Оборванные лепестки

***

Вновь по лесу идти. Задыхаться от запаха свежей листвы. Прикасаться к траве больными, исцарапанными, бледными ногами. Замирать. И сердце тоже замирает. А билось ли оно когда-нибудь?

Несомненно, билось. Только не здесь. Только не сейчас.

Волосы цвета спелого каштана спутаны, разбросаны по плечам. На губах – вымученная, полоумная улыбка. В психушку бы сдать, чтобы крики разрывали стёкла. Крики по ушедшему, так и не прикоснувшемуся к коже очередным шприцом со снотворным…

По лесу идти. По лесу. Смотреть вперёд и знать: что-то найдёшь. То, к чему когда-то так боялась прикоснуться. Так боялась узнать по-настоящему. Боялась себя увидеть…

Элегантное чёрное платье порвано в нескольких местах. В руке – чёрная лента и две ярко-красные розы. Она не решилась. Она сбежала в лес, закрытый непроницаемым стеклом. За это стекло не зайдут другие. Здесь слишком много личной боли.

Личных испытаний. Личного запаха. Запах леса, в котором неожиданно рождается запах пороха. Тонкая дымка тумана закрывает безоблачное голубое небо. Пронзительно голубое – как глаза, что исчезли. Внезапно исчезли.

Деревья прочной стеной окружают поляну, где слишком много солнца. Оно играет лучиками на дребезжащих клавишах потерянного фортепиано. В лесу. Потерянное фортепиано… странно звучит. Странно. Но ей плевать на все странности – жадно ловит солнечные блики, отражающиеся в потрескавшейся крышке, пустой взгляд зелёных глаз, выпитых до дна.

Прозрачная зелень - не чета глубокой зелени хвойных деревьев. Не чета высокой траве, где утопает фигурка в чёрном платье.

Но ей уже всё равно. Все цветы смешались воедино. В пороховой комок чёрного дыма, пронзающего лёгкие. Лишь белые клавиши могут составить разнообразие. Но так, ненадолго… прикоснётся лишь к ним дрожащая рука с длинными пальцами пианистки.

А затем закрытые глаза, чёрный пейзаж, беззвучные слёзы и музыка, которая наполняет всю душу, но и опустошает её одновременно. До боли.

Дрожат всё ещё пальцы, пропитанные звуками ушедшего…

***

- Ты играешь просто великолепно… и почему же выступаешь на сцене в качестве певицы, а не пианистки?

- Просто в пианино… в звуках пианино выражено много личного, моя дорогая…

- Скажем так, песни у тебя тоже личные. Но твой личный голос порой бывает таким, что его лучше заглушить звуками пианино!

- Ну, спасибо… настоящие друзья!

Только сейчас, в очередной раз прикоснувшись к клавишам, девушка поняла, что они были правы.

Может, если бы она поделилась всем… с сотней зрителей… было бы… чуть легче дышать?

Нет. Улыбаться потом на сцене, когда у тебя в душе…

Болевой взрыв. Бомба замедленного действия.

Взрываться нужно наедине с собой. И осознавать от этого своё одиночество ещё глубже.

***

Она бы поделилась со всем только с двумя зрителями. Вывернулась бы наизнанку, все ноты души затронула, но знала бы – они сохранят всё в тайне, запрут эмоции на замок. И будут по-прежнему приходить в одинокую комнатушку недопианистки.

И девушка играла бы, наслаждаясь, упиваясь мелодией. Потому, что хотела сделать всё для единственных и неповторимых зрителей со своими достоинствами и недостатками. Но они… были живые.

Она бы играла потому, что хотела. Не потому, что зрители заплатили сколько-то евро за вход в её маленький, начинающий трещать по швам, мир.

Избранные зрители же переплатили за бесконечную мелодию полу-безумия, полу-одиночества.

***

На лесной поляне фигура в чёрном платье склонилась к пианино. Низко-низко, продолжая водить руками по клавишам, нажимать усталыми ногами на педали. Безумная. Вывезшая пианино на любимое место отдыха сразу же после того, как пелена застлала глаза.

Любимое место отдыха… очередная нота в общей гамме воспоминаний.

***
- Не устала нежиться на солнышке?

- Нет! А если ты не перестанешь терзать меня, я тебя своим фирменным взглядом испепелю!

- Я тебе испепелю! Мне ещё с ним на свидание ходить! А ну, подвинься… это тебе не пианино, где раскидывать свои паучьи лапки можно!

