«Любите ли Вы Брамса?» Ф.Саган
Глава 1
Поль рассматривала свое лицо в зеркале и выискивала на нем недостатки, приобретенные за 39 лет, один за одним, не горюя при этом и без обычной для подобных случаев язвительности, но спокойно, с едва выраженным вниманием. Как если бы эта теплая кожа, которую натягивали ее пальцы, чтобы подчеркнуть морщинку, чтобы выделить тень, принадлежала кому-то другому, какой-то другой Поль, страстно обеспокоенной своей красотой и с трудом смиряющейся с переходом из категории молодых женщин в категорию женщин еще молодых; как если бы эта кожа принадлежала женщине, которую она едва знала. Она устроилась перед зеркалом, чтобы убить время и обнаружила (эта мысль заставила ее улыбнуться), что это оно убивало ее понемногу, нежно.
Роже должен был вернуться в 9 часов – сейчас было 7. Время полностью принадлежало ей. Время, чтобы растянуться на кровати с закрытыми глазами и не думать ни о чем. Отдохнуть. Расслабиться.
Она вошла в ванную комнату, наклонилась, чтобы коснуться воды в ванне, и этот жест внезапно напомнил ей другой жест… Это было около 15 лет назад. Она была с Марком, они вместе проводили каникулы в их второй год совместной жизни, и у нее уже было чувство, что это не могло продлиться долго. Они плыли на паруснике Марка, ей было 25. И внезапно она почувствовала себя захваченной счастьем, принимая всю жизнь, принимая мир, понимая, словно во вспышке молнии, что все было хорошо. И, чтобы скрыть лицо, она наклонилась над планширом*, пытаясь опустить пальцы в бегущую воду. Маленький парусник накренился; Марк бросил на нее один из своих вялых взглядов, и вся ирония в ней сразу же сменилась счастьем. Конечно, после этого она была счастлива, с другими или из-за других, но никогда – настолько полно и незаменимо. И это воспоминание напомнило ей, наконец, о плохо сдержанном обещании.
***
Роже должен был вот-вот придти, она объяснит ему, она попытается ему объяснить. Он скажет "да, конечно» с тем удовлетворенным видом, который всегда напускал на себя, сталкиваясь с мелкими мошенничествами жизни: настоящий энтузиазм, с которым он комментировал абсурдность существования и их упрямство продолжать его. Только для него все это компенсировалось бесконечной жизнерадостностью, отменным аппетитом и, глубже всего, большим довольством жизнью человека, которого останавливал только сон. Он засыпал в одну минуту, с ладонью на сердце, одинаково внимательный к жизни ночью и днем. Нет, она не сможет объяснить Роже того, что она устала, что ей была уже невыносима эта свобода, установившаяся между ними как закон, эта свобода, которой пользовался он один и которая не представляла для нее ничего, кроме одиночества.
В 9 часов Роже позвонил в дверь, и, открывая ему, увидев его улыбающимся, грузным, на пороге, она сказала себе, еще раз, с покорностью, что это была ее судьба и что она любила его. Он заключил ее в объятия:
- Какое красивое платье... Я скучал по тебе. Ты одна?
- Да. Входи.
«Ты одна…?» Как бы он поступил, если бы она ответила ему: «Нет, ты пришел не вовремя». Но за 6 лет она ни разу этого не сказала. Он постоянно задавал ей этот вопрос, иногда извинялся за то, что беспокоил ее, и при этом у него был такой плутоватый вид, в котором она упрекала его больше, чем в непостоянстве. (Он даже не мог допустить мысли о том, что она могла быть одна и несчастлива из-за него). Она ему улыбнулась. Он открыл бутылку, наполнил 2 бокала, сел:
- Подойди поближе, Поль. Куда ты хочешь пойти поужинать?
Она села рядом с ним. У него был усталый вид – у него тоже. Он взял ее руку в свою, сжал:
- У меня куча осложнений, - сказал он. – Дела идут по-идиотски, люди – мягкотелые дураки, это просто что-то невозможное. А! Ты знаешь, жить в деревне…
Она засмеялась:
- Тебе не хватало бы твоей yабережной Берси, твоих складов, твоих грузовиков. И долгих ночей в Париже…
Услышав последнюю фразу, он улыбнулся, потянулся и откинулся назад, на спинку дивана. Она не обернулась. Она смотрела на кисть своей руки, которую он оставил в своей широкой открытой ладони. Она знала все в нем: его густые низкорастущие волосы, точное выражение его голубых, слегка выдающихся глаз, складку рта. Она знала это наизусть.
- Кстати, - сказал он, - говоря о моих безумных ночах. Недавно вечером меня подобрали агенты, как мальчишку. Я подрался с одним типом. Ему было больше 40 лет… На посту… Ты только представь…
- Почему ты дрался?
- Я не помню. Но он был в плачевном состоянии.
И он, словно воспоминание об этой демонстрации физических сил вдохнуло в него жизнь, вскочил на ноги.
- Я знаю, куда мы пойдем, - сказал он. - В «Пьемонтья». Потом пойдем танцевать. Если ты хочешь по достоинству оценить, как я танцую.
- Ты прогуливаешься, - сказала Поль, - а не танцуешь.
- Не все придерживаются твоего мнения.
- Если ты говоришь о несчастьях, которые ты подчиняешь себе – это другое дело.
Они рассмеялись. Маленькие приключения Роже были прекрасной темой для шуток между ними. Поль на мгновение оперлась на стену, прежде чем положить руку на перила. Смелость покинула ее.
В машине Роже она рассеянной рукой включила радио. В бледном свете приборного щитка она секунду рассматривала свою руку, длинную и ухоженную. Вены выдавались под кожей, переплетались в хаотичном рисунке. «Как моя жизнь»,- подумала она, но затем ей пришло в голову, что этот рисунок не был правдив. У нее была профессия, которую она любила, прошлое без сожалений, хорошие друзья. И прочная связь. Она повернулась к Роже:
- Сколько раз я делала этот жест: включала радио, отправляясь ужинать с тобой?
- Я не знаю.
Он бросил на нее взгляд искоса. Несмотря на время и уверенность, с которой он любил ее, он оставался удивительно чувствительным к ее настроениям, был всегда настороже. Как в первое время… Она сдержалась, чтобы не спросить: «Ты помнишь?» и решила быть особенно внимательной в этот вечер к своей собственной сентиментальности.
- Это показалось тебе банальным?
- Нет. Но я сама иногда кажусь себе банальной.
Он протянул ей руку, она сжала ее в своих руках. Он вел машину быстро, знакомые улицы бежали под колесами, Париж блестел осенним дождем. Он засмеялся.
- Я спрашиваю себя, почему я веду так быстро. Я боюсь, как бы ни для того, чтобы изображать из себя молодого человека.
Она не ответила. С тех пор, как она его узнала, он изображал из себя молодого человека, он был «молодым человеком». Он признался ей в этом только недавно, и это признание напугало ее. Все больший страх ей внушала та роль наперсницы, которую она начинала играть из-за проявляемого внимания и нежности.
Они спокойно поужинали, беседуя об обычных трудностях всех транспортных предприятий, таких, как у Роже, затем она рассказала пару забавных анекдотов о магазинах, которые она декорировала. Одна клиентка настаивала, чтобы именно Поль занялась ее квартирой. Одна американка, довольно богатая.
- Ван ден Беш? – спросил Роже. – Это имя мне что-то напоминает. А! да…
Она подняла брови. У него был веселый вид, который ему придавали некоторые воспоминания особого рода.
- Я ее знал когда-то. Перед войной, кажется. Она всегда ходила во «Флоранс».
- С тех пор она вышла замуж, развелась, и т.д.
- Да, да, - сказал он задумчиво, - ее звали…
Он раздражал ее. У нее появилось внезапное желание всадить вилку ему в ладонь.
- Ее имя меня не интересует, - сказала она. – Я думаю, что у нее куча денег и никакого вкуса. Именно то, что мне нужно, чтобы прожить.
- Сколько ей лет сейчас?
- За 60, - холодно ответила она, и, увидев выражение лица Роже, разразилась смехом. Он наклонился через столик и остановил ее:
- Ты просто ужасна. Ты делаешь все, чтобы меня унизить. Я все равно люблю тебя, но не следовало бы.
Ему нравилось изображать из себя жертву. Она вздохнула.
- Как бы то ни было, я иду туда завтра. Авеню Клебер. Моя нужда в деньгах становится угнетающей. И ты тоже, - живо прибавила она, увидев, что он поднял руку.
- Поговорим о чем-нибудь другом. Давай лучше потанцуем.
В ночном клубе они сели за маленьким столиком далеко от танцплощадки и молча смотрели на проходящих мимо посетителей. Его рука лежала на ее руке, она чувствовала себя в полной безопасности, полностью привыкшей к нему. Она никогда не могла сделать усилия, чтобы познакомиться с кем-то еще, и в этой уверенности она черпала грустное счастье. Они пошли танцевать. Он уверенно держал ее, пересекая площадку от одного конца до другого безо всякого ритма, с самодовольным видом. Она была очень счастлива.
Позже они вернулись на машине, он вышел и обнял ее перед дверью.
- Теперь иди спать. До завтра, дорогая.
Он легко поцеловал ее и ушел. Она помахала ему рукой. Все чаще и чаще он отправлял ее спать. Ее квартира была пуста. Перед тем, как сесть на кровать, она кропотливо сложила вещи со слезами на глазах. Этой ночью она опять была одна, и жизненная перспектива представлялась ей вереницей одиноких ночей. В кровати она инстинктивно протянула руки, словно рядом был теплый бок, которого она хотела коснуться; она тихо дышала, словно чтобы защитить сон кого-то. Мужчины или ребенка. Неважно кого. Кого-то, кто нуждался бы в ней, в ее теплоте, чтобы заснуть и проснуться. Но никто на самом деле не нуждался в ней. Возможно, Роже, время от времени… Но вряд ли. Она с тихой горечью пережевывала свое одиночество.
