Часть 5

***

Когда вокруг предательство и злоба,
И отвернулись все вдруг от тебя,
Остаться добрым всё-таки попробуй,
Живи, в душе обиду не тая.

И даже если сердце громко плачет,
И вспоминает цепь обид своих,
Сумей сдержаться, это ведь не значит,
Что нужно быть похожим на других.*

Она, распластавшись, лежала на полу. Из глаз текли слёзы, рука вцепилась в прутья упавшего веника. Она будто поскользнулась на льду, чтобы специально вызвать жалость. Широко раскинула руки, а пересохшие губы шептали что-то вроде: «Не надо… умоляю, избавьте меня от этих воспоминаний…»

Я подошёл к ней, поражённый. Что опять произошло? Неужели, слабость ударила в голову? Работа была несложной. Селин бы наверняка справилась с уборкой, не устраивая театральных сцен.

Но при чём тут тогда воспоминания? К ней…вернулась память?

Тиранша проснётся сейчас и объявит мне выговор, засмеется в лицо, расскажет, что её даже авария не берёт? Пусть. Пусть рассказывает. А я буду стоять, терпеть, а затем молча пальцем укажу на дверь. Пусть уходит из моей жизни, как туда и вошла. Зачем я только послушал тебя, Селин?..

А за окнами – промозглая серая погода, струйки дождя льются по стеклу, будто слёзы по бледным щекам ненавистной барышни. А небо, к которому солнце не приходило в гости уже давно, остаётся хмурым.

Оно перестало быть ярким с уходом моей звезды. Провожу рукой по стеклу. Не хочу будить, буду лучше ждать. Она проснётся и всё расскажет, а затем уйдёт. Станет легче, груз упадёт с плеч. Только бы побыстрее… зажмуриваю глаза и отсчитываю секунды до моего мини-спасения.

Смотрю в окно, время уходит сквозь пальцы, дрёма одолевает. Когда же её сон кончится? Почему так долго, будто кто-то невидимый издевается надо мной, заставляя танцевать на лезвии ножа? Почему так жестоко?..

Селин, забери меня. Прошу тебя. Кажется, что я вот-вот сорвусь на крик. Она. Непременно. Должна. Проснуться…

- Вы плачете? – слышится около меня тихий вопрос. Так несмело…

Резко открыв глаза и сделав глубокий вдох, я поворачиваюсь к ней. Хватит. Больше не надо мучиться. Надо сказать правду. Пытки и так продолжались несколько дней.

- Да, мисс… я плачу. А вы хотите пристыдить меня? Мелковато. Лучше сразу в тюрьму отправьте. Или в больницу. Как маньяки умеют?

- Почему вы не называете меня по фамилии, мистер Хамилтон? Почему опять играете, запутываете нитки в клубок, скрывая истинную причину своей ненависти? Почему?.. Мисс Чарлистон. Мисс Мадикен Чарлистон. Мисс Мадикен-дочь-тирана-Чарлистон. Именно так вы меня называете за спиной. Я теперь прочувствовала. Во сне. Знаете, какие яркие сны приходят, когда падаешь в обморок? Будто летишь в тёмную бездну, где искры пронзают глаза…

Она смотрела на меня всё время, пока говорила. На лице дрожала горькая улыбка, а слёзы продолжали идти по щекам. Растрёпанные волосы и дрожащие руки… не слишком похоже на тираншу, которую я представлял раньше.

Она смотрела на меня неотрывно, долго. Смесь жалости и какой-то обиды появилась в глазах, которые теперь были просто голубыми. Будто воспоминания, которые вылились вместе со слезами, навсегда стёрли эту жуткую серость.

Удивительно спокойный, но в то же время, дрожащий голос. Будто она старалась удерживать себя, сжимала крик в груди. Неужели… так всё знакомо и странно. Она смотрит на меня, стараясь лишь выдавить жалость своим жалостливым театральным взглядом? Но в этом взгляде будто слились все эмоции, которые девушка прежде глушила в себе. Странно…

- Я люблю, когда говорят правду. Кричите, мистер Хамилтон, я пойму вас. Они забрали тот снежный цветок, который по праву принадлежал вам. Я вспомнила… вспомнила… и… Селин, тот непоколебимый ангел, который пожертвовал собой… лучше было бы не вспоминать… - она вздрагивает и делает глубокий вдох. Собирается с силами, утирает слёзы. – Они похитили её. Они…эти окровавленные трупы в машине… моя семья, так плохо различимая во тьме…они похитили Селин. Но не я. Не я похитила Селин. Не я… скинули маски добродетелей и предстали во всей истинной мерзости. Но, видимо, моя маска слишком сильно приросла к лицу… я докажу вам, я смогу… смогу доказать…. Не я… не я… клянусь!

