Часть 3

***

Девушка нервно сглотнула и спрятала измятое письмо за спиной. Так делали маленькие дети, когда их заставали врасплох взрослые за каким-нибудь очередным «ужасным преступлением». Только детям гораздо легче, гораздо проще. А девушка отвела взгляд, тяжело дыша.

- Место служанки было предложено вам не для того, чтобы вы таскали мои вещи….и заходили в те комнаты, которые должны остаться за вас закрытыми. Навсегда… если я ещё раз увижу, что вы…

- Я не специально. Простите. Я очень уважаю память по вашей умершей девушке Селин. У неё очень красивое имя, кстати. Надеюсь, что она не очень разозлится и не станет ходить за мной ревнивой тенью… - щёки девушки вспыхнули. Она, хромая, вышла из комнаты, бросив на мужчину мимолётный взгляд.

«Кажется, вся чернота отразилась в его глазах… он так смотрит, будто собирается убить меня. Похоже, я стала рабой, служанкой самого дьявола с покалеченной душой. Пусть так… пусть так… дьяволом сейчас самым истинным является улица!» - вздрогнув, подумала девушка.

- Я сделаю всё, чтобы вы уехали отсюда как можно скорее. Отдайте мне ваши серёжки… живо. Я не принимаю никаких замешательств. Завтра встанете рано утром. Будете готовить мне завтрак. Двойное наказание за особенное письмо. Никаких разговоров о моей жестокости и несправедливости я так же не приемлю.

- Почему именно серёжки? Быть может, в прошлой жизни они были очень дороги мне, проходили сквозь всю мою жизнь… - хрупкие пальцы дотронулись до серёжек, забрызганных кровью. Старались вновь уловить невидимое воспоминание, но не смогли. В который раз.

- Вам плевать на моё прошлое, мне – на ваше. Я, видите ли, очень любезен. Принцип «услуга – за услугу» всегда со мной. Скоро вы без них и так всё вспомните и уберетёсь отсюда в какой-нибудь особняк.

- Может, он уже разрушен, а те люди… действительно были моей семьёй? – кажется, она вопрошала уже в пустоту. Знала ответ, но всё равно не могла отвязаться.

- Всё равно. Найдёте кого-нибудь ещё. Доброго и счастливого. И одинокого, к тому же ещё, который безумно будет жалеть ваши белые аристократические ручки! Сейчас идите. Куда угодно, только подальше. Можете вымыться, а можете…

- Спать? – с надеждой спросила девушка.

- На полу есть дырявый матрас. Жёсткая кровать ничем не лучше, если речь пойдёт о дискриминации и тому подобной чепухе! – резко ответил мужчина и отвернулся. Горечь во рту. Он знал этот привкус. Он прошёл с ним весь этот день.

- Зачем вам серёжки?..

- У меня знакомый – ювелир, что делает такие вот редкие висюльки. Он знаком со многими шишками в округе, так что их прошлое для него – не такая уж и тайна…

- Они так много рассказывают ему?

- Нужно уметь вызывать у людей доверие, ведь так? Не то, что вы.
- Я не виновата, что вы никому не доверяете.

- Когда-то умел доверять. Но разучился… доверие – это одежда, которая выходит из моды. И мода эта у каждого своя.

Он произнёс это и хлопнул дверью маленькой комнатки. Словно закрылся в себе. Снова, как в те бесконечные полгода, которые резали сердце, заросшее сталью без всякого острого ножа.

***

Я холодной водой промывала рану, которая отзывалась на это ноющей противной болью. Кровь засыхает, а боль не уходит. Бывает ведь так?

Вот, например, у хозяина этой квартиры. Нужно понять, нужно осмыслить. Нужно вникать в чужое несчастье, когда я ещё не сумела до конца познать своё.

Я вспомнила, что ненавидела холод в прошлой жизни. Холод…особенно, идущий изнутри. И зиму не любила. Зима у меня была тесно связана со смертью. А смерть наступила осенью. Полный разгром внутри. Полное противоречие.