**
Роже оставил машину у своего дома и шел пешком долгую минуту. Он глубоко дышал, немного удлинял шаг. Он чувствовал себя хорошо. Он чувствовал себя хорошо каждый раз, когда видел Поль, он любил ее одну. Только этим вечером, прощаясь с ней, он почувствовал ее грусть и не знал, что сказать. Она сконфуженно просила его о чем-то, он это понял, о чем-то таком, чего он не мог ей дать, чего он никогда никому не мог дать прежде. Без сомнения, он должен был остаться с ней и подарить ей ночь любви, это все еще было лучшим средством для того, чтобы успокоить женщину. Но он хотел пройтись, побродить, поскитаться немного по улицам.
--------------------------------------------------
*Планшир - деревянный брус или стальная продольная полка по обводу корпуса судна для придания жесткости и прочности и для укрепления такелажа.
Глава 2
Она проснулась поздно, разбитая, и быстро ушла. Прежде чем отправиться в офис, ей нужно было зайти к этой американке. В 10 часов она вошла в ее полупустой салон на авеню Клебер и, так как хозяйка еще спала, спокойно принялась поправлять макияж перед зеркалом. Именно в этом зеркале она увидела подходящего Симона. На нем был халат, слишком свободный для него, его волосы были растрепаны, и он был замечательно красив. «Не в моем вкусе», подумала она, не оборачиваясь, и слегка улыбнулась. Он был слишком маленький, слишком загорелый, с ясным взглядом, чересчур утонченный.
Он сначала не заметил ее и направился к окну, напевая. Она откашлялась, и он обернулся к ней с виноватым видом. На какой-то момент она подумала, что это должно было быть последней фантазией мадам Ван де Беш.
- Прошу прощения, - сказал он, - я вас не видел. Я – Симон Ван де Беш.
- Ваша мама попросила меня зайти сегодня, чтобы заняться ее квартирой. Боюсь, что я всех перебудила.
- В любом случае, рано или поздно нужно просыпаться, - грустно сказал он. И она подумала с усталостью, что он, должно быть, принадлежал к разряду маленьких молодых людей, которые любят жаловаться.
- Садитесь же, - сказал он, садясь напротив нее с серьезным видом, запахивая халат.
У него был несколько смущенный вид. Поль начала испытывать к нему легкую симпатию. Во всяком случае, он, казалось, совершенно не отдавал себе отчета в своей внешности, и это было неожиданно.
- Я думаю, дождь до сих пор идет?
Она рассмеялась. Она подумала о выражении лица Роже, если бы он увидел, как она сидит с видом деловой женщины, терроризируя чересчур красивого маленького молодого человека в халате в 10 часов утра.
- Да, да, дождь идет, - весело сказала она.
Он поднял глаза.
- Что вы хотели от меня услышать? – спросил он. – Я с вами не знаком. Если бы я знал вас, я бы сказал, что очень рад видеть вас снова.
Она смущенно посмотрела на него.
- Почему?
- Просто так.
Она отвернулась. Она находила его все более и более странным.
- Эта квартира определенно нуждается в меблировке. Где вы сидите, когда вас больше 3?
- Я не знаю, - ответил он. – Я редко здесь бываю. Я работаю весь день и, возвращаясь, бываю таким усталым, что сразу ложусь спать.
Поль не знала теперь, что думать о нем. Он был равнодушен к своей красивой внешности и работал весь день. Она чуть было не спросила: «А чем вы занимаетесь?», но остановилась. Любопытство было не в ее духе.
- Я прохожу адвокатскую практику, - продолжал Симон. – Очень много работы. Ложусь в полночь, встаю с рассветом…
- Сейчас 10 часов, - заметила Поль.
- Моему главному клиенту сегодня отрубили голову, - ответил он тягучим голосом.
Она подскочила. Он смотрел в пол.
- Боже мой, - пролепетала она, - … и он умер?
Они вместе рассмеялись. Он поднялся и взял сигарету с каминной полки.
- Нет, на самом деле, работы не так уж много, недостаточно. А вот вы, напротив, поднялись в 10 часов утра, чтобы меблировать этот ужасный салон. Я преклоняюсь перед вами.
Он начал ходить туда-сюда по комнате с возбужденным видом.
- Успокойтесь, - сказала Поль.
Она была в очень хорошем, веселом настроении. Она начала бояться прихода матери Симона.
- Пойду оденусь, - сказал Симон. – Я скоро. Подождите меня.
***
Она провела час с мадам Ван де Беш, которая явно была в плохом настроении и немного сурова с утра, они вместе делали сложные проекты, затем она радостно спустилась по лестнице, строя финансовые планы и совершенно забыв о Симоне. На улице все еще шел дождь. Она подняла руку, чтобы остановить такси, и перед ней остановилась маленькая низкая машина. Симон открыл дверцу.
- Вас подвезти? Я еду на работу.
Он явно дожидался ее целый час, но его скрытный вид растрогал Поль. С большим трудом, согнувшись надвое, она села в машину и улыбнулась.
- На авеню Матиньон.
- Уладили вопрос с моей мамой?
- К лучшему. Теперь, когда вы устанете, будете отдыхать на бархатном канапе. Вы не слишком опоздаете из-за меня? Сейчас уже больше 11 часов. Вероятно, уже успели всех казнить.
- У меня есть время, - сказал он угрюмо.
- Я не смеюсь над вами, - вежливо ответила она. – Просто у меня – хорошее настроение из-за того, что у меня были большие финансовые проблемы, и теперь, благодаря вашей маме, они исчезли.
- Дождитесь сначала, пока она заплатит, - сказал он. – Она – ужасная скряга.
- Так не говорят о родителях, - заметила Поль.
- Мне не 12 лет!
- А сколько?
- 25. А вам?
- 39.
Он так невежливо присвистнул, что она чуть было не рассердилась, но затем рассмеялась.
- Почему вы смеетесь?
- Этот восхищенный свист…
- Он – еще более восхищенный, чем вы думаете, - сказал он и посмотрел на нее с таким нежным видом, что она почувствовала себя смущенной.
Дворники ездили по стеклу, ничего не очищая, и она спросила себя о том, как он может ехать. Садясь в машину, она порвала чулок; ей было удивительно весело в этой неудобной машине, с этим незнакомым молодым человеком, который был явно ею восхищен, и при этом дожде, который падал на капот и обрызгивал светлую краску. Она принялась напевать: когда она заплатит налоги, отошлет пенсию матери, оплатит долги в магазине, у нее останется… ей не хотелось считать. Симон вел быстро. Он тоже вел быстро. Она подумала о Роже и о прошедшей ночи и нахмурилась.
- Не хотите как-нибудь позавтракать со мной?
Симон говорил быстро, не глядя на нее. Ее охватила внезапная паника. Она его не знала, ей стоило труда поддерживать разговор, задавать вопросы о нем, войти в новое существование. Ей захотелось отказаться.
- На этой неделе я не могу – слишком много работы.
- А! Ну что же, - сказал он.
Он не настаивал. Она бросила на него взгляд. Он сбавил скорость и даже вел машину с грустью теперь. Она взяла сигарету, и он протянул ей свою зажигалку. У него были запястья подростка, слишком тонкие, они смешно торчали из куртки из грубого твида. «С такой внешностью не одеваются, как охотник», - подумала она, и ею овладело внезапное желание заняться им. Это был как раз тот тип мальчика, который внушает материнские чувства женщинам ее возраста.
- Это здесь, - сказала она.
Он молча вышел из машины и отрыл дверцу с упрямым и меланхоличным видом.
- Еще раз спасибо, - произнесла она.
- Не за что.
Она сделала 3 шага по направлению к дому и обернулась. Он стоял неподвижно и смотрел на нее.
Глава 3
Симон потратил четверть часа, чтобы найти место для парковки и, в конце концов, припарковался в 500 метрах от офиса. Он работал у друга своей матери, очень известного адвоката, совершенно невыносимого, который, по причинам, которые Симон боялся понять, терпел все его глупости. Он вышел на тротуар, споткнулся и тут же захромал со скромным и покорным видом. Женщины оборачивались, увидев его, и Симон читал их мысли, устремленные ему в спину: «Такой молодой, такой красивый, и калека, бедняжка!» Он и теперь не испытывал никакого интереса к своей внешности, лишь испытывал облегчение: «Я не смог бы быть уродом».
Хромая, он вошел в офис, и старая Алиса посмотрела на него наполовину растрогано, наполовину скептично. Она знала его любимые развлечения и поддерживала его со снисходительностью, полной сожалений. Если бы он был серьезен, с его внешностью и его воображением он мог бы быть великим адвокатом. Он высокопарно поприветствовал ее и уселся за стол.
- Почему вы хромаете?
- Я не всерьез. Кто кого убил этой ночью? Когда мне, наконец, дадут заняться каким-нибудь невыносимым делом?
- Этим утром вас спрашивали трижды. Сейчас 11.30.
"Вас спрашивали» означало начальника. Симон бросил взгляд на дверь.
- Я поздно проснулся. Но я видел кое-кого очень красивого.
- Женщину?
- Да. Вы знаете, лицо такое красивое, такое нежное, немного осунувшееся… Она страдает от чего-то, чего я не знаю.
- Вы бы лучше посмотрели дело Гийо.
- Само собой.
- Она замужем?
Симон внезапно очнулся от своей задумчивости.
- Я не знаю… Но если и замужем, ей не повезло с мужем. У нее были денежные проблемы, которые уладились, и она была этому очень рада. Я очень люблю женщин, которых радуют деньги.
Она пожала плечами.
- Тогда вы любите их всех.
- Почти всех, - сказал Симон. – Кроме самых юных.
Он погрузился в бумаги. Дверь отрылась, и господин Флёри заглянул в комнату.
- Господин Ван де Беш… на минутку.
Симон обменялся взглядами с секретаршей. Он поднялся и прошел в английский кабинет, который ненавидел за его совершенство.
- Вы знаете, который час?
