Часть 4

***

смерть кого-то из близких -
точка-необратимость,
боль, сравнимая с тяжестью
собственной странной гибели

или с тоской расставания,
когда уходят любимые,
бросив тебя без причины

Несколько дней в его обществе дались мне тяжело. Крики разрывали осеннюю тишину. Каждый шаг – критика, каждый шаг – какие-то язвительные, едкие слова. Отпуск мистера Хамилтона сделался затяжным. Сбежать из клетки – сил не хватает, скоро вот-вот позвонит его друг. Он расскажет всё о моей прошлой жизни. Только немного подождать, только схватиться за эту противную соломинку, а потом выдохнуть и уйти с высоко поднятой головой.

Терпеть эти недовольные крики, ворчание о плохо поглаженной рубашке или недосоленной еде. Я резала себе пальцы о нож, очень медленно чистила овощи, забывала половину покупок из его длиннющего списка. А по виду мистера Хамилтона… о, его вид вызывал ощущение, что ему нравится терзать свою случайную служанку.

Держись. Только держись, питаясь напрасными снами. Ты не расскажешь ему о связи с Селин. Ты не расскажешь ему о том, что видишь её в каждом сне своём и всё спасаешь, заслоняешь собой и говоришь кому-то невидимому и страшному: «Не трогай её, ради меня, не трогай… почему ты так смотришь, почему ты пристал к этой девушке? Зачем, не нужно… оставь её мне, пусть как Рождественский подарок…оставь, оставь…»

Мне снятся запоздалые редкие разговоры, письма. Мне снится, как она жалуется мне на низкое небо. Мне снится, как она стремится к солнышку за окном. Мне снится, как она плачет без своего спутника, как говорит о том, что хотела бы стать невестой…

А мы разговариваем. Долго и много, постоянно дрожа от какой-то невидимой опасности, нависшей над нами. А мы закусываем губы до крови, пропускаем через себя весь осенний сырой день. Мы смотрим в окна, а солнца всё нет. И каждый раз, когда она берёт меня за руку и рассказывает вновь об «одном ужасном событии», то внутри всё холодеет и я просыпаюсь, не дождавшись даже начала рассказа.

А днём – снова крик, снова недовольное ворчание. Он смотрит на меня тяжело, мутными глазами придирчиво оценивает, будто разглядывает во мне изъяны специально.

Список покупок становится длиннее, а воспоминания стираются вместо того, чтобы проявляться. Не помню, работала ли я так усердно в прежней жизни, но дикая боль во всём теле утверждает, что такой труд мне не снился. Похоже, что я была куколкой. Похоже, что я не пачкала лицо, волосы и одежду Селин – самую старую, самую потрёпанную, которую специально выбирал мистер Хамилтон.

В его голосе – сталь, хотя иногда сталь готова расплавиться. Он сдерживает внутренний крик, заставляя меня танцевать на лезвии ножа. Он сдерживает эмоции и не хочет рассказывать о проблемах, создавая их другим.

Вот бы вздохнуть свободно наконец и узнать причину этой скрытой ненависти, которая между тем сквозит в последнее время в каждом движении, каждом жесте мистера Хамилтона.

Кажется иногда, что он держит меня только для того, чтобы помучить и насладиться своей «местью» за неизвестное мне преступление.
Держись. Не позволяй ему сломать тебя. Ты должна узнать, ты должна починить свою флейту. Не позволяй, не ломайся, не делай лишни ошибок. Скоро ты узнаешь о своём прошлом и пойдёшь другой дорогой. Скоро ты избавишься от угнетений, нужно только потерпеть.

Раз. Два. Три. Внутренний голос успокаивает меня. Я вновь иду за очередную уборку, готовку и тому подобное. С нетерпением жду, когда всё узнаю и заберу себе право говорить и попрекать…

Ради того, чтобы потом командовать, нужно сначала поддаться. Давай, Мадикен. Иди.

***

Она смотрит на меня, будто невинная овечка. Сердце сжимается при этом взгляде, но я беру себя в руки. Не позволять себе отпускаться до жалости к отродью Чарлистонов. Я слышать не могу эту фамилию, готов вычеркнуть этих иродов из списка настоящих людей раз и навсегда.

Я недавно лишь получил подтверждение друга-ювелира. Собственно, догадываться начал с момента этой новости об аварии… достойное наказание для главы семьи и этой мерзавки- жены, которая своими язвительными речами могла довести до самоубийства.

- Эти серёжки, друг мой, передавались из поколения в поколение. Долорес Варнер, которая до безумия любила украшения, не хотела передавать драгоценности своей дочери, за что и поплатилась… умерла при странных обстоятельствах. Так как завещание старушка оставить не успела (тоже совершенно случайно, уверяю тебя!), то серьги получила единственная дочь – Амелия Варнер, которая в свои девятнадцать удачно вышла замуж за человека, который был намного старше её… понимаешь, о ком я говорю? – он издевательски улыбнулся и с видом хищника посмотрел на меня. Выжидал, пока я сам не скажу ненавистное имя.

