Она танцует

...посвящается Т(Аньке). Той, которая танцует...


//читать под Lindsey Stirling - Song of the Caged Bird//


Мы — потерянное поколение. Мы сами себя так назвали через два года после школы, когда сидели на кухне у Пабло и пили чай. Для нас это было своеобразным стимулом не расслабляться, не скатиться в ловушку серых дней.


Это наша традиция – дважды в месяц бросать все дела, собираться вместе, пить чай или кофе и делиться новостями, обсуждать разное… Некоторые из нас начали дружить еще с детского сада, кто-то присоединился уже в школе. Мы все учились в одной школе, хоть и в разных классах. Все, кроме Аньки, она пришла к нам позже, много позже. Но об этом я расскажу потом.


В детстве мы сбились в кучу, потому что поняли, что мыслим не так, как другие. Мы не были самыми умными, самыми лучшими учениками в классе, не участвовали в олимпиадах, спортивных соревнованиях... Ни один из нас не отличался особым талантом. И все же мы были другими, по-иному смотрели на мир, любили одни и те же книги и старались дружить так, как уже не дружат теперь, были что ли чуть добрее, чуть наивнее окружающих? Видимо, поэтому судьба до сих пор собирает нас на маленькой кухне в однокомнатной квартирке Пабло. Пабло – это прозвище, ник, не имя, конечно же. Еще в девятом классе мы решили придумать себе такие ники, чтобы как-то отделиться от себя прежних, попытаться найти себя, стать другими... Принадлежность к избранной группе людей всегда меняет восприятие, создает иллюзию собственной уникальности… Мы старались оставлять все свои страхи за порогом и мечтать, не ставить ограничений разуму и фантазии.


Шло время, мы менялись, менялись семейные обстоятельства и задачи, которые ставила перед нами жизнь. Когда мы заканчивали школу и – кому посчастливилось – поступали в техникумы и институты...
...у Пабло умер отец, мать вышла замуж и тут же выселила сына к бабушке, так что ему, чтобы не сидеть у бедной старушки на шее, пришлось спешно устраиваться на местный завод;
…отчим Мики перестал пить только по праздникам и ушел в нескончаемый запой, начал скандалить и периодически бить ее, мать и маленького брата;
...Сейдж, ник которому мы дали за природную мудрость, крупно повздорил с отцом, потомственным военным, военной карьере предпочел любимый физтех, съехал в местное общежитие и, дабы обрести полную независимость, устроился на работу;
...Ника, самого старшего из нас, призвали в армию;
...Руська чуть не попала в какую-то местную славянскую секту (из секты мы ее вытащили, но интересы с тех пор у нее так и остались специфические);
...семнадцатилетние Соник и Хлоя встречались втайне от родителей и потому периодически выпрашивали ключи от комнаты у Сейджа, ведь тот из-за работы и учебы крайне редко появлялся дома;
...а я не поступила в институт, потому что просто не знала, кем вижу себя после школы, и не очень-то старалась, с перепугу закончила парикмахерские курсы и тут же устроилась на работу.


Наша настоящая, воспитанная книгами дружба выдержала испытание временем: группа не распалась...
...когда одни из нас только заканчивали школу, а другие уже поступали в институт;
...когда было слишком сложно рассказывать друг другу о том, что происходит дома;
...когда одних из нас жизнь впервые била в лицо, а другие еще даже не знали, как это бывает,
...и когда, казалось, совсем не было времени и сил после работы, чтобы встретиться в один из выходных дней.
Мы все вместе провожали Ника в армию, писали, звонили и вместе встречали его через два года; мы с девчонками периодически приносили из дома или готовили что-нибудь вкусненькое Сейджу и Пабло, пока один жил в общаге, а второй сутками работал на заводе; наши парни и я, с пятого класса серьезно увлекшаяся борьбой, которую преподавали здесь же, в школе, одно время провожали домой Мику, чтобы утихомирить отчима (безуспешно); вместе же мы вытаскивали из секты нашу Руську и, по выражению Пабло, «промывали ей мозги обратно» получше всяких психологов; и всегда дружно врали ужасно строгим родителям Хлои, что она «на тренировке», «на курсах» или с одним из нас, когда она в очередной раз пропадала где-то с Соником.