Господин Флёри разразился хвалебной речью о точности, о работе, и закончил хвалой своему терпению и терпению мадам Ван де Беш. Симон смотрел в окно. Ему казалось, что перед ним оживает очень старая сцена, словно он всегда жил в этом английском кабинете и всегда слышал эти слова; ему казалось, что что-то сжимало его, и он задыхался. «Что я сделал, - внезапно подумал он, - что я сделал за эти 25 лет, кроме того, что переходил от преподавателя к преподавателю, которые либо корили меня, либо льстили мне в том, что я есть?». Он впервые задал себе этот вопрос с таким пылом и машинально поднял голос.
- Что я сделал?
- Как? Но вы ничего не сделали, друг мой, в этом и заключается драма: вы ничего не делаете.
- Я даже боюсь, что я никогда никого не любил, - продолжил Симон.
- Я не прошу вас влюбиться в меня или в старую Алису, - вспылил г-н Флёри. – Я прошу вас работать. Мое терпение имеет границы.
- Всё имеет границы, - задумчиво ответил Симон.
Он чувствовал себя в полной задумчивости, в полном абсурде.
- Вы смеетесь надо мной?
- Нет, - сказал Симон. – Простите, я буду внимательнее.
Он вышел спиной и сел за стол, сжав голову руками под удивленным взглядом мадам Алисы. «Что у меня есть? - думал он. - Что у меня есть, в конце концов?" Он попытался вспомнить: детство в Англии, университеты, первая любовь - да, в 15 лет, к одной из подруг его матери, которая через неделю лишила его невинности, - легкая жизнь, веселые друзья, девушки, солнечные дороги... все крутилось в его памяти, и он не мог ни на чем остановиться. Возможно, у него ничего нет. Только его 25 лет.
- Не расстраивайтесь, - сказала мадам Алиса. - Вы же знаете, это у него пройдет.
Он не ответил. Он рассеянно чертил на промокашке.
- Подумайте о вашей подружке, - продолжила встревоженная мадам Алиса. – Или лучше о деле Гийо.
- У меня нет подружки, - сказал Симон.
- А эта, утром? Как ее зовут?
- Я не знаю.
Это было правдой, он даже не знал ее имени.
***
Роже растянулся на канапе в салоне и медленно курил, совершенно усталый. Он провел день на пристани, наблюдая за прибытием грузовиков, вымок и, к тому же, вынужден был уезжать по лилльской дороге во время обеда и увидел несчастный случай, который обошелся ему более чем в 100.000 франков. Поль убирала со стола.
- А что эта Тереза?
- Какая Тереза?
- Мадам Ван де Беш? Я вспомнил ее имя сегодня утром, Бог знает почему.
- Все улажено, - ответила Поль. – Я занимаюсь всем этим. Я не говорила тебе, потому что у тебя столько забот…
- Ты думаешь, факт того, что у тебя их больше нет, расстроил бы меня еще больше?
- Нет. Я просто думала…
- Ты считаешь меня эгоистичным, Поль?
Он сидел на диване и смотрел на нее своими голубыми глазами; у него был рассерженный вид. Ей придется его успокаивать, объяснять ему, что он – лучший мужчина на свете, что, в каком-то смысле, было правдой, и что он делает ее очень счастливой. Она села рядом с ним.
- Ты не эгоистичен. Ты просто очень занят своими делами, и это нормально, что ты говоришь о них…
- Нет. Я хочу сказать, по отношению к тебе. Ты считаешь меня очень эгоистичным?
Он заметил мысленно, что думал об этом весь день, возможно, с тех самых пор, как оставил ее с печальными глазами накануне перед дверью. Она колебалась: он никогда прежде не задавал ей этого вопроса, и, может быть, сейчас был самый правильный момент поговорить об этом. Но у нее было хорошее настроение, она была уверена в себе, а у него был такой усталый вид… Она отбросила эту мысль.
- Нет, Роже. Действительно, иногда бывают минуты, когда я чувствую себя немного одинокой, менее молодой, не способной следовать за тобой. Но я счастлива.
- Ты счастлива?
- Да.
Он вновь вытянулся на диване. Она сказала: «Я счастлива», и этот маленький мучительный вопрос, который мучил его все утро, должен был исчезнуть. А он только этого и хотел.
- Ты знаешь, все эти истории, которые случаются со мной… Ну, ты знаешь им цену.
- Да, да, - отозвалась она.
Она смотрела на него, как он лежит с закрытыми глазами; она находила его инфантильным. Лежа на диване, такой большой, такой тяжелый, он задавал такие детские вопросы: «Ты счастлива?» Он протянул ей руку; она сжала ее и села рядом с ним. Его глаза все еще были закрыты.
- Поль, - сказал он, - Поль… без тебя… ты знаешь, Поль…
- Да.
Она наклонилась и поцеловала его в щеку. Он уже спал. Машинально он вынул свою руку из ладоней Поль и положил себе на сердце. Она открыла книгу.
Час спустя он проснулся, полный возбуждения, посмотрел на часы и властно сказал, что настала пора пойти выпить и потанцевать, чтобы забыть о всех этих проклятых грузовиках. Поль хотелось спать, но никакие аргументы не могли противостоять желанию Роже.
Он повел ее в новое место, в подвальчик на бульваре Сен-Жермен.
- Я не могу выходить каждый вечер, - сказала Поль, усаживаясь, - завтра мне будет 100 лет. Даже сегодня, когда я проснулась…
Именно в этот момент она вспомнила о Симоне. Она успела совершенно его забыть. Она повернулась к Роже.
- Представь себе, этим утром…
Но она замолчала. Симон стоял перед ней.
- Здравствуйте, - сказал он.
- Г-н Ферре – г-н Ван де Беш, - сказала Поль.
- Я искал вас, - сказал Симон. – Я вас нашел: это хороший знак.
И, не ожидая приглашения, он уселся на табурет. Недовольный Роже встал.
- Я повсюду искал вас, - продолжал Симон. – Я уже начал думать, что вы мне приснились.
Его глаза блестели. Он положил руку на плечо удивленной Поль.
- У вас, возможно, другой столик? – спросил Роже.
- Вы замужем? – спросил Симон у Поль. – Я не хотел в это верить.
- Он меня раздражает, - громко сказал Роже. – Я его уведу.
Симон посмотрел на него, затем оперся локтями на стол, обхватив голову руками.
- Вы правы, мсье, я прошу прощения. Я думаю, я немного пьян. Но я открыл этим утром, что я никогда ничего не сделал в жизни. Ничего.
- В таком случае сделайте что-нибудь приятное и убирайтесь.
- Оставь его, - тихо сказала Поль. – Он несчастлив. Когда-нибудь все напиваются. Это – сын твоей… м-м-м, Терезы.
- Сын? - спросил пораженный Роже. – Этого только не хватало.
Он наклонился вперед. Симон положил голову на руки.
- Проснитесь, - сказал Роже. – Мы сейчас вместе пропустим по стаканчику. Вы расскажете нам о своих несчастьях. Я пойду за бокалами, здесь нужно очень долго ждать официанта!
Поль почувствовала, что ей становится весело. Идея разговора между Роже и этим молодым чудаком развлекла ее заранее. Симон поднял голову и смотрел, как Роже с трудом проходит между столиками.
- Вот это мужчина, - сказал он. – Да? Настоящий мужчина? Я боюсь этих крепких типов, таких мужественных, со здоровыми мыслями, я…
- Люди никогда не бывают так просты, - сухо сказала Поль.
- Вы любите его?
- Это вас не касается.
Ему на глаза падала прядь волос, свет свечей трепетал у него на лице, он был великолепен. 2 женщины за соседним столиком блаженно смотрели на него.
- Прошу прощения, - сказал Симон, - с самого утра я только и делаю, что извиняюсь. Вы знаете, я, вероятно, нахал.
Роже возвращался с 3 бокалами. Симон выпил свой бокал одним залпом и благоразумно молчал. Он сидел рядом с ними и не двигался. Он смотрел на то, как они танцевали, и слушал, как они разговаривали, настолько незаметно, что они постепенно забыли о нем.
Когда они собрались уходить, он вежливо поднялся и рухнул. Они решили завезти его домой. В машине Роже он заснул, и его голова качалась на плече Поль. На авеню Клебер Роже вышел, обошел автомобиль и открыл дверцу.
- Будь внимателен, - прошептала Поль.
Он удивился ее выражению, но ничего не сказал и вытащил Симона из машины. Этим вечером, провожая Поль, он поднялся к ней.
Глава 4
На следующий день в полдень, когда она стояла на коленях в витрине, пытаясь убедить кутюрье, что гипсовый бюст был совершенно необходим в качестве подставки для шляпы, появился Симон. Спрятавшись за киоском, он 5 минут наблюдал за ней с бьющимся сердцем. Он даже не знал, отчего оно так стучало: от желания увидеть ее или от желания спрятаться.
Смотря на то, как Поль стояла на коленях в витрине, он хотел бы никогда ее не встретить, и не видеть вот так, через стекло. Что он мог наговорить ей накануне? Он вел себя, как маленький дурачок, это опьянение было нечестным, и то, что он говорил о таких состояниях души, было верхом неприличия... Он едва не ушел, затем бросил на нее последний взгляд. Внезапно он почувствовал желание пересечь улицу, вырвать у нее эту шляпу, оторвать ее от работы и от такой жизни, когда надо вставать на заре, чтобы встать на колени в витрине под взглядами прохожих. А прохожие останавливались, с любопытством смотрели на нее, и, без сомнения, некоторые желали ее, прямо такой, стоящей на коленях, с руками, поднятыми к гипсовому бюсту. Он почувствовал сильное желание к ней и пересек улицу.
Он думал, что она будет рада увидеть его, но она ограничилась сухой улыбкой.
- Вы хотите купить шляпу для кого-то?
Он пробормотал что-то, но кутюрье не без кокетства подтолкнул его.
- Дорогой мсье, вы, конечно, ждете Поль, но сядьте вон там, дайте нам закончить.
- Он не ждет меня, - сказала Поль, передвигая подсвечник.
- Я бы поставил его слева. Немного сзади, – сказал Симон. – Так он больше наводит на мысли.