***

Покрывало холодного, напряжённого «терпения» упало с плеч. Мистер Хамилтон заговорил. Закричал. Крик его растворился в вечерних сумерках. Я пролежала в обмороке весь день. Голова ужасно кружилась, во рту пересохло…

Мистер Хамилтон говорил о Селин так много и мало одновременно! Он говорил о том, что я никогда не слышала и о том, что давно уже было близко моей душе, моей прошлой жизни, которая возвращалась ко мне во внутреннем свете и одном знаке девушки со снежными косами – очередного воспоминания, которое стало точкой отсчёта для скорейшего возвращения в этот мир по-настоящему.

- У вас была кратковременная потеря памяти, насколько я понял… - хриплым голосом произнёс мистер Хамилтон и стёр со лба выступивший пот. Крик превратился в хрип, смешанный со всхлипом. Как у меня, до безумия похоже. До дрожи, до самого сердца.

- Да. Теперь память начала возвращаться, пытать меня жутким оружием. Простите меня, мистер Хамилтон. Мне неприятно осознавать, что я сыграла роль в вашем несчастье… а вы после этого приютили и оставили работать у себя. Наверное, мне срочно нужно уйти, по вашим убеждениям, когда я наконец всё поняла, выслушала и сделала определённые выводы касательно вас и моей семьи. У нас обоих была авария, которая всё разрушила. Прошу вас, если вы не хотите меня больше здесь удерживать, то не стоит никого мучить. Ни себя, ни меня. Это уже слишком… небо стало слишком серым. А одиночество… оно великое и слепое, которое не позволяет различать плохое от хорошего, а обмороки, ведущие к воспоминаниям от театральных распинаний…

Я поднимаюсь на ватные ноги, а взгляд опускается сам собой. Мне не хочется больше смотреть на мистера Хамилтона. Голова закружится ещё сильнее, от той тоски в карих глазах, которую я уже привыкла не замечать.

Без надежд на продолжение разговора, я отправляюсь в комнату с жёстким матрацем. Но вдруг рука мистера Хамилтона удерживает и не даёт пройти, а сам он шёпотом странным произносит только одно слово:

- Стойте.

***

Я читал стихи Селин недавно. Она писала о том, что было мне неведомо. Она всегда твердила, что побеждённых прощать легче, что нужно давать другим шанс… а эта искренность, с которой сейчас говорила девчонка… мисс Чарлистон, которую я представлял некой стальной статуей, жестокой захватчицей чужого счастья…

Слишком верил в дурную наследственность. И сейчас трудно смыть с себя эту веру, солгать, что теперь совсем по-другому. Просто… сомнения одолевают душу. Селин вновь говорит во мне, утверждая, что Мадикен сама признала своё поражение, поэтому необходимо просто дать девушке ещё один шанс. Как в стихотворении.

Глаза любви, наполненные болью,
Ещё глядят, надеждою дыша,
Кто не страдал, тот до конца не понял,
Что лишь в прощенье видится душа.

Хранит в себе страдающее сердце,
Что так спешит надеяться и ждать,
То, что сильнее славы, жизни, смерти,
Великий дар – умение прощать.

- Зачем? – попросту спросила она.

- Докажите мне.

- что доказать?

- Постарайтесь уверить меня до конца, что вы не похожи на Чарлистонов… прошу вас. Вы даже не знаете, как для меня это важно.

- Важно… чтобы кто-то понял и восстал против тиранов вместе с вами?

- Может быть.

Я грустно улыбаюсь и продолжаю требовать что-то. Нет… просить. Я же сам сказал, что прошу, но в моём взгляде больше читается обязательное требование!

- Мне важно верить. Доверять. Умоляю. Мне стало слишком… некомфортно без Селин. Расскажите мне о ней больше, если знали сокровенное, которое Селин прятала в разговорах с подругами. Расскажите, мне будет легче. Надоело разговаривать с самим собой. И задыхаться тоже. Мне хочется разорвать сети великого слепого одиночества. Я говорил, что научился не доверять людям. Теперь. Я хочу. Разучиться…

- Вам…больно говорить?

- Скорее трудно. Но это не так важно… умоляю вас. Докажите мне.

Я схватил её за руку и крепко сжал. Какая хрупкая, тёплая ручка! Дышать становится всё труднее. Селин…она так стала её напоминать, что боль пронзила гораздо сильнее.

Минута напряжённого молчания. И вновь я считаю секунды и шепчу теперь уже не «уйдите» умоляющим голосом, а «останьтесь, останьтесь, если сможете разуверить меня в бессердечии людей окончательно…»

- Я постараюсь…. –резко выдыхает она и вырывается из моих рук незримой бабочкой, улетает в невидимый край. Далёкий, но в то же время близкий –всего лишь соседнюю комнату, но в то же время страшный, непреодолимый порог между разногласием, верой и прощением…

***

Я закрыла лицо руками. До сих пор дрожу, в горле поднимается ненавистный комок. Он попросил меня. Задержал. Попросил разуверить до конца. Неужели, моя интонация показалась ему до такой степени неискренней?!