Маленькая кухня Пабло все эти годы была нашей отдушиной:
...когда упрямый Сейдж закончил универ, съехал из общаги и устроился на вторую работу, чтобы снять комнату (все эти годы отец с ним не разговаривал и мать приходила навещать его тайком);
...когда Ник вернулся из армии, ни с того ни с сего влюбился в мотоциклы, все, что связано с байкерами, и заодно завел себе девушку;
...когда Хлоя и Соник поженились (опять же втайне от родителей);
...когда у Пабло умерла бабушка и мы после ее похорон молча сидели ввосьмером поздним, страшным январским вечером, без капли спиртного, и боялись уходить, чтобы не оставить его одного;
...когда Мика закончила учиться на бухгалтера и неожиданно поняла, что ненавидит свою профессию и хочет быть дизайнером;
...когда развелись родители Руськи и отец позорно бежал, не попрощавшись не только с ней, но и с маленьким сыном;
...когда меня наконец осенило, что я хочу быть психологом, и я несколько лет, в том числе уже учась в институте, преодолевала сопротивление мамы по этому поводу, все так же подрабатывая парикмахером…


Мы никогда не ставили перед собой сверхцели. Мы просто старались не сгинуть в серой массе будней, не забыться, не слиться с толпой, не тратить время на пустые развлечения, а заниматься своими, пусть даже самыми незначительными интересами, пытались даже ездить куда-то вместе, но наши графики порой так не стыковались, что гарантированно и в полном составе мы могли встретиться только по выходным на кухне. Иногда прежние увлечения забывались, поглощенные первыми трудностями взрослой жизни, и временами мы обсуждали лишь дом и рутину. Затем у кого-то вспыхивал новый огонек, и наша компания заново оживала. Был период, когда мы чуть не распались, - через год после института, когда жизнь казалась нам сложнее всего. Но тогда нас неожиданно спасла Анька.


Анька – девушка Ника. Обычно отношения Ника не длились дольше двух месяцев и мы никак не могли запомнить, как зовут его очередную пассию, но вот уже полгода он говорил об одной и той же девушке и в конце концов предложил нам ввести ее в компанию. Мы не были уверены, что у них все серьезно, но согласились, чтобы не обидеть друга. Полгода она приходила с ним и молча слушала наши разговоры. Мы пытались разговорить ее, но она отвечала коротко, односложно, словно стеснялась. Мы не давили. Мы дали ей время. Ведь если бы она не хотела – она бы не приходила вовсе. Но раз или два в месяц я открывала дверь, чтобы впустить их, Ник помогал ей снять пальто, и Анька усаживалась в самый дальний угол, обнимаемая им, молчаливая, загадочная, изредка поглядывающая на нас со странным выражением в глазах. Смущения? Удивления? Недоверия? Мы начали подозревать, что она просто нас не понимает и боится потерять Ника, боится, что если не будет приходить с ним, то он будет проводить больше времени с нами, а не с ней. Возможно, ей с нами просто скучно.


В том разговоре, о котором я расскажу ниже, мы говорили уже не о будущем, а о настоящем и о наших мечтах. О том, как все сложно. О том, что мы взрослеем. О том, что не все из нас знают, как жить дальше, о том, стоит ли продолжать пытаться расти над собой. Не лучше ли просто жить, «как все»? Этот разговор чуть было не поставил крест и на наших посиделках, и на наших планах.