Она посмотрела на него с внезапно вспыхнувшим гневом. Он улыбался ей. Он уже сменил роль. Он был молодым человеком, который пришел за своей любовницей в элегантное место. Молодой человек с большим вкусом. И восхищение кутюрье-гомосексуалиста, хотя он не отдавал себе в этом отчета, станет предметом шуток между ним и Поль.
- Он прав, - сказал кутюрье. – Так он действительно больше наводит на мысли.
- На мысли о чем? – холодно спросила Поль.
- Ни о чем. Совершенно ни о чем.
Так как она немного отошла от стекла, чтобы лучше видеть, она натолкнулась на Симона, который поддержал ее за локоть на подмостках.
- Посмотрите, - сказал он мечтательным голосом. – Какое солнце!
Солнце, купаясь в воде, пронзало стекло. Оно заливало Поль.
- Да, - сказала она. – Солнце.
Они мгновение оставались неподвижными: она, все еще стоя на подмостках, возвышалась над ним, и, повернувшись к нему спиной, опиралась на него. Затем она высвободилась.
- Вы бы лучше шли спать.
- Я хочу есть.
- Тогда идите поешьте.
- Вы не хотите пойти со мной?
Она колебалась. Роже позвонил ей, чтобы предупредить, что задержится. Она думала перекусить сандвичем в кафе напротив и сделать некоторые покупки. Но этот внезапный солнечный свет делал невыносимыми каменные полы кафе и коридоры больших магазинов. Ей захотелось травы, даже пожелтевшей осенью.
- Я тоскую по траве, - сказала она.
- Тогда едемте, - сказал он. – Моя старая машина со мной. Деревня рядом…
Она сделала защищающийся жест. Деревня, с этим незнакомым молодым человеком, возможно скучным… 2 часа наедине…
- … или Булонский лес, - добавил он успокаивающим тоном. – Если вы будете тяготиться, сможете вызвать такси по телефону.
- Вы все предусмотрели.
- Должен сказать, что мне было стыдно, когда я проснулся. Я пришел, чтобы извиниться.
- Такие вещи случаются со всеми, - вежливо отозвалась Поль.
Она надела пальто: она очень хорошо одевалась. Симон открыл дверцу, и она села, не вспоминая о том, когда успела сказать «да» на этот нелепый обед. Садясь в машину, она зацепилась чулком и слегка застонала от гнева.
- Предполагаю, что ваши подружки носят брюки.
- У меня их больше нет, - ответил он.
- Подружек?
- Да.
- Как такое могла случиться?
- Я не знаю.
Ей хотелось смеяться над ним. Эта смесь робости и решительности, серьезности, порой смешной, и юмора, веселила ее. Он сказал «Я не знаю» тихим голосом, с таинственным видом. Она покачала головой.
- Постарайтесь вспомнить… когда началось это равнодушие ко всему?
- Вы знаете, это, скорее, моя вина. Я встречался с милой девушкой, но она была чересчур романтична. Она напоминала воплощение юности для сорокалетних людей.
Она ничем не выдала себя.
- И что представляет собой воплощение юности для сорокалетних?
- Ну… у нее был угрюмый вид, она неслась на всех порах на своей четверке лошадей, со сжатыми зубами... она курила "голуаз", просыпаясь... а мне говорила, что любовь - это всего лишь контакт двух эпидермисов.
Поль рассмеялась.
- А потом?
- Когда я ушел, она все-таки плакала. Я не горжусь этим, - живо добавил он, - скорее боюсь.
Лес дышал мокрой травой, его осенние дороги постепенно зарастали мхом. Симон остановился перед небольшим ресторанчиком, быстро обошел машину и открыл дверцу. Поль пришлось сильно напрячь мускулатуру, чтобы грациозно выйти. Она чувствовала себя напроказившей девчонкой, сбежавшей тайком.
Симон тут же заказал коктейль, и Поль строго посмотрела на него.
- После прошлой ночи вам следовало бы пить только воду.
- Я чувствую себя прекрасно. И потом, мне не хватает смелости. Сейчас мне нужно будет собраться, чтобы вы не скучали, и я набираюсь сил.
Ресторан был почти пуст. Симон замолчал и молчал, пока их обслуживали. Однако Поль и не думала скучать. Она чувствовала, что это было добровольное молчание, что у Симона был план разговора на этот обед.
- Так он действительно больше наводит на мысли, - внезапно произнес он жеманным голосом, изображая кутюрье, и удивленная Поль расхохоталась.
- Вы всегда так хорошо подражаете?
- Неплохо. К сожалению, у нас мало общих знакомых. Если я спародирую мать, вы скажете, что я возмутителен. И все же: «Вам не кажется, что глянцевая ткань там, справа, создаст особенный эффект теплоты?"
- Вы возмутительны, но подражаете превосходно.
- Что касается вашего вчерашнего друга, я мало видел его. К тому же, он, должно быть, неподражаем.
Возникло минутное молчание. Поль улыбнулась.
- Вы правы.
- А я – всего лишь бледная копия дюжины молодых людей, чересчур испорченных и набитых в свободные профессии, благодаря родителям, и занятых тем, что ищут, чем бы заняться. Вы проигрываете. Я имею в виду: в том, что касается обеда.
Его вызывающий тон заставил Поль очнуться от задумчивости.
- Роже был занят, - сказала она. – Иначе меня здесь не было бы.
- Я знаю, - сказал он с грустью, которая смутила ее.
Все остальное время, пока длился обед, они говорили о своих профессиях. Симон разыграл жестами целый процесс преступления. В какой-то момент он встал с места посреди защитительной речи и направил указательный палец в хохочущую Поль:
- А вас я обвиняю в том, что вы не выполнили своего человеческого долга. Во имя этой смерти, я обвиняю вас в том, что вы позволили любви пройти, пренебрегали своим счастьем, жили, как придется, и были покорны. Вас нужно было бы приговорить к смерти – я приговариваю вас к одиночеству.
Он остановился и залпом осушил свой бокал. Поль осталась невозмутима.
- Ужасный приговор, - сказала она с улыбкой.
- Самый худший, - ответил он. – Я не знаю ничего хуже, и ничего более неизбежного. Ничто не пугает меня сильнее. Впрочем, как и всех остальных. Но никто в этом не признается. А мне иногда хочется завыть: я боюсь, я боюсь, любите меня.
- Мне тоже, - внезапно вырвалось у нее.
И на мгновение у нее перед глазами встала ее стена напротив кровати, задернутые шторы, старомодная картина и маленький комод слева. Все то, на что она смотрела день за днем, утром и вечером, в течение, быть может, 10 лет. Еще более одинокая, чем сегодня. Роже… что делал Роже? Он не имел права, никто не мог так приговаривать ее к старению – никто, даже она сама…
- Я, должно быть, кажусь вам еще более смешным и жалким, чем вчера вечером, - мягко сказал Симон. – Или вы думаете, что это – комедия, которую разыграл молодой человек, чтобы вас растрогать?
- Нет, нет, - ответила она. – Я думала… я думала, что вы чересчур молоды для таких вещей. И что вас, несомненно, слишком сильно любят.
- Таким и нужно быть, - сказал он. – Пойдемте, нужно пройтись по свежему воздуху. Погода такая прекрасная.
Они вышли вместе, он взял ее под руку, и они немного прошлись пешком, не говоря ни слова. Осень пробуждала нежность в сердце Поль. Она испытывала нежность и к этому молчаливому силуэту, который держал ее под руку. Этот незнакомец стал на несколько минут ее спутником, кем-то, с кем она шла по пустой аллее в конце года. Она всегда испытывала чувство нежности к своим спутникам, были ли то спутники по прогулкам или спутники по жизни, одновременно такие разные и такие близкие. Ей вспомнилось лицо Марка, ее мужа, которого она бросила вместе с легкой жизнью, и лицо другого, который очень ее любил. В конце концов ей вспомнилось лицо Роже, единственное лицо, которое ее память воспроизводила живым.
3 спутника в жизни 1 женщины, 3 хороших спутника. Не слишком ли много?
- Вы печальны? – спросил Симон.
Она повернулась к нему, ничего не отвечая. Они продолжили идти.
- Мне хотелось бы, - сказал Симон сдавленным голосом, - мне хотелось бы… Я вас не знаю, но мне хотелось бы верить, что вы счастливы. Я…м-м-м… я восхищаюсь вами.
Она больше не слушала. Было уже поздно. Может быть, Роже звонил ей, чтобы выпить кофе вместе. Она, вероятно, упустила возможность с ним встретиться. Он говорил ей о том, чтобы уехать в субботу и провести выходные в деревне. Сможет ли она разделаться с работой? Хотел ли он этого до сих пор? Или это было одно из тех обещаний, которые любовь и ночь вырвали у него, когда (она это знала) он не мог представить себе жизни без нее, и что их любовь казалась ему такой тяжелой очевидностью, что он больше не сопротивлялся. Но когда он выходил на улицу и вдыхал пряный запах своей независимости, она снова его теряла. По пути она говорила мало, поблагодарила Симона за обед и сказала, что будет рада, если он позвонит ей на днях. Симон неподвижно стоял и смотрел, как она уходила. Он чувствовал себя очень усталым и неловким.
Глава 5
Это действительно был приятный сюрприз. Роже повернулся к ночному столику за сигаретой. Молодая женщина рядом с ним коротко рассмеялась.
- Мужчины после любви всегда курят.
Это замечание не было особенно оригинальным. Роже протянул ей пачку, от которой она отказалась, покачав головой.
- Мейзи, можно задать вам один вопрос? Что с вами случилось сегодня вечером? В течение тех двух месяцев, что мы знакомы с вами и в течение которых вы не расстаетесь с этим мсье Шерелем…
- Мсье Шерель полезен для моей работы. Мне хотелось немного развлечься. Ты понимаешь?
Он заметил про себя, что она принадлежала к тому разряду женщин, которые переходят на «ты», едва попав в кровать. Он рассмеялся.
- Но почему я? У тебя не нашлось молодых людей для этого коктейля?
- Ты знаешь, молодые люди говорят, говорят. А ты, по крайней мере, любишь ЭТО. И я клянусь тебе, это становится редкостью. Женщины это чувствуют. Не говори мне, что ты не привык к победам…
- Не к таким скорым, - сказал он, смеясь.
