при этом быть всегда спокойной и жизнерадостной? Это было для него поразительно.

 Вот и сейчас, наблюдая боковым зрением за игрой ветра с прядями ее волос, он вспомнил, что золотистый соломенный цвет не был искусственным. Это был ее естественный цвет, данный ей природой. Она лишь добавляла в него тепла, слегка изредка подкрашивая.

 Он притормозил на повороте и съехал на проселочную дорогу, ведущую в большой фруктовый сад, что протянулся до горизонта. Немного отъехав от дороги, он остановился и радостно выдохнул. Его терпение подходило к концу. Волнение, разогретое долгим ожиданием той минуты, когда он сможет обнять ее,     готово было вырасти в нем в то неуправляемое возбуждение, которое его пугало своей непредсказуемостью. С ней он просто терял контроль над собой. 

 Вот и сейчас стоило им выйти из машины, чтобы он мог свободно прижаться к ней всем телом, слиться губами с ее губами,  руками  ощутить то, как каждое движение его тела, рук, губ, отзывается движением в ее спине, в груди, в бедрах.  Порой ему казалось, что ее тело оживает в его руках, наполняясь энергией и движением. Это было удивительное чувство.

 Но сегодня все было по-другому. Блеск в ее глазах больше напоминал стоящие в них слезы, нежели ту радость от встречи, к которой он привык. Он уловил в ней ту перемену, которая сделал ее внезапно чужой и далекой. Его поцелуй и ее тело - они разорвали ту связь, которая его так удивляла и радовала.  Нет она не отстранилась от поцелуя, но в ней не выросло сразу того возбуждения, которое учащало ее дыхание каждый раз, начиная с того первого. В тот первый раз, он хотел лишь вежливо выразить благодарность за первое свидание с ней. Но она отреагировала неожиданно и поразительно на его вежливый, обычный теплый поцелуй.

 В ней вдруг проснулась страсть. Она закрыла глаза и обмякла в его руках, вся отдавшись ему и этому поцелую. С той поры его нежного поцелуя было достаточно и ей и ему, чтобы тут же отправиться в полет сладких грез. Это всегда был с ней удивительный легкий и чистый полет, даже если не было в тот момент возможности подняться  еще выше, слив воедино свои тела.

 Так было всегда, когда они могли быть вместе, но только не сегодня и не сейчас. Этому он сразу нашел для себя оправдание, и потому не удивился в тот момент. Но то удивление, через несколько месяцев плавно переросло в непонимание. Но сейчас, в эту минуту, он даже не удивился, а открыл шампанское и разлил в стаканы прямо на капоте автомобиля, положив радом на салфетки дольки огромного грейпфрута, ею любимого, который он заведомо купил по дороге к ней.

 То было его не только очередное признание в своей любви к ней. Тогда он впервые сделал ей предложение. Это было его предложение - отныне жить только вместе не смотря ни на что. Он, наконец, понял для себя, что сейчас этого хотел бы больше всего на свете.

 Он хотел этого столь же сильно, как совсем недавно внезапно захотел, чтобы у него с ней  был ребенок. Он хочет его только от нее, от своей любимой. Да он этого желает, чтобы она ему родила ребенка. Такого же здорового, полного жизни, естественного и натурального, как она сама. И чтобы обязательно он был на нее похож. Только на нее одну. И неважно кто это будет. И девочка, и мальчик – любой из них должен быть похож только на нее. И это для него было самое заветное желание. Такое происходило с ним третий раз в его жизни. И только так он впервые осознал, насколько велико и серьезно его чувство к ней. Он понял, что теперь он может уверенно ей сказать, что он ее любит! Сомнений у него больше нет, это ЛЮБОВЬ.

 Они выпили шампанское и наслаждались тишиной и теплом апрельского полдня. Он без лишних эмоций, уверенно и спокойно ей сказал о своем решении. Ее реакция была испуганной и холодной. Но и это его не удивило. Он знал, что его решение было для нее неожиданно, и мысленно, он ожидал такой ее реакции. Больше всего его волновало то, что своей нерешительностью он мог слишком долго испытывать ее терпение. Ведь могло же так случиться, что она не дождалась, и приняла его нерешительность за холодность к ней. Она могла понять, что значит для него значительно меньше, чем значит он в ее жизни. Она могла его ЛЮБОВЬ к ней, перевести в ранг влюбленности, увлечения, флирта или еще чего-нибудь подобного: легкого и незначительного. И этого он боялся больше всего. Он уже страшился ее потерять, зная, что она отныне значит в его жизни, когда он принял для себя важное, нет главное решение в своей жизни.

 Холод в ее отношении к нему он почувствовал еще в начале весны. И испугался того, что уже потерял ее. Тогда он написал то письмо, на которое так не дождался ответа от нее.