Мика долго отказывалась прийти в ту субботу, и ребята – Пабло и Сейдж – зашли за ней и обнаружили буйного папашу, маму Мики в слезах, а саму Мику – с огромным синяком на скуле. С папашей была проведена еще одна безуспешная беседа, плавно переходящая в драку, после чего у ребят сдали нервы и они вызвали милицию. Милиция приехала и забрала Микиного папу на трое суток, ребята помогли девушке собраться и чуть ли не насильно притащили к нам на «квартирник».
Мика еще всхлипывала, допивая чай, и у нее дрожали руки. Она не любила, когда мы видели ее в таком состоянии.
- Да сдайте вы его уже куда-нибудь! – не выдержала обычно тихая Руська. – Сколько можно это терпеть?!
- Никуда его не возьмут, он не псих и не преступник.
- Ну разделите квартиру!
- Мать не хочет, - с отвращением объяснила Мика. – Говорит, все равно свою часть пропьет и пропадет без нее, как собака под забором, жалко.
- А вас, значит, не жалко? – не выдержала уже я.
Мика только вздохнула.
- Мик, ну съедь от них, - нарушил тишину Сейдж. – Я в свое время вообще в общагу с тараканами сбежал, лишь бы с отцом не жить.
- А маму с братом кто защищать будет? – испытующе посмотрела на него Мика. – Твою маму отец не бил.
Надо сказать, ник Мике достался за хрупкое телосложение, характерный восточный разрез глаз и черные блестящие волосы, как у японки. Вот и сейчас, спустя год после института, она выглядела все такой же трогательно хрупкой. Для всех, кроме отчима…
- Ребят, поговорим потом, - Пабло обвел мужскую часть нашего «квартирника» тяжелым взглядом, и те кивнули в знак согласия.
- О чем? – напряглась Мика.
- Вот как поговорим, так тебе и расскажем, - пообещал Пабло.
- Не вздумайте даже, - махнула рукой девушка. – Только хуже будет… Как всегда. В этот раз он кричал, что я на курсы только зря деньги трачу. Можно подумать, это он их зарабатывает... Я их полгода копила, а он бы пропил... - она не сдержалась и всхлипнула.
- Ладно, закрыли тему, - сказал Сейдж, не желая снова доводить ее до слез. – Русь, а ты чего сегодня без своего сарафана?
На все наши последние собрания Руська притаскивала с собой настоящий сарафан, сшитый по образцу славянских, и расшивала его красными обережными узорами. В будни у нее времени не было совсем, поэтому она работала над ним в выходные прямо на посиделках, лишь изредка поднимая голову, чтобы что-то вставить в разговор.
- Дома оставила, - неохотно ответила Руська.
- Почему? – спросила Хлоя. – Мне он понравился, как вышивки больше стало. Я бы себе даже заказала такой.
- Мама на мозги капает, - вздохнула Руська. – Мол, ерундой какой-то маешься, выкину все к чертовой матери, шла бы лучше с парнями встречаться.
- А кто тебе мешает с парнями встречаться и шить сарафан? – удивился Сейдж.
- Время, - и Руська посмотрела на него в упор. – Ты же знаешь, сколько я работаю сейчас. Брату новое снаряжение нужно для тренировок, папаша денег после развода на него не дает.
Мы снова замолчали.
- А я бы все-таки дошила и попробовала продать, - рискнула снова предложить Хлоя. – Сейчас такие вещи в моде. И вообще, если мы с Соником все-таки свой магазинчик организуем, твою вещицу обязательно там повесим.
- Ой, молчите уже про свой «бизнес», - загоготал Пабло, никогда не отличавшийся  тактом. – Какая это у вас попытка по счету будет? Пятая? Шестая?
- Седьмая, - с достоинством поправил Соник. – А что делать, скажи? Как ты, на заводе впахивать всю жизнь?
Хлоя слегка толкнула его локтем, но Соник только отмахнулся.
- Я не хочу сказать, что труд рабочего постыден. Но что если я, конкретно я и моя жена, не хотим всю жизнь вдыхать вашу таблицу Менделеева на заводе? Я хочу свою квартиру, а лучше дом с садом, машину, двоих детей.
Хлоя усмехнулась и чуть покраснела.
- Не каркай про детей. Мои узнают, что мы женаты, убьют. А если еще детей сейчас… Не хочу я с ними вместе и с детьми жить, хочу отдельно.
- Вот, слышал? – добавил Соник. – Женщина хочет жить отдельно. Желание женщины – закон.
Пабло только отмахнулся. Оборотной стороной его бестакности всегда было так ценимое нами добродушие.
- Да чушь это все подростковая, не повзрослеете никак. Давно бы работали и хорошо зарабатывали, у нас девушки по тридцатнику на заводе получают. Ты мог бы и сорок вытянуть. Откладывали бы, копить научились. А если раз в полгода работу менять в разных фирмочках, как вы, - конечно, никогда не накопишь.
- Мы не меняем, мы набираемся опыта, - авторитетно поправил Соник. – Хлоя бухгалтерские курсы заканчивает. Мне нужен свой бухгалтер. Мика же не хочет.
- Без опыта? – снова возразил Пабло. – Да не морочьте себе голову… Только время зря тратить. А жизнь одна.
- Слушай, не убивай чужую мечту, - вступила я. – Я вот, например, верю, что у них все получится. Пусть даже и не с десятой попытки. Они работают, учатся, придумывают новые идеи, они просто свою пока не нашли. Вот найдут – и будешь завидовать семейному бизнесу.