Она была очень мила. В ее узкой голове, без сомнения, было полно идей о жизни, о мужчинах, о женщинах. Если бы он немного настоял, она бы объяснила ему весь мир. Он погладил ее волосы.
- Ты должен быть очень нежен, - сказала она. – Большие мужланы, как ты, всегда нежны.
- Ну да, - рассеянно ответил он.
- Я не хочу расставаться с тобой, - продолжила она. - Если бы ты знал, как я скучаю с этим Шерелем…
- Я никогда этого не узнаю.
- А что, если нам уехать на 2 дня, Роже? На выходные. Ты не хочешь? Останемся в большой комнате, в деревне, никуда не будем выходить.
Он посмотрел на нее. Она приподнялась на локте, он видел вену, бившуюся у нее на шее. Она смотрела на него так же, как во время этого замечательного коктейля. Он улыбнулся.
- Скажи «да». Сейчас же, ты слышишь?...
- Сейчас же, - повторил он, привлекая ее к себе.
***
- Жаль, - сказала Поль. – Что ж, желаю тебе хорошо поработать, и не веди машину слишком быстро. Я тебя целую.
Она повесила трубку. Вот и нет выходных. В субботу Роже должен ехать в Лилль, как он ей объяснил, чтобы встретиться с коллегой оттуда. Возможно, это была правда. Она всегда предполагала, что его отговорки были правдой. Внезапно она подумала о гостинице, где они чаще всего останавливались вдвоем, о горящих поленьях, о спальне, которая слегка пахла акарицидами; она представила, что могло бы быть на этих выходных: прогулки с Роже, разговоры с Роже вечерами, и они просыпались бы друг рядом с другом и всегда были бы вместе. Она повернулась к телефону. Она могла пообедать с подругой, пойти поиграть вечером в бридж к… Ей ничего не хотелось. Но ей было страшно остаться одной на 2 дня. Она ненавидела эти воскресенья одинокой женщины: книги в постели, как можно позднее, переполненный кинотеатр, коктейль или ужин с кем-нибудь. Роже сказал, что позвонит завтра. У него был нежный голос. Она подождет его звонка, прежде чем выходить. Во всяком случае, ей нужно было прибраться, у нее были обычные дела, которые ей всегда рекомендовала мать, эти тысячи мелочей в жизни женщины, которые она смутно ненавидела.
В эту субботу, в 2 часа дня она решила позвонить мадам Ван де Беш. Если каким-то чудом она не была в Довиле, они могли бы вместе поработать после обеда. Только это и привлекало ее. «Я похожа на тех людей, - подумала она, - которые ходят в офис в воскресенье, чтобы уйти от семьи». У мадам Ван де Беш был легкий кризис причуд, она очевидно скучала и приняла предложение с энтузиазмом. Взяв с собой всевозможные образцы, Поль отправилась на авеню Клебер. Мадам Ван де Беш встретила ее в халате из узорчатой ткани со стаканом воды «Эвиан» в руке. На мгновение Поль подумала, что отец Симона должен был быть очень красивым, чтобы уравновесить серость этого лица.
- Как поживает ваш сын? Мы встретили его недавно вечером.
Она не добавила, что обедала с ним накануне, и сама удивилась своей скрытности. Мадам Ван де Беш сразу же надела маску мученицы.
- Как я могу об этом знать? Он не говорит со мной, ничего мне не рассказывает, кроме своих денежных проблем! К тому же, он пьет. Его отец тоже пил.
- Он не похож на горького пьяницу, - улыбнулась Поль. – Перед ней вновь возникло гладкое лицо Симона, похожего на откормленного англичанина.
- Он красив, не правда ли?
Мадам Ван де Беш оживилась, достала альбомы, в которых Симон был снят ребенком, Симон – на пони с локонами на щеках, Симон – студент и т.д. Поль внутренне восхитилась тому, что он не превратился в несносного человека и не стал гомосексуалистом.
- Но наступает момент, когда дети отдаляются от вас, - вздохнула огорченная мать.
И на какой-то момент она приняла более фривольный вид, чем следовало бы.
- Нужно сказать, что он никогда не упускает возможности…
- Конечно, - вежливо отозвалась Поль. – Не угодно ли вам посмотреть эти ткани, мадам? Здесь есть одна…
- Зовите меня Терезой, прошу вас.
Она стала совсем дружелюбной, приказала принести чай, задавала вопросы. Поль думала, что Роже спал с ней 20 лет назад, и тщетно искала следы красоты на этом тяжелом лице. В то же время, она отчаянно пыталась поддерживать разговор на профессиональной почве, но видела, что Тереза неумолимо спускается на уровень личных тем.
- Вы, возможно, моложе меня, - начала мадам Ван де Беш, и Поль не могла сдержать улыбки, услышав это «возможно», - но вы знаете, насколько большую роль может играть рамка…
Поль больше не слушала. Эта женщина напомнила ей кое о ком. Она заметила, что мадам была очень похожа на ту имитацию, которую накануне воспроизвел о ней Симон, и подумала, что у него, должно быть, была сильно развита интуиция. Что он ей сказал: "Я обвиняю вас в том, что вы позволили любви пройти, жили, как придется, и были покорны. Я приговариваю вас к одиночеству». Думал ли он о ней? Догадался ли он о ее жизни? Сделал ли он это нарочно? Она почувствовала, что при этой мысли ее захлестнул гнев.
Она больше не слушала болтовню рядом с собой, и приход Симона заставил ее подпрыгнуть. Он запнулся, увидев ее, и сделал небольшую гримасу, чтобы скрыть радость, что тронуло ее.
- Я пришел вовремя. Я вам помогу.
- Увы! Мне уже пора уходить.
Ей захотелось выскочить, убежать, ускользнуть от взглядов матери и сына, спрятаться у себя с книгой, наконец. В этот час она должна была быть в машине с Роже, включать и выключать радио, смеяться вместе с ним. Она медленно поднялась.
- Я вас провожу, - сказал Симон.
У двери она повернулась к нему и посмотрела на него впервые с тех пор, как он пришел. У него было кислое выражение лица, и она не преминула сказать ему об этом.
- Время для этого подходящее, - сказал он. – Я могу проводить вас до парадной?
Она пожала плечами, и они вышли на лестницу. Он шел за ней, не произнося ни слова. На последнем этаже он остановился, и, не слыша больше его шагов, она машинально обернулась.
- Вы будете подниматься?
Он прошел последний марш и подошел к ней. «Сейчас он последует за мной», - подумала Поль со скукой. Он положил одну руку слева от ее головы, затем вторую – справа. Она больше не могла пошевелиться.
- Дайте мне пройти, - сказала она очень спокойно.
Он не ответил, но нагнулся и осторожно положил голову ей на плечо. Она слышала, как громко стучит его сердце, и внезапно смутилась.
- Дайте пройти, Симон… Вы мне мешаете.
Но он не пошевелился. Вместо этого он 2 раза тихо прошептал ее имя: "Поль, Поль".
- Мой маленький Симон, - так же шепотом сказала она. – Дайте мне пройти.
Он отодвинулся, и она улыбнулась ему, уходя.
Глава 6
Проснувшись в воскресенье, она нашла записку под дверью. «В 6 часов в зале Плейель будет очень хороший концерт, – писал Симон. – Любите ли вы Брамса? Я прошу прощения за вчерашнее». Она улыбнулась. Она улыбнулась из-за второй фразы: «Любите ли вы Брамса?» Такие вопросы ей задавали мальчики, когда ей было 16 лет. Конечно, их задавали и позднее, но уже не слушали ответа. В этой среде, в этот период жизни кто кого слушал? А впрочем, любила ли она Брамса?
Она открыла проигрыватель, порылась среди пластинок и нашла концерт Брамса, который никогда прежде не слушала. Роже любил Вагнера. Он говорил: «Это красиво, это шумно, вот это – музыка!» Она поставила пластинку, нашла начало романтичным и забыла дослушать до конца. Она заметила это только тогда, когда музыка закончилась, и рассердилась на себя. Вчера она 6 часов читала книгу, не находя нужной страницы, сегодня забыла о музыке. Ее внимание концентрировалось только на образцах тканей и на мужчине, которого никогда не было на месте. И эта короткая фраза «Любите ли вы Брамса?» внезапно раскрыла перед ней то, что она забыла: все вопросы, которых она намеренно себе не задавала. «Любите ли вы Брамса?» Любила ли она еще что-нибудь, кроме самой себя и своего собственного существования? Конечно, она говорила, что любила Стендаля, она знала, что она его любила. Вот нужное слово: она знала. Может быть, она просто знала, что любила Роже? Хорошо усвоенные вещи. Хорошие ориентиры. Ей захотелось поговорить с кем-нибудь, как хотелось этого в 20 лет.
Она позвонила Симону. Она еще не знала, что ему сказать. Возможно: «Я не знаю, люблю ли я Брамса. Думаю, что нет». Она не знала, пойдет ли на этот концерт. Это будет зависеть от того, что он ей скажет, от его голоса; она колебалась и находила это колебание приятным. Но Симон уехал обедать в деревню, он передал, что заедет переодеться в 5 часов. Она повесила трубку. Тем временем, она решила пойти на концерт. Она сказала себе: «Я пойду не к Симону, а к музыке; возможно, я буду ходить на концерты все воскресенья, если атмосфера после обеда не будет невыносимой. Это - хорошее занятие для одинокой женщины".
В 6 часов в зале Плейель ее увлек водоворот толпы, она едва не потеряла Симона, который молча протянул ей билет, и они быстро поднялись по лестнице. Зал был огромный, темный, из оркестровой ямы слышались бессвязные звуки настраиваемых инструментов, словно для того, чтобы публика впоследствии могла лучше насладиться чудом музыкальной гармонии. Она повернулась к своему соседу.
- Я не знала, люблю ли я Брамса.
- А я не знал, пойдете ли вы, - сказал Симон. – Уверяю вас, что мне совершенно все равно, любите вы Брамса или нет.