Тонкое полотно души моей… режьте, кромсайте, заставляйте изображать из себя покорную служанку, не поднимать взгляд на вас без дрожи, а затем получить в лицо очередную порцию недоверия. Будто заслужила.

Сумерки окружили дом. Туман. Сырой туман, как в день жуткой аварии. Слёзы текут по щекам, небо сердца моего уже давно раскололось на части. Закончилось. Потонуло в великом слепом одиночестве. Флейта… мне нужна флейта. Флейта. Не в качестве доказательства. Не в качестве поблажки. Просто тоска по игре становится столь невыразимой, что можно и задохнуться! Она своими костлявыми руками сжимает мне сердце…

Глотать больно, дышать тяжело, всё плывёт перед глазами и становится какой-то размытой картиной.

Дайте мне флейту, если хотите, чтобы мои дрожащие пальцы, моё хрупкое тело, которое терпело Ваши измывательства все эти дни и слышала в каждом недовольном слове презрительность и ненависть, которую вы сдерживали.

Дайте мне флейту, чтобы я могла заглушить внутренний адский стон.

- Мисс… - услышала я его голос. Мистер Хамилтон стоял, прислонившись к дверному косяку. Я разозлилась. Он видел мои слёзы. Он. Вновь. Увидел. Меня. Слабой. Может быть, хватит издеваться и менять презрительную, надменную усмешку на миролюбивое, фальшиво-сочувствующее выражение?!

- Чарлистон! Не стесняйтесь. Сколько можно вам напоминать?! – я шепчу, кричать больше нет сил. Шум дождя заглушает мой голос. Сырость…

- Ладно. Давайте на время забудем… простите меня за такую навязчивость. Я не хочу, чтобы вы уходили прямо сейчас. Только…

- Постараться доказать. Да? Знаете, иногда мне кажется, что только самому себе нужно доказывать определённые вещи. Побеждать себя каждый день и каждый час. И я победила сегодня. Я рассказала, думая, что мне поверят. Хотя бы на миг…

- Я очень хочу, чтобы вы вновь победили себя для того, чтобы простить меня за некорректное выражение своих мыслей. Прошу вас, не нужно… не нужно ничего доказывать. Посчитаем это просто игрой, в которой нет проигравших и победителей. Есть две души, что рвутся на части и постоянно сдерживают эмоции за ненадобностью. Посчитаем это просто игрой, где нужно помочь товарищу по несчастью. Не надо так возмущенно на меня смотреть, мисс… Чарлистон. – Последнее слово он сказал с особенным нажимом. – Просто мне нужно помочь. Моей вере нужно помочь. Только тогда команда доберётся до финиша, когда оба представителя будут в состоянии идти вперёд, не зажимая себя в кольцо и не оглядываясь назад. Только тогда, когда мы победим Великое Слепое Одиночество, которое вот-вот поглотит нас…

- Это королевское «мы»?

- В смысле?

- Вы сказали так, будто считаете величайшей честью, что я буду представителем вашей многострадальной команды…

- Вы что, каждую ноту в моей интонации слышите?!

- Я музыкальный человек. Я не могу слушать, но не слышать. Вы должны это понимать.

- Ладно… - он опустил голову, будто бы признал себя виноватым. – Мне не хочется спорить с вами. Этот пренебрежительный тон мне подарили те дни, когда скептический взгляд на вещи стал единственным спасением. Простите меня, я постараюсь его искоренить из своей речи. А ваш… первый шаг в команде? Будьте лидером, я согласен. Пусть у Вас была кратковременная потеря памяти. Уже всё равно, у нас обоих мозги набекрень… в хорошем смысле… опять запутался… никогда не подумал, что обычный разговор может заставить меня покраснеть… запинаться, подобно маленькому бестолковому мальчику…

- Это не обычный разговор. Это должно быть похоже на извинение. Но…так и быть. Товарищи по команде. Это звучит лучше чем «невинная жертва и злющая дочь мошенника, насильника и тирана»… сделайте свой первый шаг, а для моего целого пути… дайте мне одну только вещь. Один незначительный предмет, который давно сросся с моей душой!

- Какой предмет? – он в ожидании устремил на неё свой взгляд. Глубокие карие глаза, впитав в себя всю серость сумерек, сделались ещё глубже.

- Флейту. Всего лишь флейту. Так мало и так много одновременно… достаньте мне этот инструмент. Только тогда я смогу и захочу вам что-то доказать.

Её ответ был закономерен и логичен, но в то же время это прозвучало так неожиданно и ново в пустой квартире, где никогда не звучала музыка…

Будто в каменных джунглях неожиданно распустился прекрасный хрупкий цветок.

________________
* - найдено на просторах интернета