                «Здравствуй, любимая!

 Это так, в самом деле! Я долго не решался тебя так называть, если ты помнишь. Ты меня так стала называть первой. А я все не решался поверить в то,    что я еще могу любить. Ты меня в этом сумела убедить. И это случилось очень быстро. И это вовсе не потому, что мы стали близки. Ты сумела войти в мое сердце. И теперь ты в нем живешь. 

 В это трудно поверить после столь долгого моего зимнего молчания. Я это знаю. Ты ждала от меня совсем другого. Честно сказать – я тоже ждал от себя другого. Но оказалось, что решиться изменить круто свою жизнь, это гораздо сложнее, чем мне казалось вначале встречи с тобой.

 Вот уже год как я живу мыслями о тебе. И это не пустые фантазии. Ты занимаешь все мои мысли, все мое сознание. Возможно, уже поздно. Похоже, что я упустил свой шанс, и ты ко мне уже остыла. Жаль, если это правда. Надеюсь, что это не так.

 Я не хочу оправдываться, но мне нужно было время, что разобраться в себе. И я разобрался. Теперь я очень хочу быть вместе с тобой. Ради этого готов многим пожертвовать тем, с чем раньше бы ни за что не расстался.

 Но мне стало казаться последнее время, что ты уже этого не хочешь. Не хочешь быть вместе со мной. А может и не хотела? Может я ошибался, когда чувствовал тебя всем своим телом и сознанием. Когда был уверен, что ты те же чувства испытываешь ко мне? Может это был всего лишь самообман, иллюзия, мираж? Все рассеялось, как только я взял паузу в наших отношениях. Мне вдруг сегодня показалось, что ты уже не хочешь встреч со мной, как не хочешь быть со мной рядом. Может это мне лишь показалось?

 Одно хочу сказать, что я все так же живу лишь мыслью видеть и слушать тебя. И это не блажь, и не мираж. Это моя реальность. И я очень не хочу тебя потерять, если еще не потерял.

 А потому, прошу тебя лишь об одном. Скажи мне все как есть. И я клянусь, что не буду тебе больше докучать своими звонками. Или все сделаю для того, чтобы уже через месяц мы были вместе, ни смотря, ни на что.

 Я очень тебя люблю. Целую и мечтаю к тебе прикоснуться своей нежностью.

 Твой Петрушка».


 Он родился в середине весны. Может быть, поэтому вобрал в себя все то, что несет эта чудесная пора! И он преднамеренно решился приехать к ней в этот день - в день, когда он родился. Это была хитрость. Ведь он знал, что она не сможет ему отказать во встрече в такой его день. Потому и приехал без предупреждения. Это было его внезапное и обескураживающее нападение, рассчитанное, словно в решающей битве  застигнуть ее врасплох, чтобы  не дать шансов на отступление. Он хотел решить все и теперь. Ему нужно было все, о чем он писал в своем письме, сказать ей, глядя  прямо в глаза. Во всем, что он сделал сегодня - был экспромт. И ее холодность он предвидел. Но относил ее за счет того, что заставил ждать его долгую зиму, которую сам взял для себя чтобы понять: что с ними и у них происходит на самом деле?!

 И по той же причине, Петр не стал сразу настаивать на ее ответе. Он не мог вот так, без борьбы получить от нее отказ и потерять ее навсегда. Они еще час наслаждались первым ласковым теплом весны. Он больше не стал ей докучать своей нежностью. И говорить о любви больше не стал, как не стал настаивать на немедленном ответе. Он дал ей время на то, на что брал себе: осознать свои чувства к нему. Они расстались. Она просила ей пока не звонить и не приезжать. Она обещала ему все обдумать и обещала сама позвонить и сказать свой ответ. И он стал ждать. Смиренно и спокойно ожидая ее решения, самого важного в его жизни.

 Пока он ждал, он жил тем, что пережил с ней, с его любимой, и тем, что обрел благодаря ее любви. А это было немало. И было о чем думать. Дело в том, что она помогла ему пережить свое третье рождение. Вот почему он приехал к ней в день своего рождения. И это было символично для него и для их отношений, для его ЛЮБВИ.