Я накинула старый махровый халат его Селин. А она любила порошок из лаванды. И жемчуг. Жемчуг…

Опять в горле комок. С тяжестью на плечах немыслимой я иду в гостиную, где на потрепанном диване сидит фигура, вжавши голову в плечи и всматриваюсь в ночную даль за окном средней величины… а даль –так мрачна, лишь иногда прерываясь мимолётными огоньками. Но и они ужасно тусклы, искусственны.

Он подпирает голову рукой. Он глубоко вдыхает и выдыхает очень резко, со свистом.

- Всегда хотел задержать дыхание ровно на пять минут. По теории пяти человек может прожить без еды пять недель, без воды – пять дней, а без воздуха – всего лишь пять минут. Мне так хотелось задержать дыхание ровно на пять минут. Так, чтобы проверить теорию и задохнуться. Может быть, тогда моему бесцельному слепому одиночеству наступил бы конец… - пробормотал мистер Хамилтон в полузабытьи, даже не оборачиваясь. Я прислонилась к шершавой стене и молча внимала наступившей тишине. Сон почти развеялся, спал с моих плеч. Хотелось погрузиться в себя и подумать. Думать в окружающей тьме, копаться в стёртых воспоминаниях было подходящим занятиям.

- Но не получалось. Всегда меня кто-то останавливал. По большей части, я. Мне так хотелось увидеть надежду, до такой степени увидеть просвет, что желание жить, невыносимое в своей сущности, возвращалось само собой…

- Надеюсь, к вам вернётся ещё желание жить. Не раз вернётся. В конце концов, другие люди не вполовину так же совестливы и жалостливы в своём одиночестве, как вы. Вряд ли они мне помогут. Вас хотя бы направляет подруга, пусть и покойная. Это она посоветовала взять меня в дом, прошептала на ухо? Разговоры с мёртвыми являются частой привилегий потерянных людей. Только вот мне они не слышатся, даже не рождают воспоминаний. А так хочется просто погрузиться в бездну голосов, чтобы не слышать мелодию собственной одинокой флейты!

- Неужели… это опять вы, со своими философскими мыслями?! – раздражённо бросил мистер Хамилтон и резко обернулся.

- А у вас была привычка разговаривать с пустотой?

- Была. Но, похоже, вы её разрушили. Как и всё остальное в моей жизни. Умоляю вас, уйдите. Если хотите, я могу показать вам тот матрац, на котором вы будете спать. Прошу вас. Вы не можете быть моей пустотой. Это место принадлежит Селин. Да, может быть, вы сочтёте меня сумасшедшим, но именно она приказала подобрать вас и привести к себе домой. Психушка давно плачет по таким людям, как мы с Селин, но ещё больше рыдает по людям с преступным прошлым, насильникам и убийцам!

Голос его дрожит, а сам мистер Хамилтон неспешно поднимается с дивана и идёт ко мне неуверенной, шатающейся походкой. Он ведёт меня по длинным коридорам, проводит в новую темноту… ноги спотыкаются о жесткий, пружинистый предмет на полу, который Хамилтон так гордо называет «матрац».

***

Она не спала, а всё думала о тех людях, которые когда-то должны были заполнять её личную пустоту. О знакомых лицах и образах, сливающихся воедино.

О том, как то, что она может совсем скоро узнать, отразится на дальнейших действиях, ведь если слова о разрушенном доме и погибшей семье – правда, то идти девушке действительно некуда.

Мысли путались в единый клубок. Девушка вновь терялась на просторах своей души, безымянная, ставшая служанкой случайного прохожего, что называет себя сумасшедшим и любит говорит с тишиной, закрывать глаза, скрывать боль в лживо-ледяных острых фразочках и задерживать дыхание. Будто стреляет каждый день во внутреннюю мишень.

Видимо, его личная авария стала тяжёлой, пусть даже и без потери памяти, тех радужных воспоминаний, которые наполняли жизнь, но остались безвозвратно утерянными.

Считай лучики в твоей новой жизни. Вставай рано поутру, и может быть, тебя поразят непредвиденные открытия. А сейчас закрывай глаза и знай, что воспоминания будут. Будут обязательно. Словно вечерний свет, только ярче. Гораздо, гораздо ярче.