- Как было в деревне?
Он удивленно посмотрел на нее.
- Я вам звонила, - сказала Поль, - чтобы сказать вам, что я… что я согласна.
- Я так боялся, что вы скажете обратное или вообще не позвоните, поэтому уехал, - сказал Симон.
- В деревне было хорошо? Где именно вы были?
Она испытывала грустное удовольствие, представляя гору Удан в вечернем свете; ей хотелось бы, чтобы Симон рассказал о ней. В этот час она должна была остановиться в Септёй с Роже, они ходили бы по тем же дорогам под деревьями с красными листьями.
- Я был то тут, то там, - сказал Симон, - я не смотрел на названия. Впрочем, концерт начинается.
Раздались аплодисменты, дирижер поклонился, поднял свою палочку, и они заскользили в своих креслах вместе с 2000 зрителей. Этот концерт был знаком Симону, он был трогательным, моментами - слишком трогательным. Симон чувствовал локоть Поль рядом со своим, и когда музыка устремлялась вперед, он устремлялся вперед вместе с ней. Только тогда, когда музыка истомлялась, он замечал присутствие всех соседей, форму черепа мужчины 2-мя рядами впереди, и, в особенности, свой гнев. В деревне, в гостинице рядом с Уданом он встретил Роже, Роже с женщиной. Он казался взволнованным и поприветствовал Симона, не представляя его своей спутнице.
- Мне кажется, что мы все время встречаемся.
Удивленный Симон ничего не сказал. Взгляд Роже был угрожающим, приказывающим молчать об этой встрече. Это был взбешенный взгляд. Он ничего не ответил. Он не боялся Роже, он боялся причинить страдание Поль. Эта женщина никогда не будет страдать из-за него, он поклялся себе в этом; впервые в жизни ему захотелось встать между кем-то и злым роком. Ему, кого так быстро утомляли любовницы, даже пугали – с их признаниями, их секретами, их желанием любой ценой заставить его играть роль плохого защитника, - ему, Симону, такому привыкшему к побегам, вдруг захотелось обернутся и ждать. Но чего ждать? Чтобы эта женщина поняла, что она любила хама с небольшим умом? Это было бы, возможно, самой долгой вещью на свете… Симон чуть было не обернулся, не обнял Поль, не поцеловал. Он закрыл глаза. Видя выражение его лица, Поль подумала, что он, должно быть, настоящий меломан. Но как только его дрожащая рука легла на ее руку, она нетерпеливо сбросила ее.
После концерта он повел ее выпить коктейль, что для нее означало апельсиновый сок, а для него – 2 порции смеси джина и вермута. Она спросила себя, не были ли страхи мадам Ван де Беш обоснованными. Симон с горящими глазами, размахивая руками, говорил о музыке, а она рассеянно слушала. Возможно, Роже смог так уладить свои дела, чтобы вовремя покинуть Лилль, и вернется к ужину? К тому же, на них смотрели. Симон был слишком красив или просто-напросто чересчур молод для такой спутницы, как она?
- Вы меня не слушаете?
- Слушаю, - ответила она. – Но нам лучше уйти. Мне должны позвонить. К тому же, здесь на нас слишком много смотрят!
- Вам, должно быть, не привыкать, - сказал Симон с восхищением. Под действием музыки и джина он чувствовал себя абсолютно влюбленным.
Она засмеялась. Иногда он был очень трогательным.
- Попросите счет, Симон.
Он сделал это так неохотно, что она внимательно посмотрела на него – без сомнения, впервые за этот вечер. Возможно, он незаметно влюбился в нее? Возможно, его маленькая игра обратилась против него? Она считала его просто изголодавшимся по победам; возможно, он был проще, чувствительнее и не так тщеславен.
Забавно, что именно его внешность служила ему медвежью услугу рядом с ней. Она находила его слишком красивым. Слишком красивым для того, чтобы это было правдой.
Если это было так, она не должна была с ним видеться, она должна была отказаться от этих встреч. Несколькими минутами ранее он позвал официанта, крутя стакан в руках, не произнося больше ни слова. Он внезапно замолчал. Она положила свою руку поверх его.
- Не сердитесь, Симон, я немного спешу. Роже должен меня ждать.
В первый вечер, «У Режины» он спросил ее: «Вы любите Роже?» Что она ответила? Она уже не помнила. В любом случае, он должен это знать.
- Ах да! – сказал он. -… Роже. Мужчина. Блистательный…
Она остановила его.
- Я люблю его, - сказала она, чувствуя, что краснеет. Ей показалось, что ее голос звучит неестественно.
- А он?
- И он тоже.
- Само собой. «Все к лучшему в этом лучшем из миров».*
- Не изображайте скептика, - мягко сказала она. – Это не идет вашему возрасту. Наверное, вы бываете порой легковерным, вы…
Он схватил ее за плечи и потряс.
- Не смейтесь надо мной, прекратите говорить со мной в таком тоне…
«Я забыла, что передо мной мужчина, - подумала Поль, пытаясь освободиться. – Он рассуждает сейчас как мужчина, как униженный мужчина. Ему не 15 лет, ему 25, это правда!»
- Я смеюсь не над вами, а над вашим отношением, - мягко сказала она. – Вы играете…
Он отпустил ее и выглядел усталым.
- Да, я играю, - сказал он. – С вами я играл в молодого блестящего адвоката, в оцепеневшего влюбленного, в испорченного ребенка - Бог знает, во что. Но с тех пор, как я с вами знаком, все мои роли – для вас. Вы не думаете, что это – любовь?
- Прекрасное определение, - улыбнулась она.
Несколько мгновений они молчали, смущенные.
- Я предпочел бы играть роль страстного любовника, - сказал он.
- Я вам сказала, что люблю Роже.
- А я люблю свою мать, свою старую кормилицу, свою машину…
- Я не вижу связи, - прервала она его.
Ей хотелось уйти. Что мог понять этот слишком молодой хищник в ее жизни, в их жизни, в этих 5 годах, в которых смешались удовольствия и сомнения, теплота и боль? Никто не сможет разлучить ее с Роже.
- Вы любите Роже, но вы одна, - сказал Симон. – Вы одна по воскресеньям. Вы ужинаете одна и, возможно, вы… Вы часто спите одна. Я мог бы спать рядом с вами, я бы всю ночь держал вас в объятиях, я обнимал бы вас, пока вы спали бы. Я еще могу любить. А он уже не может. И Вы это знаете…
- Вы не имеете права… - сказала она, поднимаясь.
- Я имею право говорить. Я имею право влюбиться в вас и забрать вас от него, если смогу.
Она уже была у выхода. Он встал, снова сел, обхватив голову руками. «Она мне нужна, - думал он, - она мне нужна… или я буду страдать».
-----------------------------------------------
* «Все к лучшему в этом лучшем из миров» - изречение из философской повести Вольтера «Кандид, или Оптимизм».
Глава 7
Выходные прошли очень приятно. Эта Мейзи (она призналась ему, жеманничая, что ее звали всего-навсего Марсель, но это имя было по очевидным причинам несовместимо с ее профессией старлетки) сдержала слово. Попав в кровать, она больше из нее не выходила. Они провели 2 дня, не выходя из комнаты, кроме того случая, когда они натолкнулись на этого маленького красавчика, сына дорогой Терезы. Вероятность того, что он встретит Поль, была мала, но Роже был втайне обеспокоен. Эта выдумка с Лиллем была немного грубой, он не хотел обидеть Поль ни изменой, ни ложью. Но его измены не должны были быть ограничены ни во времени, ни в пространстве. "Недавно я видел вашего друга, он ужинал в воскресенье вечером в Удане". Он представлял себе, как Поль воспримет эту фразу, не говоря ни слова, отвернувшись на секунду, возможно. Поль страдала бы... Сейчас это был старый образ и настолько сильно отодвигаемый из памяти, что ему стало стыдно; он так же испытывал стыд от удовольствия, которое получит, когда зайдет к ней, сразу же после того, как отвезет домой Мейзи-Марсель. Но она об этом не узнает. Должно быть, она отдыхала эти 2 дня без него - без него, кто слишком часто заставлял ее выходить; должно быть, она играла в бридж с друзьями, убирала в квартире, читала эту новую книгу… Внезапно он спросил себя, почему он так пылко искал способ времяпрепровождения для Поль в воскресенье.
- Ты хорошо водишь, - сказал голос рядом с ним, и он подпрыгнул, глядя на Мейзи.
- Впрочем, ты все делаешь хорошо.
Она рассмеялась долгим смехом или сделала вид, что смеется, и, взяв его руку, положила себе на ногу. Нога была жесткой и горячей под его пальцами, и он улыбнулся. Девушка была глупой, болтливой и притворной. "Маленькая грязная штучка, невыразимая, претенциозная, вульгарная, с которой я долго занимался любовью". Он громко рассмеялся. Она не спросила его, почему он смеется, но протянула руку к радиоле. Роже следил за ее жестом... Что недавно вечером сказала Поль? По поводу радио и их вылазок?... Он уже не помнил. По радио передавали концерт, с которого Мейзи переключила на другой канал, но, за неимением лучшего, вернулась обратно. Диктор сказал, что это был Брамс.
- Когда мне было 8 лет, я хотел быть дирижером, - сказал он. – А ты?
- А я хотела сниматься в кино, - ответила она, - и мне это удалось.
Он подумал, что это было вполне вероятно, и, наконец, высадил ее у входа в ее дом. Она вцепилась в его пиджак.
- Завтра я ужинаю с моим гадким мсье. Но очень скоро, очень скоро я увижу моего маленького Роже. Я позвоню тебе, как только у меня будет свободная минутка.
Он улыбнулся, вполне довольный своей ролью тайного молодого любовника, особенно рядом с мужчиной своего возраста.
- А ты? – продолжала она. – Ты справишься? Мне говорили, что ты несвободен…
- Я свободен, - сказал он, немного поморщившись. Он не собирался говорить с ней о Поль! Она прыгнула на тротуар, помахала рукой из подъезда, и он уехал. Последняя фраза немного смутила его. "Я свободен». Это означало: «свободен не брать на себя ответственность». Он нажал на газ: он хотел приехать к Поль как можно быстрее. Она одна могла его успокоить, и она это сделает.