- Неужели… Джонатан Чарлистон?.. – мне стало трудно дышать. Всё поплыло перед глазами. Одна фамилия вызывала рвотный рефлекс. Особенно после коньяка.

- Мне жаль подтверждать твои слова, милый мой. Амелия Чарлистон в отличие от матери не поскупилась и отдала сапфировые серьги своей младшей дочери Мадикен, любимой, самой желанной, самой красивой в семье павлинов-стервятников!..

- Ты… хочешь сказать, что… у меня находится та самая девушка, которая пропала без вести?..

- Именно она – дочь твоего заклятого врага, что насильственным путём увёл у тебя Селин и держал в плену. Именно она – та, кто избежала всеобщего наказания. Семейка, бесспорно, заслуживала этого. Прикрываясь благотворительностью, Чарлистоны под прикрытием уничтожали других и доводили их до самойбиства. Селин – не единственный пример человека, пострадавшего от жестокости интригана Джонатана, стервы Амелии и их дьявольских отродий… а все –молчат, всех интересуют только документишки, в которых указано, скольким детям помогли Чарлистоны, которые этих детей воруют и заставляют работать на себя. Формально – честные люди, честные, чёрт возьми! Не придерёшься даже! А на самом деле – звериные морды, клыки и прочее. Палец в рот не клади, что Джонатану, что его стерве… так что, если хочешь моего совета: гони прочь это собачье отродье, замучившее твоё Селин! Дочь тирана, наученная им, она такая же тиранка! Выгони её или мучай до полусмерти – не моё дело. Просто знаешь, иногда до умопомрачения хочется самому устроить жуткую аварию выродкам, похожим на Чарлистонов!...

***

Не знаю, почему я до сих пор не высказал это всё в лицо моей «гостье». Она – дочь моих заклятых врагов. Она – тоже враг, объект моей ненависти.

Она из той семьи, где издевались над Селин – единственным лучиком в моём тёмном царстве. Она здесь, она так «беззащитна», она так старается вспомнить. Пусть лучше вспомнит те страдающие лица других людей, которых убивала безжалостно, надевая при этом маску благодетельницы.

Меня иногда передёргивает, когда я вижу свет в её серо-голубых глазах, когда я вижу что-то похожее на Селин…

Может быть, это и заставляет меня удерживать, не выгонять эту дочь стервятников, людоедов, мучителей.

Я не говорю ей. Не знаю, как всё высказать, как заставить её почувствовать то, что чувствую сейчас.

Истязать так, как истязали раньше Селин. Семейка настоящих варваров. Ненавижу.

Просто боль терзает сердце, а вырваться не может… рассказать? Нет, я вижу, как её мучает неведение, как она пытается что-то вспомнить, как умоляюще смотрит и в очередной раз спрашивает: «А вы не получили сведений о моём прошлом?»

И сквозь собственную боль мне приходится отвечать: «Нет». Наслаждаюсь горем, мучением её, представляю на месте девчонки Джонатана Чарлистона. Вновь сгибает бывший тиран спину, чтобы подобрать очередную пылинку.

Но мучаю этим сам себя… ненавижу. Ненавижу и не выпускаю свою ненависть, вновь ухожу, хлопнув дверью. Чтобы только понять, как поступать дальше, подумать о Селин и вернуть убегающие силы.

Раствориться в великом слепом одиночестве…это выход или слабость с моей стороны?

***

Я останавливаюсь. Боль в теле становится сильнее. Веник падает из рук, в ушах слышится странный звон, созданный из множества голосов, которые проходили сквозь мою прошлую жизнь. Глаза зажмуриваю, льются слёзы. Затыкаю уши, но от звона отделаться не могу.

Я падаю на колени, кричу, что есть мочи: «Помогите!» Весь внутренний крик, что скрывала я в себе, вырывается наружу. Сильнее и сильнее удары в висках, которые заставляют дрожать.

Иглы в кожу с каждым вздохом. То жарко, то холодно, в ушах стреляет, кровавый полог появляется в ужасной тьме…сердце стучит, то замирая, то вновь набирая силу. Вздох. Ещё один – сиплый, с примесью всхлипа.

Чувствую, как сквозь тьму проскальзывают образы, которые превращаются в единую картинку. Очередное воспоминание, очередной удар в груди. Боль медленно отпускает, и я погружаюсь в дымку мыслей и чувств, связанных с прошлой жизнью.

***

- Помогите! Помогите! Помогите! – истошно кричит уже знакомая мне девушка со снежными косами. Так истошно, что я вздрагиваю.

Темно. Только тусклые фонари свидетели происходящего. Около гаражей стоят пять фигур.

Девушку забирают к себе в дом злые люди с лицами, которые изредка освещаются с фонарями. Бледные с ехидными глазами, сверкающими от злобы, что теснится в сердце каждого. Одна из фигур с тёмными волнистыми волосами, в дорогой песцовой накидке, вцепилась яростно в руку Селин.

- Умоляю, отпустите… - у неё в кровь разбита губа, синяки под глазами, девушка еле-еле дышит, прерывисто и резко.