***

Мне снилось шоссе. Моросит противный мелкий дождик. Тонкий силуэт девушки стоит и дрожит от холода. Небывалого холода. Крик. Громкий, уносящийся ввысь. Она стоит и проклинает себя за что-то, совершенное в невыносимой жизни. У неё снежные косы, хрупкие руки и порванное жемчужное ожерелье – по скользкой дороге разлетаются бусины.

Она смотрит сквозь пролетающие мимо машины.

Ей больно, хочется закрыть лицо руками и кричать. Болезнь истерзала до такой степени, что хочется сделать шаг в пустоту. Она шепчет про себя лишь одно слово: «Убийцы», а моё сердце сковывает безумный страх. Что-то натворили. До ужаса плохое, до дрожи.

И только мой крик один «Не делай этого!» заставляет её обернуться. Только один крик…

- Мадикен, не подходи ко мне! – Мадикен. Неужели это… моё имя?

- Селин, я умру сама, если ты бросишься под машину! Не делай…не надо, умоляю! – а машина настигает, прорезая воздух. Только одна секунда, чтобы успеть. Головокружительный полёт. Два тела летят на обочину. Девушка напугана, но спасена… спасена… но не благодарность отражается на её лице вовсе, а яростный гнев.

- Ещё одна убийца… - говорит она сквозь зубы и кидается на меня с горестными криками: - Зачем?! Что ты преследовала, Мадикен?! Всё равно уже меня одолело великое слепое одиночество!

Я просыпаюсь в холодном поту.

***

Он проснулся задолго до завтрака. Осмотрел брезгливым взглядом тёмную комнату.

- Утро моё начинается с темноты… - произнёс Оуэн Хамилтон. – А мне так кажется иногда, что мне здесь не место.

Гостья тихо посапывала на старом матраце в холодной спальне с оголёнными стенами. Селин терпеть не могла обоев. Она любила всё чистое, белое. Даже стены с трещинами.

Русые волосы разметались, за неимением одеяла незнакомка съёжилась, будто маленький комочек. Нежные маленькие ножки тридцать седьмого размера утопали в мужских тапочках. Обувь Селин пока отдать не хватает сил.

Спокойное дыхание. Без кашля, без хрипа. Непривычно слышать. Обычно он спал на этом матраце, обычно с кровати доносился сильный, противный, сухой кашель, разрывающий горло любимой.

А сейчас так странно, так спокойно. И…ненавистно.
И, дрожа от этой непонятной ненависти, будто в бреду, каждый день шагал мистер Хамилтон, сжимая в тиски себя и пожирая изнутри.

Бледное дрожащее тело, покрытое мурашками. Коротенький халат едва прикрывает его. А Селин недавно укрывали несколькими одеялами сразу, ожидая скорого выздоровления. Ожидали дни напролёт. Ожидали, пока нежное тело не стало смертельно холодным.

Лицо мужчины перекосилось. Он фыркнул и резко вышел из комнаты. Так же почти, бесшумно, но очень быстро Оуэн скрылся из дома, где его встретила почти-холодная-ночь. Почти-неначатое- утро.

***

В кармане моём – серьги девчонки. Поймать нить её прошлого, избавить себя от нежелательного соседства в будущем. Прости, меня, Селин, но житьё с другими женщинами, которые не могут быть так же обворожительно-невыносимы, когда общаются и пытаются любить, мне становится в тягость.

Полгода ты заставляла меня быть милосердным к окружающим, полгода твердила мне то, что когда-нибудь я останусь один и мне самому будет не к кому обратиться за помощью….

Приготовляла к одиночеству, во мгле которой я никого и ничего не вижу. Ослеп раньше, чем предполагалось.

Я иду теми извилистыми улочками, что ведут к моему закадычному другу ювелиру. Именно он сделал то обручальное кольцо, которое ты никогда не наденешь больше на свой хрупкий пальчик, которое ты не увидела даже.

Он знает всех в округе, он знает того гада, что заприметил тебя. Женатый, с двумя детьми, стервятником наблюдал он за тобой. Но ты – не падаль для его когтей. Никогда не была. Даже сейчас твой образ душевный намного живей моего.