- Да ради бога, - примирительно поднял руки Пабло. – Я только рад буду, если у вас получится. Я просто стараюсь, так сказать, предупредить младших товарищей о возможных ошибках.
- Достал ты своими предупреждениями, - беззлобно сказал Соник. – Мне дома нравоучений хватает. Если у тебя на заводе так хорошо все, что ж ты паркур бросил?
Пришла очередь Пабло мрачно смотреть на Соника.
- Какой нафиг паркур после ночной смены? И потом, раньше мы группой бегали, а сейчас Серега в другой город уехал, Юрик женился, что я, один, как дурак, бегать буду?
- А увлечения тем и отличаются, - наставительно сказал Соник, - что будешь один бегать, как дурак. Потому что тебе это нравится.
- Посмотрел бы я на тебя, если бы у тебя Хлои не было, - криво усмехнулся Пабло.
Соник обнял любимую девушку и совсем по-детски показал Пабло язык.
- Да ну вас, ребята, - заговорил Ник, - разве отсутствие компании - это проблема? Вот недостаток денег – проблема. Я уже полгода ломаю голову, как свой мотоцикл под «Харлей Дэвидсон» переделать, но подо все деньги нужны или хлам чужой. Хлама мне никто не даст, у нас этим никто не занимается. Вот были бы у меня деньги, я бы его живо оттюнинговал!
- Ты еще пытаешься сделать из своей развалюхи «Харлей»? – засмеялся Сейдж. – По-моему, проще на новый скопить.
- Это тебе проще, ты на двух работах работаешь. И ты не романтик. Я хочу сам все собрать, своими руками. Потом мастер-класс сделаю, в сеть выложу и, может, еще клуб свой организую!
- Нет, не спорю, похвальное желание, только рухлядь надо было поновее выбрать…
- Рухлядь поновее стоила в два раза дороже, - напомнил Ник, - а у меня мама-пенсионерка и сестра несовершеннолетняя. И девушка. И вообще не портите настроение. Ну, а у тебя как дела?
И он посмотрел на меня.
- Ну раз уж разговор пошел в таком ключе, - я пожала плечами. – Мне вас порадовать тоже нечем. Мать пилит каждый день, что психологу денег не платят, жить будем чуть ли не впроголодь. Откуда она это взяла? Я подрабатывать буду везде, мне это нравится, в крайнем случае снова парикмахером пойду. Но честно, выносит… Вечером еще прихожу с каратэ, думаю, нафига мне это все? Японский зачем-то полгода назад учить начала. Ну зачем? Можно подумать, я в Японию поеду.
- А вдруг поедешь, - хитро прищурился Сейдж.
- Ты говорила, язык тебе нравится, - напомнила Мика, – потому что сложный.
- Сложный… Времени у меня на него нет, - мрачно добавила я.
- А каратэ тебе чем не угодило? – спросил Пабло.
- Нет, Пабло, ну скажи мне, зачем мне, девушке, каратэ? Я же не чемпионка, не призерка, не хочу ей быть и никогда не буду.
- Чтобы в форме быть и уметь за себя постоять, - напомнила Мика, для которой тема была более чем актуальна.
- Я об этом даже не думала никогда с такой стороны, - возразила я. – Я туда ходила со школы, потому что нравилось. Но я же не ребенок, я не могу всю жизнь делать то, что нравится.
- Величайшее заблуждение, - перебил Сейдж. – На каком основании ты должна лишать себя счастья?
- На том, что две из трех тренировок я в последнее время прогуливаю, потому что иначе меня выгонят либо с института – на последнем курсе, знаешь ли, обидно – либо с работы, что тоже будет весьма некстати.
- Ты сама выбрала этот путь, - философски сказал Сейдж. – Значит, он того стоил. Сейчас тяжело, потом наладится. Тренировки тебе что-то дают?
Я подумала.
- Ну самочувствие хорошее физическое, сброс негатива, возможность из дома лишний раз сбежать, чтобы нытье мамино не слушать. Да и просто мне это нравится. Нравится и все тут.
- По-моему, достаточный набор, - кивнул Сейдж. – Я вот тоже думаю, нафига мне квантовая физика сдалась. Ведь спать же хочется адски. В субботу я с вами, в воскресенье - хотя бы один день хочется отдохнуть. Остается только вечер четверга. Вроде бы тоже дурака повалять, но в универе пока учился, интересно было, пытался вникать… Разобраться хотел… Чисто для себя. Не бросать же на полдороги.
- Она тебе еще не снится? – ехидно спросил Пабло.
- Снится, - невозмутимо ответил Сейдж. – По воскресеньям как раз…
Мы расхохотались.
- А какая мечта у тебя? – неожиданно спросила Мика, обращаясь к Аньке.
Анька прикусила губу, словно сомневаясь, стоит ли нам об этом рассказывать, повертела в тонких пальцах фарфоровую кружечку с кофе и тихо, неуверенно ответила:
- Ну вообще я танцевать хочу… Ходила в местные клубы танцевальные всякие, присматривалась, нашла одну хорошую школу. На хореографию еще хожу, но редко, времени не хватает и, если честно, сомневаться начинаю, стоит ли продолжать. Мне ведь уже почти двадцать пять.
- Ух ты, как интересно, - тут же включилась Руська. – А что танцевать? Где, на сцене или чисто для себя?
- Раньше для себя, а теперь на сцене хочу, - еще больше смутилась Анька.- Джаз-модерн.