- Паучьи? А у тебя… тогда… чьи?

- Ой, она ещё и смеётся! В атаку, в атаку! Что? И ты смеёшься? Ну, я вас обоих…

Очередной вымученный смешок на синеватых губах пианистки. Эти «атаки» могли продолжаться целую вечность – «обиженная» подруга и «вечно смеющийся» друг. Вместе они были словно пара.

Были. Просто были. Это слово из двух слогов, а произнести его невозможно. В голове – будто каша. Разум отказывается понять, сердце бьётся в истерике. Две розы в траурной ленте на крышке пианино…

«Лунная соната», «К Элизе», «Старинная французская песенка», «Сонатина»… все мелодии звучат по-разному, однако, под безумными пальцами пианистки, рождают что-то страшно-гармоничное. Далёкое от нашего мира. Словно космос, в котором растворился взгляд тёмно-синих глаз вечно обиженной подруги…

И золотистое сияние личного солнца – светлые волосы друга и глаза, что светились изнутри…

- Говорят, небо и солнце вечно. А мои небо и солнце жили всего лишь двадцать пять лет. Учёные до сих пор спорят, что появилось раньше – небесное покрывало или солнечный свет, а мои были ровесниками… даже родились в один день…

Шёпот слетает с пересохших губ. Очередная замершая нота. Вместе с сердцем замирает… а где-то кричат, где-то ищут. Но лес неприступной стеной окружает.

Маленький мир, где всё рушится. Очередной приступ эмоций – всё рушить, всё… пальцы с невероятной силой вдавливают клавиши.

- Это слишком грустная и невозможная сказка, которую невозможно забыть, стереть из памяти, как бы ни хотелось. Они жили недолго, но, хотелось бы надеяться – счастливо!

Пианино плачет. Захлёбывается слезами. Пианистка сама выплакала всё слёзы. Давно. Плачет пианино. Клавиши вдавливаются глубже. Никому их не вытащить.

И вот – маленький молоточек, появившийся будто из воздуха, завершает мелодию. Обломки летят во все стороны… бело-чёрный взрыв. Здесь хоть есть что-то светлое.

Взрыв. Очередной взрыв. Мелодии спутаны, ноты порваны. Только обломки лежат под ногами, которые топчут их. И струйка крови узкой лентой ползёт по зеленой траве. Кровь красная, как розы, которые пианистка рвёт безжалостно, не жалея бледных рук, натыкающихся на шипы.

Лепестки взметываются вверх. Взмах руки. Красный дождь… красные лепестки падают на обломки пианино или растворяются в зелёной траве.

Красный дождь. На лепестки порвано сердце, которое стучало ради преданной дружбы.

И замерло. Навсегда. После одного взрыва, о котором скупо было сказано в новостях. После стеклянных синих глаз и золотистых волос, по которым также стекала струйка крови, окрашивая мраморные обломки взорванного здания в красный цвет.

Лепестки медленно падают под собственный «Вальс цветов»… музыка уже звучит в сердце. Сердце – брошенное фортепиано. Фортепиано бросили, изломали. А ему хочется петь, как поёт пианистка бессвязно, протянув руки к небу.

А может быть, друзья тоже были неким подобием фортепиано, которое изломала сама судьба… фортепиано поломано, а звуки оживают в лесу, под занавесом зелёных крон.

А лепестки всё падают на траву, которая клонится к земле от порыва ветра, разметавшего волосы пианистки.

На колени падает она и шепчет по-прежнему… прикоснуться бы к венам обломком пианино…

Ещё один красный лепесток.

Ещё одна недопетая мелодия звенит в воздухе.

***

Завтра найдут на поляне девушку с перерезанными венами, искривлёнными пальцами и взглядом, устремлённым в небо.

Небо будет такое же безоблачное, как и вчера. В нём будет сиять золотое солнце и побуждать всех к жизни.

Обломки фортепиано выкинут и забудут обо всём за бокальчиком спиртного на очередных похоронах.

А где-то на поляне всё будут кружиться три алых лепестка, наконец нашедших друг друга. В общем взрыве, в общем поломанном инструменте.

Вечно будут кружиться они, напоминая чьи-то кровавые слёзы… а над поляной будет стоять вечная мелодия, полубезумная, полуманящая в спокойной атмосфере леса.

Будто бесконечная нота оборванных жизней, звучащая за занавесом из зелёных крон…