 А потом, случайно услышал совет от той женщины, какую встретил, бесцельно блуждая в пространстве виртуального одиночества. Он удивился ее нику. «Счастливая». Так она обозначила себя в том мире, где живут разбитые сердца и одинокие души в своем отчаянии, утратив веру в свое счастье. Этим она его и удивила. Он остановился, пролетая мимо, не в силах совладать с желанием удовлетворить свое любопытство. И не напрасно. «Счастливая» легко поделилась с ним рецептом своего счастья.
 Вначале он отнесся к рецепту «счастья» с недоверием. Но потом, решил все проверить. Ему нечего было терять, вот он и решился. Напоследок, чтобы очистить свою совесть тем, что ничего не упустил и все использовал, чтобы найти тот смысл в жизни, что заставляет людей бороться и жить дальше даже тогда, когда уже известен ее срок. Ему срок никто не ограничивал. Он хотел его ограничить сам, но теперь уже нельзя, пока не проверен этот рецепт.
 Скоро сказка сказывается…  Нет, его сказка была не скорой. И не сказка вовсе. Он подошел к своему эксперименту ответственно, как к серьезному проекту. Петр разбил его на этапы, и начал подготовку к первому. А когда его успешно завершил, то перешел ко второму. Тот результат, что должен был ему принести счастье по его плану приходил на третьем этапе. Вот тут и началась та сказка, сказывать которую он вовсе и не собирался. Он не верил в результат с самого начала. И то, что она сама его нашла – это и было сказкой.
 На втором этапе он нашел ту, что поведала ему свою теорию «ограниченного управляемого счастья». Вместе с ней они тщательным образом исследовали совпадение всех «впуклостей и выпуклостей своих тел» не затрагивая рельефа своих душ. Теория звезд подсказывала Петру направление поисков нужного партнера для эксперимента.

  Результат был предсказуем и был достаточно удовлетворительным для того, чтобы перейти к следующему этапу, где требовалось соединить рельеф душ с первого с рельефом тел второго, чтобы получить эффект полного счастья на последнем, третьем этапе.

 «Телец любит отдаваться страстям с комфортом. Обладая бурным темпераментом, он старается его скрывать до поры до времени. Зато в сексуальных играх Телец непревзойден. Он наделен богатой фантазией, которую тут же стремиться воплотить в действительность. Для Тельцов характерна некоторая медлительность. Но лишь в первые минуты любовных утех.

 Представителя сильного пола Тельца отличает сильная страсть и возбуждающее воздействие на женщин. В близости он стремится к равноправию, а не подавляет свою партнершу чувственностью. Он открыт для экспериментов. Вот только его не следует торопить.

 Для создания гармоничных отношений Тельцу подходят Дева, Козерог, Рак и Рыбы. Вступая в сексуальную связь с Близнецами, следует быть осторожными. В плане физической близости оба знака гармонично сосуществуют. Вот только сближение душ может привести к непоправимым последствиям, ведь Близнецы не способны хранить верность и быть достаточно стабильными. Лев, Водолей, Скорпион, Овен – те персонажи жизни, которых звезды советуют избегать».

 И коль он был вынужден согласиться с первым абзацем, то ему ничего не оставалось, как не найти себе партнера, рекомендованного абзацем вторым звездного описания рельефа и особенностей его тела: Дева, Козерог, Рак и Рыбы.

 Может быть поэтому, он  так легко начал флиртовать с первой встреченной им Девой в мире тех виртуальных связей, что почти никогда не опускаются в реальный мир. Этой Девой была та, чей ответ он терпеливо  и смирено теперь ждал. А еще так он впервые познал Воспитательницу для своей души.

До начала своей проверки дарованного ему рецепта «счастья», Петр не верил многому, чему стал верить теперь.  Звезды и гороскопы, эзотерика и психология, предсказания и провидцы – попросту его не интересовали.  Не верил он и воспитателям, как впрочем, и всем педагогам в целом.

 И с Девой Воспитателем вера в подобные вещи пришла не сразу. В ней было что-то мистическое, что он почувствовал сразу, с первой фразы. Одно то, как к ней тянулись дети, и то, как она сама преображалась в их окружении, заставляло его каждый раз вспоминать знаменитую Мери Поппинс, которую Петр любил с детства. Он сначала так ее воспринял, как няню-волшебницу Памелы Трэверс. Хотя она была не столь хрупка как Наталья Андрейченко, но ее грация восхищала его не в  меньшей степени.

  Стоило ему щекой прижаться к ее груди, как он начинал чувствовать себя ребенком. И если бы не одновременное с этим возбуждение от желания, он бы мог часами лежать и не шевелится, забыв обо всем на свете. Поразительно правильной формы ее грудь была чудесным дополнением к тому телу, которое Петра восхитило сразу, как только он смог его увидеть. Немаленький размер ее груди был в такой же гармонии с ее телом, что и все его члены. Она знала это и очень часто радовала Петра возможностью насладиться приятным для него видением. Да и большой ее грудь вовсе не могла быть для тела с ее ростом.

 Таким же ребенком, как и ее воспитанники, он чувствовал все то время, что они проводили вместе. Рядом с ней было столь покойно и сладостно, что ему было достаточно пятнадцати минут лишь помолчать возле нее, касаясь ее тела, чтобы освободиться от всех волнений и забот. Рядом с ней, ему было столь уютно, как было уютно возле мамы, пока она была еще жива. И так же, как маму, он чувствовал ее, даже не имея возможности видеть ее. И она, не раз ему рассказывала во время встреч, что и в разлуке не только чувствовала его, но и старалась ему помочь поднять настроение или успокоить. И он всегда это чувствовал, что она была с ним постоянно. Они оба пережили то чувство, когда «впуклости и выпуклости» их душ сложились вместе, будто это не были изначально две различных половинки.