***
Должно быть, она пришла прямо перед ним, потому что на ней еще было пальто. Она была бледна и, когда он вошел, бросилась ему на шею и замерла. Он обнял ее, прижался щекой к ее волосам и подождал, пока она заговорила. Он хорошо сделал, что вернулся быстро, он был ей нужен, с ней, должно быть, что-то случилось, и, думая, что у него было правильное предчувствие, он почувствовал к ней еще большую нежность. Он ее защищал. Конечно, она была сильной, независимой, умной, но она была, возможно, самой женственной из всех женщин, с которыми он был знаком, и он хорошо это знал. И в этом он был ей необходим. Она мягко высвободилась из его объятий.
- Ты хорошо съездил? Как там было, в Лилле?
Он бросил на нее взгляд. Нет, конечно, она ни о чем не догадывалась. Она не принадлежала к той разновидности женщин, которые ставят такие ловушки. Он поднял брови.
- Да так себе, нормально. А ты? Что с тобой?
- Ничего, - сказала она и отвернулась.
Он не настаивал. Она расскажет ему об этом позже.
- Чем ты здесь занималась?
- Вчера – работала. А сегодня - ходила на концерт в зал Плейель.
- Ты любишь Брамса? – спросил он, улыбаясь.
Она стояла спиной к нему и обернулась так внезапно, что он отступил на шаг.
- Почему ты спрашиваешь?
- Я слышал часть концерта по радио, когда возвращался.
- Да, конечно, - сказала она, - его передавали, это правда… Но ты меня удивил: этот интерес к музыке, у тебя…
- И у тебя. Что тебя подвигло? Я думал, что ты играешь в бридж у Даре или…
Она включила лампы в маленькой гостиной. Усталым жестом сняла пальто.
- Маленький Ван де Беш пригласил меня на концерт. Мне нечем было заняться, и я не могла вспомнить, люблю ли я Брамса… Веришь?... Я не могла вспомнить, люблю ли я Брамса…
Она начала смеяться, сначала тихо, затем все громче. В голове Роже закрутился вихрь. Симон Ван де Беш? И он не сказал об их встрече… в Удане? Почему она смеется?
- Поль, - сказал он, - успокойся. Что ты делала с этим мальчишкой?
- Слушала Брамса, - сказала она в промежутке между смехом.
- Да прекрати говорить о Брамсе…
- Мы говорили о тебе…
Он взял ее за плечи. У нее в глазах от смеха стояли слезы.
- Поль, - сказал он, - моя Поль… что тебе рассказал этот тип? И что ему от тебя надо?
Он был рассержен. Он чувствовал себя отдалившимся, обманутым.
- Конечно, ему 25 лет, - сказал он.
- Для меня это – недостаток, - мягко сказала она, и он снова обнял ее.
- Поль, я так тебе доверяю. Так доверяю! Мысль о том, что какой-то хлыщ, как этот, мог тебе понравиться, невыносима для меня.
Он прижал ее к себе. Внезапно он представил себе, как Поль протягивает руку к другому, целует другого, дарит свою нежность и внимание другому. Он почувствовал боль.
«Мужчин трудно понять, - подумала Поль без горечи. – «Я так тебе доверяю», так доверяю, что могу тебя обмануть, могу оставить тебя одну, и по-другому не может быть. Это неподражаемо».
- Он мил и ничего не значит, - сказала она. – Вот и все. Куда пойдем ужинать?
Глава 8
«Я прошу у Вас прощения, - писал Симон. – Я не имел никакого права говорить Вам все это. Я ревновал, но мне кажется, что ревновать можно только то, что тебе принадлежит. В любом случае, я надоел Вам, это очевидно. Скоро Вы избавитесь от меня, я уезжаю в провинцию с моим дорогим начальником, мы будем изучать новый процесс. Будем жить в старом деревенском доме его друзей. Кровати, наверное, будут пахнуть вербеной, в каждой комнате будет гореть огонь, и птицы будут петь перед моим окном по утрам. Но я знаю, что не смогу играть роль деревенского пастушка. Вы могли бы спать рядом со мной, я чувствовал бы Вас рядом с собой, освещенной мерцанием пламени, и не один раз я сдержу себя, чтобы не вернуться. Не думайте, даже если Вы не хотите больше никогда меня видеть, что я не люблю Вас. Ваш Симон".
Письмо дрожало у Поль между пальцев. Оно упало на кровать, потом на ковер. Поль прижалась щекой к подушке, закрыла глаза. Без сомнения, он любил ее… Этим утром она была усталой, она плохо спала ночью из-за одной фразы, которая сорвалась у Роже накануне, когда она спрашивала его о дороге, по которой он возвращался – короткая фраза, на которую она не обратила бы внимания, но на которой он настаивал, и его голос затих до бормотания.
- Конечно, это всегда невыносимо – возвращаться в воскресенье… Но, в конечном итоге, даже если на автостраде полно машин, по ней двигаешься быстро…
Без сомнения, если бы он не изменил интонацию, она ничего не заметила бы. Но он запнулся, и именно ей пришлось через 15 секунд поддержать диалог о спокойных людях. Их ужин закончился в том же тоне, но Поль казалось, что усталость и уныние, которые она испытывала намного сильнее, чем ревность или любопытство, никогда ее не покинут. Перед ней было лицо, которое она хорошо знала, очень любила. Это лицо старалось понять, догадалась ли она, оно искало страдание на ее лице, как палач. И она подумала: "Но разве ему мало того, что он заставляет меня страдать? Неужели это, по крайней мере, не может быть ему все равно?» И ей показалось, что она никогда больше не сможет подняться со своего стула, пересечь ресторан с той легкостью и грацией, которых он ждал от нее, не сможет даже сказать ему «прощай» у выхода. Она хотела бы другого: она хотела бы обидеть его, бросить ему в голову бокал, изменить самой себе и всему, что она считала достойным, заслуживающим уважения - всему тому, что отличало ее от дюжины маленьких шлюшек, которых он видел. Она хотела бы быть одной из них. Он сказал ей о том, что она значила для него, и что он был именно таким и не хотел этого скрывать. Да, он был честен. Но она спросила себя, не состояла ли эта честность, единственно возможная честность в этой запутанной жизни, в том, чтобы любить кого-то в такой степени, чтобы сделать счастливым.
Письмо Симона все еще лежало на ковре, и она наступила на него, когда вставала. Она подняла его и перечитала, затем открыла ящик стола, взяла ручку и бумагу и ответила.
***
Симон был один в гостиной, потому что не хотел смешиваться с толпой, которая поздравляла его начальника после процесса. Дом был печален и холоден, Симон замерз ночью и видел в окно застывший пейзаж, 2 голых дерева и желтую лужайку. Он читал английскую книгу, странную историю о женщине, которая превратилась в утку. Время от времени он громко смеялся, но его ноги двигались, чувство уродливой внешности мало-помалу проникало в него со страниц книги, пока он не встал, не отложил ее и не вышел.
Он спустился к маленькому пруду в глубине сада и вдохнул запах холода, запах вечера, смешанный с более отдаленным запахом костра из опавших листьев, дым от которого он с трудом различил за изгородью. Он любил этот запах больше всего и остановился на секунду, чтобы глубже его вдохнуть, закрыв глаза. Он не видел Поль уже 7 с половиной с дней. Она должна была получить его письмо. Скорее всего, она слегка пожала плечами, спрятала письмо, чтобы Роже его не нашел и не начал насмехаться. Она была добра, он это хорошо знал. Она была доброй, нежной и несчастной. Она была ему нужна. Но Поль была женщиной, которую нужно было уважать, он не мог обойти стороной этот факт. Он не мог завоевать ее своим шармом. Напротив, он чувствовал, что с ней его внешность служила ему плохую службу. "У меня голова, как у мальчишки-парикмахера", - громко вздохнул он.
Он медленно вернулся в дом, растянулся на ковре, передвинул полено в камине. Скоро вернется мэтр Флёри, скромный в своем триумфе, но еще более уверенный в себе, чем обычно. Он вспомнит об известных делах перед несколькими провинциальными обожателями, которые во время десерта, слегка усталые, начнут поворачивать свои глаза, слегка запотевшие от бургундского, к молодому ассистенту-стажеру, вежливому и молчаливому – то есть, к нему.
Его предположения подтвердились. Но этот ужин стал одним из самых веселых в его жизни: он говорил без остановки, перебивал великого адвоката и очаровал всех присутствующих дам. Господин Флёри по прибытии передал ему письмо, которое путешествовало с авеню Клебер до Дворца Правосудия в Руане. Оно было от Поль. Он опустил руку в карман, почувствовал его под своими пальцами и улыбнулся от счастья. Не переставая говорить, он попытался дословно вспомнить то, что было написано в нем, восстановил его в голове:
«Мой маленький Симон (она всегда его так называла), Ваше письмо было слишком грустным. Я не заслуживаю такой грусти. К тому же, я скучаю по Вам. Я уже не знаю, как мне быть (и она опять написала его имя: «Симон» и затем добавила эти 2 чудесных слова: «Возвращайтесь скорее»).
Он вернется, как только закончится ужин. Он будет гнать до самого Парижа, пройдет мимо ее дома и, возможно, увидит ее.
В 2 часа он уже был у ее дома, неспособный пошевелиться. Получасом позже впереди него остановилась машина и Поль вышла из нее, одна. Он не пошевелился, он смотрел на нее через дорогу и помахал рукой вслед уезжающему автомобилю. Он не мог пошевелиться. Это была Поль. Он любил ее, он слышал эту любовь, когда произносил ее имя, был с ней, говорил с ней; он слушал эту любовь, не шевелясь, с испугом, и ему было печально и одиноко.