Промозглое утро, скользкие дороги. Такое впечатление, что другой осени в наших трущобах просто не может быть. Я привык к её холодным объятиям.

Незнакомка, бесспорно, удивится, что меня нет дома. Хотя… от мужчины, разговаривающего с пустотой, нечего ожидать чего-нибудь в рамках нормального.

Это слишком уж. Ожидание, может быть, становится более ненормальным, чем сами поступки больного человека. Мне противно видеть её. Противно видеть это тело, эту кожу, эту грустную улыбку сквозь сон, слышать сопение и этот странный голос, напоминающий робкий шелест предвечернего дождя. Этот звук, показавшийся бы приятным другим, мне просто невыносим.

Пусть она прислуживает, готовит невкусный завтрак, вытирает пыль, но не влезает в мои личные воспоминания и поменьше говорит. Терпеть не могу задушевные разговоры наивных богатеньких девочек.

***

Я до сих пор вспоминаю то письмо, которое ты написала мне год назад, когда прожила достаточное время у того мерзкого человека, который украл тебя, прикрываясь маской закона.

Ты писала, что о тебе заботится по-настоящему только один человек в доме, расхваливала его, как могла…

А мне не верилось, что кто-то мог заботиться о тебе также, как заботился я.

Гулять несколько часов, уходя в себя. Бесцельная, казалось бы, дорога. Дорога в никуда. Весь отпуск, который мне дали, выветривается. Скоро вновь скучная работа, долгие часы, когда воспоминания гасит кипа поручений.

Я уже около ювелирного магазина. Взгляд скользит по вывеске, а в голове один только вздох: «Скоро это всё закончится…» вздох придаёт облегчение. Вроде бы.

Слышится трескотня радио из соседнего дома– громкая, она заглушает тихие стоны души.

«Вчера, в 16:00 произошло ужасное событие на УУУ стрит – страшная авария, явившаяся следствием плохой погоды и размытых дорог… она унесла жизни семьи, которая известна нам всем.

Глава семьи – Джонатан Чарлистон, человек с большой буквы, успешный бизнесмен, директор фабрики музыкальных инструментов, был тем, кто никогда не отказывает в помощи бедным и нуждающимся. С его помощью оборудование во многих больницах было усовершенствовано, школы по своему техническому оснащению дотянулись до такой высокой планки, о которой несколько лет подряд не могли и мечтать…

Джонатан Чарлистон навсегда будет жить в нашем сердце, так же как и его жена, известная певица, Амелия Чарлистон. Как и его дочь, уже прославившаяся в своих кругах пианистка Одетт Чарлистон….

Ведутся поиски второй дочери семейства Мадикен Чарлистон, начинающей флейтистке. Девушка объявлена пропавшей без вести. Мы будем ждать и надеяться, что она вскоре найдётся и сообщать о результатах поисков регулярно…»

***

При этих словах мужчина вздрогнул. Знакомая фамилия в сочетании со словом «авария» прошлась по сердцу ножом. Он ещё больше стал ждать возвращения своего закадычного друга-ювелира.

Но друга в ювелирном салоне не было. Прождав его около часа, Хамилтон выругался и оставил одну лишь записку без всякого «здравствуй»- более привычно, без всяких ложных церемоний. Так, как на работе дают распоряжения.

« Найди мне владелицу этих серёжек. Получишь большую прибыль, учитывая те обстоятельства, расставившие на твоём пути сети торгового краха. Получишь то, что осталось от нашего личного сада с Селин. Хотел сделать сюрприз на День рождение – она ведь так любила сады…но ничего. Ты получишь это.

Только узнай, кто владелица этой безделушки. Просто мне необходимо, чтобы знакомые черты оставили меня. Чтобы ненависть не терзала уже и так испещренное шрамами и царапинами сердце. Пожалуйста. Только одно дело для тебя. Прости, что говорю образами… мне они ненавистны, но необходимы, как пресловутый воздух, что мешает мне умереть, заставляет бояться скорой смерти….»