 Он совсем забыл о том, что встретил ее в ходе проверки чужого глупого рецепта. Когда уже после первой близости с этой удивительной женщиной, он понял, что и тела их идеально сошлись не только своими «впуклостями и выпуклостями», но и тем огнем темперамента и страсти, которых их наполнял. Подобного восторга от полного слияния и единения в одно целое «без швов и зазоров» он не испытывал никогда в своей жизни.

 Его мир перевернулся вверх дном с тем, чтобы вернуться  в нормальное, обычное его состояние уже преобразившись. Он стало совсем иным, его новый мир вместе с этой необыкновенной женщиной.

 Он терпеливо ждал. И чем дольше он ждал, тем все меньше чувствовал ее, тем все слабее становилась связь их душ. Он ждал и понимал, что каждый новый день ему оставляет все меньше надежд на ее возвращение к нему. Он хотел и не мог решиться на встречу с ней, боясь это узнать от нее самой.

 Он так и не решился на это, даже когда от нее уже получил два отказа в письмах: первое – холодное, но щадящее его письмо, и второе, в доказательство первому – уже жестокое и отталкивающее со словами «навсегда» и «забудь». Вот так и остался его день рождения – их последним днем ЛЮБВИ.

 Еще несколько дней он мучительно корчился от резкой сильной боли в его душе, не зная, куда себя деть, чтобы скрыться от нее. Пока, наконец, эта боль стихла и оголила зияющую пустоту в том месте, где жило ее тепло в нем.

 А затем пришло недоумение. Чтобы избавиться от него - ему необходимо было найти истину. Истину он начал искать как спасение для своей души. Он искал ее отчаянно и напористо, как некогда искал точку G в телах своих женщин. Его переполняло желание понять, как та и такая любовь, которую чувствовал Петр в себе, могла погаснуть у той, что смогла воспитать его и вернуть ему утраченную способность любить.

 Ведь это только в ней он столь и легко и без усилий нашел то, без чего не хотел жить более. Как легко в ее теле обнаружил таинственную точку, всего лишь выпрямив себя и свою мужественность в полный рост. Тогда ему стоило коснуться ее внутри, чтобы их точки наслаждения сложились вместе, словно были размещены умелой рукой еще при создании. А теперь ему нужна была истина для понимания происшедшего с ними, как нужна была не так давно точка G, чтобы без усилий плыть вместе волнами наслаждения.

 Единственным объяснением всему, что произошло с ним, и которому он мог поверить как истине, могли быть лишь чрезмерная чувственность и параноидальный романтизм, дарованные давней весной в момент его рождения. Наивность и слепая вера в истинность всех чувств с такой откровенностью и щедростью, с какими принесла Воспитательница его душе, уже почти умершей, и давно не детской, не допускали иного. Только иное в ней отношение к тому, что они пережили вдвоем, могло ему объяснить - куда утекла ее Любовь к нему.

 Она стремительно просочилась, словно песок в часах, как только их перевернули, чтобы отмерять им время разлуки. Не раз и не два Петру разлука укрепляла Любовь. Потому и непонятно ему было, отчего с Воспитательницей его все иначе вышло.

 Как не искал другой истины он для себя, ничего умнее не придумал. С тем и успокоился, запрятав чувства свои глубоко в душе, где уже покоились те, другие, что ушли от него раньше.

 С той поры его дорога каждое утро пролегает мимо яблоневого сада и развилки дорог к коттеджному поселку. Проезжая он всматривается во все встречные маршрутки и автомобили в надежде, что сможет случайно увидеть свою Воспитательницу. Он благодарен ей. И рад, что знал ее и любил. А может быть и любит, но не хочет мешать тому ее счастью, что она должна найти без него.

 А уж в этом он уверен на все 100%, как уверен в том, что ей он уже не нужен. НИКОГДА. Потому и не сворачивает он на развилке дорог возле сада. Хочет, но не решается проехать километр в сторону двухэтажного коттеджа на въезде в поселок, чтобы хоть еще минуту полюбоваться тем, как Воспитательницу его души  вновь облепят дети на зеленой лужайке возле крыльца. В том он тоже уверен. Как и в том, что ее ноги не будет обнимать их малыш, о котором он мечтает до сих пор.

 Его автомобиль притормаживает на развилке и вновь набирает скорость, чтобы уехать быстрее. Два раза в день: утром и вечером. Но никогда не останавливается на обочине и не сворачивает на развилке