И неожиданно рассказала нам, как в детстве ходила на хореографию, а потом по глупости бросила. Как незаметно пролетела школа. Как на третьем курсе института, маясь перед экзаменами, увидела ролик на ютубе, где девочка танцевала джаз-модерн — и вдруг вспомнила все... Упорные тренировки, после которых выходила из зала на негнущихся ногах, детскую радость от собственных успехов, ощущение полета, легкости, красоты... А потом все как-то закрутилось, завертелось, одна школа танцев, другая, хореография...


Удивительно легко восстановилась прежняя растяжка — легко по сравнению с другими, ведь Аньку вела безотчетная страсть, а не желание во что бы то ни стало быть лучшей и не праздное любопытство. Она просто хотела танцевать, но хотела этого очень сильно. Потом в ее жизни появился Ник с дурной привычкой исчезать куда-то по субботам, а однажды прихватил ее с собой к нам. Все это время она слушала нас, впитывала наши мечты, думала, переживала... И однажды поняла: пока Нечто внутри тебя ведет — нужно следовать Ему и не спорить. А почему оно тебя ведет — вопрос десятый. Ее мысли отразились на стиле ее танца, и преподавательница школы, где она занималась, предложила ей выступить на отчетном концерте. Даже номер разрешила поставить самостоятельно... И тут Анька вдруг засомневалась. А стоит ли? А если не получится? А что дальше? Для чего вообще все это? Тем временем идея танца уже жила и развивалась в ней...