- Твой молодой человек с помощью наших ребят уже стал калекой. Теперь он подумает над тем, как переходить мне дорогу, юная танцовщица. Почему ты танцевала с ним? Почему не одна, когда могла понравиться более подходящему мужчине? Почему ты не могла мне покориться, не последовала за мной добровольно? Теперь ты – единственная виновница того, что спутник, партнёр и будущий пресловутый жених теперь находится в больнице… в лучшем случае, конечно! – этот голос до боли знаком. Сотни воспоминаний, как яркое полотно. Играю на флейте, а «Браво!» кричит именно тот голос, который с такой надменностью и пренебрежением говорит сейчас. Он пропитан ядом, он обвивает, точно шёлковая удавка, колючкой вонзается в сердце. Сквозь тьму я вижу знакомые льдисто-серые глаза. Они – холоднее льда, холоднее железа.

Я. Его. Не боялась. А теперь… боюсь, даже во сне.

- Убийца Чарлистон, ты ответишь за всё вместе со своей поганой семейкой! Клянусь, мой молодой человек выйдет из больницы и проткнёт шины у твоей машины, шлаг перережет, клянусь! И ты разобьёшься, разобьётся твоё жуткое старое тело! Я ненавижу тебя… и даже под угрозой смерти не стала бы любовницей старого урода! – вопит Селин, а за это получает пощёчину от фигуры с каштановыми волосами, завитыми в идеальные локоны. Фигура стремительно подбегает к Селин, личико брезгливое, молодое, горит гневом. Странно…

Теперь. И её. Я тоже. Боюсь. А раньше я была счастливой, чувствую. Правда открылась… правда о действиях Чарлистонов. Я вспоминаю это событие, будто снова разворачиваю книгу своих мыслей.

- Можно сказать, что я это мимо ушей пропустил, деточка. С твоей стороны будет лучше, если ты замолчишь. Оливия, оставь её, деточка. Доверим пощёчины маленькой Мадикен, которая станет полноправным членом нашей семьи, когда ударит ножом в дрожащее сердечко новой сожительницы…

- Давай, Мадикен! – задорно кричит та, кого он назвал Оливией. Женщина с тёмными волосами резко кивает. Резко чья-то твёрдая рука подталкивает меня к Селин.

Я вижу её несчастное лицо, вижу испуганный блеск в глазах. Но она только голову поднимает и терпеливо ждёт, когда моя рука опустится на её нежную кожу. Дрожит слеза в уголках глаз, теряются все мои воспоминания о том, кем я должна быть.

Она шепчет: «Давай же, дочь тирана, лгуна и предателя… подкрепи дурную славу своей семьи, сломайся под их гнётом, только не злись, когда честные люди убьют и раздавят тебя, точно козявку…»

Рука сама собой опускается. В глазах я вижу своё отражение. Становится душно, становится больно, просто хочется плакать, разорваться на куски… флейта вновь разламывается, издавая слабые тихие звуки.

Гордость. Высоко поднятая голова. Гордость, которая побеждает страх и становится гневным криком души. Гордость. Жертвуя собой, Селин сражается, продолжает бороться и кричать правду в глаза лгунам. Она становится той, на которую я сама всегда мечтала быть похожа. Не сгибаться и подставлять свои щёки, чтобы потом уроды извивались в гнилой яме, вопили и плакали. Помнили огни в наших глазах. Помнили наши сердца, которые горели во тьме общественного позора факелом, которые сближали людей в минуты великого слепого одиночества.

И я говорю:

- Лучше побейте меня. У меня не хватает смелости ударить, папочка… наверное, я слишком маленькая и слишком большая одновременно. Избавь меня, а лучше позволь ухаживать за ней и доказывать каждый день то, что наша семья не так уж и овеяна дурной славой!

Лица бледнеют от неописуемого гнева и ужаса. Две пощёчины, смех злодея, которого я назвала отцом. Теперь я вспомнила самое главное. Теперь я поняла, что моя семья держала меня в замкнутом круге…

Теперь я поняла, что молодой человек Селин – никто иной, как Оуэн Хамилтон, имеет непоколебимое право меня ненавидеть.

А мне остаётся лишь доказывать каждый день, что…

Не домыслив, я вновь просыпаюсь.

Грани между сном и явью стёрлись. Теперь передо мной – лицо мистера Хамилтона, сосредоточие прошлого и настоящего. Да. Теперь я точно остаюсь, чтобы доказать. Не ему, так самой себе.

Довершить миссию Селин. Не позволить великому одиночеству поглотить этого человека. Никогда.

за тренировку и силу
я говорю "спасибо",
я не боюсь смерти,

в этом на днях убедилась,
раньше Её проходила,
знаю, она - иллюзорна.
впрочем, ничто не вечно,

кроме одной константы,
взламывающей системы,
о ней говорят все люди,

но мало кто знает точно
какая она на ощупь -
Любовь, что стоит за Смертью,
Любовь как ловец упавших (Е. Никитаева)