- Ты знаешь... - задумчиво произнесла после ее рассказа Руська. - На твоем месте я бы обязательно пошла. Ты ведь ничего не теряешь. А мы бы пришли на тебя посмотреть, правда, ребят?
Мы одобрительно загалдели. Анька смутилась, постаралась как-то замять тему. В этот вечер мы больше не говорили о грустном, а молча пили чай, думая каждый о своем и наблюдая за тем, как медленно закатывается за лес, что высится над противоположным домом, кроваво-красное, по-зимнему безраличное солнце. У этой девушки была мечта... Мы же хоронили свои мечты вместе с закатом. Молча. Не смея сознаваться в этом друг другу.


Я думаю, не только у меня в тот вечер возникла мысль, что, возможно, мы никогда больше не соберемся все вместе. Что в следующий раз обязательно кто-то не придет. Один, потом второй... И мы наконец канем в общечеловеческую бездну беспросветной рутины. Но мы нашли в себе силы прийти еще раз, через две недели, словно хотели попрощаться, не оставляя обид и тяжелых воспоминаний. Без слов. Анька была непривычно оживлена и сидела словно на иголках. Едва дождавшись, пока Пабло неторопливо разольет чай, она сбивчиво, но решительно спросила:
- Ребят, а вы правда говорили, что придете на концерт, если я решу участвовать?
Омрачение как рукой сняло. Выступление Аньки! В это воскресенье! Уже завтра! Ради такого случая Пабло даже пообещал отпроситься у начальника смены, а я — прогулять вечернюю тренировку, хотя у меня их и так не было уже две недели. Весь оставшийся вечер мы болтали о какой-то ерунде, смеялись и старательно делали вид, что предыдущего разговора не было. Внешне все было как прежде.


Назавтра к вечеру мы все собрались у местного ДК, Ник, как и подобает настоящему джентльмену, с цветами. С Анькой мы увидеться так и не успели — у них была репетиция перед выходом на сцену, так что мы шумной толпой сразу влились в зал. Погасили свет... Мы замирали, как дети, перед каждым новым номером, нам до жути было интересно, так ли она танцует, как она рассказывала? Да и вообще хотелось узнать ее с другой стороны, посмотреть другими глазами на вечно молчаливую девочку с недоверчиво-удивленными глазами. Мы уже устали ждать, когда на сцену наконец вышла она. В коротком, белом воздушном платье, словно обрывками, которое не сковывало движений и делало ее подобной... Мечте. Мы все это поняли. Без слов. Сразу.


И тогда мы впервые увидели, как она танцует. Она удивила нас. Время словно замерло, а когда ее номер закончился, вся наша линия в восемь человек сидела словно оцепенев, в глубоком молчании, мы были единственными, кто не хлопал. Ник даже цветы забыл подарить. Для каждого из нас она станцевала свое. Мы, наверное, никогда не сойдемся в том, чья именно мечта кружилась тогда на сцене в невероятных, завораживающе плавных пируэтах, которые, повинуясь музыке, вдруг неожиданно сменялись высокими, техничными прыжками, махами, красивыми сильными дорожками спиральных вращений, отчаянием, которое каждый из нас так долго копил в себе... Решимостью, доселе нам неведомой. Все это она ухитрилась сжать в один короткий танец.


Помню, как мы шли после того вечера по заснеженной улице. Молча. И Анька никак не могла понять, почему мы молчим. На ее испуганном лице ясно читалось нетерпение: нам не понравилось? Но почему? Вроде бы все было неплохо, она нигде не ошиблась, не упала, справившись с нервным напряжением, не забыла и не перепутала элементы в танце. Девчонки за кулисами быстро-быстро тараторили, хвалили, охали, ахали, спешили на сцену, разогреваясь перед своим выходом. Она ведь даже не слышала аплодисменты зала, вся поглощенная своим танцем. Почему мы молчим? Она заглядывала нам в лица, бросала косые взгляды то на одного, то на другого. Она не видела на наших лицах разочарования, но то, что она видела, смущало ее еще больше. Изумление. Ступор. Глубокую задумчивость. Невозможность подобрать слова. Мы молчали, глядя каждый в свою личную бездну. Бездну слабости.


Когда мы дошли до угла, Анька совсем отчаялась и смирилась с мыслью, что нам не понравилось, и тут мы наконец заговорили. Все, разом. Мы перебивали друг друга, махали руками, кричали на пол-улицы, распугивая прохожих, хватали ее за руки, лезли обниматься и каждый рассказывал что-то свое, моменты, которые пронзили лично его. Наши глаза блестели, а в наших словах было искреннее восхищение и радость. И теперь уже Анька смотрела на нас с неподдельным изумлением и не могла понять, что происходит. Мы смеялись и пытались объяснить снова. Снова и снова говорили наперебой, толкались, прерывая друг друга и стремясь донести до нее только свое, свое впечатление…


Мы больше не говорили друг с другом об этом вечере. Но спустя неделю я достала с верхней полки шкафа учебник японского и старенькое кимоно. Учебник положила на стол, отложив до вечера, а кимоно аккуратно сложила и упаковала в сумку, как и тысячи раз до. Оделась, подхватила сумку и вышла из дома. Был четверг. У меня тренировка, а у Сейджа единственный свободный вечер на неделе. Проходя мимо его окон, я не удержалась и подняла глаза. На подоконнике мягким светом горела зеленая лампа. Зеленая лампа – символ Сейджа. Он включает ее только тогда, когда читает квантовую физику. Я улыбнулась. Держу пари, Ник сейчас мерзнет в холодном гараже, задумчиво обхаживая своего железного коня и строя планы по превращению оного в «Харлей». Завтра Мика упрямо заплетет косу, прошмыгнет мимо скандального отчима и пойдет на свои дизайнерские курсы, а Пабло в сумерках снова выйдет во двор в старых драных кроссовках и один побежит на стадион. Соник и Хлоя продолжат думать над своим неудавшимся бизнесом и обязательно найдут выход. А через пару недель, в субботу, Руська снова придет на наши посиделки со своим сарафаном и продолжит вышивать ворот затейливым красным орнаментом на славянский манер. И никто ей ничего не скажет, словно ничего не изменилось, словно не было того разговора, который чуть было навсегда не затянул нас в серую паутину матричных будней.


То, что Анька тогда станцевала... Это было лучше, чем если бы она просила нас не расходиться, держаться вместе, продолжать свои увлечения, продолжать верить в себя и друг в друга. Это было лучше тысячи фальшивых полупустых утешений и заверений. Сама того не зная, она танцевала в тот вечер только для нас...


Нет, мы не заслужили имен. А вот у Аньки, напротив, никогда не будет ника. Ей незачем прятаться и не нужно выдумывать новую себя.


Теперь Пабло бегает, потому что она танцует. Я дерусь, потому что она танцует. Все мы боремся с собственным неверием, слабостью и обстоятельствами – потому что она танцует. А почему танцует Анька – не знает никто…