Глава 9
Озеро Булонского леса расстилалось перед ними в вечернем солнце, блестящее, как зеркало. Симон, сидя рядом с ней, молчал. Он ждал. Она повернулась к нему и улыбнулась. Он посмотрел на нее, не ответив на ее улыбку. Не было никакой дистанции между той Поль, ради которой он пересек целый департамент накануне вечером, и этой спокойной Поль, едва радующейся видеть его, которая дремала рядом с ним на железном стуле, в слишком банальной обстановке. Он был разочарован, и, ложно истолковав свое разочарование, подумал, что больше не любит ее. Эта неделя в деревне, в этом грустном доме, была хорошим примером глупости, к которой его могло увести его воображение. Однако, он не мог подавить в себе этого печального желания, этого головокружения от одной мысли: повернуть эту усталую голову на спинке стула, сжать этот затылок, приблизить свой рот к этому спокойному рту, из которого на протяжении последних 2 часов падали слова похвалы и вежливости, в которых он не нуждался. Она написала ему: «Возвращайтесь скорее». И больше, чем в ожидании этих слов, он раскаивался в радости от их получения, в своей глупой радости, в своем доверии.
Утром он, как безумный, приехал на авеню Матиньон, и она сразу же дала ему понять, что это письмо ничего не значило.
- Тем не менее, - сказал он, - вы не стали бы писать «Возвращайтесь скорее» неважно кому.
- Я была одна, - ответила она. – И в смятении. Конечно, я не должна была этого писать!
Однако она думала по-другому. Он был здесь, и она была этому рада. Она была так одинока, так одинока! У Роже была новая интрижка (ей не позволили об этом не узнать) с одной девицей, помешанной на кино, и он казался скорее пристыженным из-за этого, хотя никогда об этом не говорил, но его алиби отличались таким разнообразием, которого обычно не было раньше, когда он был всем доволен. На этой неделе они ужинали вместе 2 раза. Только 2 раза. Действительно, если бы ни этот мальчик рядом с ней, несчастный от своей ошибки, она сама была бы очень несчастна.
- Давайте вернемся, - сказал он. – Вы скучаете.
Она поднялась, не возражая. Они сели в маленькую машину Симона, и он горько улыбнулся, вспомнив о том, что должно было быть в его голове, когда они ехали вместе в первый раз: его рука в руке Поль, он ведет левой рукой с восхитительным мастерством, это красивое лицо наклонилось к нему. Он наощупь протянул руку к ней, и она сжала его в своих ладонях. Она думала: "Разве я не могу хотя бы изредка делать глупости?" Он остановил машину; она ничего не сказала, и он смотрел на свою руку, неподвижную в ее приоткрытых руках. Он откинул голову назад, внезапно почувствовав смертельную усталость, смирившись с мыслью, что покинет ее навсегда. В этот момент он постарел на 30 лет, он подчинялся жизни, и Поль в первый раз показалось, что она его узнала.
Впервые ей показалось, что он был похож на нее, на них (на Роже и на нее), что он не был уязвим, хотя ей всегда казалось, что он был именно таким, и она не могла вообразить себе никого, кто мог бы таким не быть. Теперь он показался ей скорее свободным, лишенным всей своей молодости, своей красоты и неопытности, которые делали его невыносимым в ее глазах. Он всегда был для нее узником – узником своей легкости, легкости своей жизни. И вот он повернулся не к ней, а к деревьям, и у него был профиль полумертвого человека, который больше не сражается. В то же время она вспомнила о веселом Симоне, ошеломленном Симоне, которого она встретила в халате, и ей захотелось вернуть его к нему самому, бесконечно охотиться на него, освобождая его от случайных горестей и от тысячи будущих девушек. Время сделает это лучше и медленнее, чем она. Его неподвижная рука оставалась в его руках, она ощущала пульс под своими пальцами и, внезапно, со слезами на глазах (она не знала, появились ли они из-за этого молодого человека, слишком нежного, или из-за ее собственной немного грустной жизни), она поднесла эту руку к губам и поцеловала.
Он ничего не сказал и уехал. Впервые между ними что-то произошло; он знал об этом и был еще более счастлив, чем накануне. Она, наконец, «увидела» его, и если он был так глуп, что думал, что первым событием между ними станет ночь любви, он должен был винить в этом только себя. Ему нужно будет много терпения, много нежности и, без сомнения, много времени. И он чувствовал себя терпеливым, нежным, и впереди была вся жизнь. Он даже мечтал о том, чтобы эта ночь любви, если она будет, была бы лишь этапом, а не привычным достижением, которое он всегда предвидел; чтобы между ними были дни и ночи, и чтобы они никогда не закончились. В то же время, он упорно жаждал ее.
Глава 10
Мадам Ван де Беш старела. Раньше у нее было больше друзей мужского пола, чем женского, но с приближением старости она констатировала одиночество, которое выбивало ее из колеи, и она цеплялась к первому гостю, к первой гостье. Она находила, что Поль была идеальной компанией для нее, даже в связи с их деловыми отношениями. Квартира на авеню Клебер была в беспорядке, Поль должна была проводить там почти все время, и мадам Ван де Беш находила тысячи предлогов, чтобы ее задержать. К тому же, эта Поль, казалось, была очень дружна с Симоном, и хотя мадам де Беш тщетно искала между ними малейшие признаки более определенной связи, она не могла удержаться от того, чтобы не бросать на Поль взгляды и делать намеки, которые соскальзывали с нее, но выводили Симона из себя. Именно таким она увидела его однажды вечером: бледным и подавленным, он внезапно разругался с ней и угрожал ей – ей, своей матери! – самой худшей расправой, если она «все испортит».
- Испорчу что? Ты хочешь меня бросить? Ты спишь с ней или нет?
- Я уже сказал тебе, что нет.
- Так что же тогда? Если она не думает об этом, я заставлю ее подумать. Это пошло бы тебе на пользу. Ей не 12 лет. Ты водишь ее на концерты, на выставки, Бог знает куда... Ты думаешь, ей это нравится? Дурачок, ты не понимаешь...
Но Симон уже ушел. Он вернулся через 3 недели и жил только для Поль, только ею, теми несколькими часами, которыми она дарила его днем иногда; он покидал ее только в самый последний момент и держал ее руку в своих еще немного, словно романтические герои, над которыми он так много смеялся. Поэтому он пришел в ужас, когда, после окончания работ в гостиной, его мать решила устроить званый ужин и пригласить на него Поль. Она добавила, что так же пригласит Роже, как официального спутника Поль, и еще 10 человек.
Роже принял приглашение. Ему захотелось еще раз увидеть этого маленького хлыща, который повсюду следовал за Поль и о котором она говорила с симпатией, которая успокаивала Роже больше, чем если бы она проявила сдержанность. К тому же, он испытывал угрызения совести по отношению к Поль, потому что вот уже месяц пренебрегал ею. Но он был околдован Мейзи, ее глупостью, ее телом, ужасными сценами, которые она ему устраивала, ее болезненной ревностью и, наконец, неожиданной страстью, которую она к нему испытывала. У него было чувство, словно он живет в турецкой бане, он смутно думал о том, что это была последняя страсть, которая повлияет на его жизнь, и он уступал, отменял свидания с Поль, которая говорила своим ровным голосом "Прекрасно, дорогой, до завтра", прежде чем вернуться в маленький ужасный будуар, где Мейзи, в слезах, клялась ему пожертвовать своей карьерой, если он этого захочет. Он наблюдал за этим с любопытством, спрашивал себя, до каких пор он сможет выдерживать глупость этой связи. Этот Симон, поддерживающий компанию Поль, сама скромность, был очень удобен. Как только с Мейзи будет покончено, он вернет все на свои места и даже женится на Поль. Он не был уверен ни в чем, даже в себе: единственная вещь, в которой он был уверен – это нерушимая любовь Поль и, по истечении нескольких лет, его привязанность к ней.
Он прибыл немного с опозданием, и, с первого взгляда, понял, что это будет такой ужин, на котором он будет скучать до смерти. Поль часто упрекала его в нехватке общительности, и действительно, если не считать работы, он ни с кем не виделся, разве что только для особых целей, или, как с Поль и с его единственным другом - чтобы поговорить. Он жил один, не поддерживал модных знакомств, таких частых в Париже, и сразу почувствовал желание сказать грубость или уйти. Здесь было несколько избранных лиц, известных в их среде или из газет, всегда очень дружелюбных, с которыми во время ужина обычно говорили о театре или о кино, или, что было еще хуже - о любви и об отношениях между мужчинами и женщинами - о предмете, которого он боялся больше всего, так как у него было чувство, что он ничего об этом не знает или, по крайней мере, не способен сформулировать свои знания. Он весело поприветствовал всех, держась довольно чопорно, и, как всегда, сохранял с самого прибытия ощущение создания непрошенного сквозняка. На Поль было платье, которое он любил: черное, более декольтированное, чем другие платья, и, наклонившись к ней, он улыбнулся ей с признательностью за то, чем она была: она, для него, единственное в этом месте, что было ему знакомо. Она на секунду закрыла глаза, отчаянно желая, чтобы он обнял ее. Он сел рядом с ней и только в этот момент заметил неподвижного Симона. Он подумал, что тот должен был страдать из-за его присутствия, и инстинктивно убрал руки, которые были за спиной у Поль. Она обернулась, и он внезапно почувствовал, посреди общего разговора, тишину троих, сгустившуюся с двух сторон, которая была прервана Симоном, который наклонился, чтобы дать огня Поль. Роже смотрел на них: на длинный силуэт Симона, на его серьезный, немного слишком тонкий профиль, наклоненный к строгому профилю Поль, и его охватил невежливый приступ смеха. Они были сдержаны, чувствительны, хорошо воспитаны, он протягивал ей зажигалку, она отказывала ему в своем теле, все это - с ужимками, говоря: "Спасибо, нет". Он был из другого теста, его ждала маленькая путана с обычными удовольствиями, и, после нее, ночь в Париже и тысяча встреч; затем, на заре, изматывающая, почти ручная работа, с людьми, похожими на него, полумертвыми от усталости. В этот момент Поль сказала "Спасибо" своим спокойным голосом, и он не удержался от того, чтобы взять ее за руку и сжать ее, напоминая о себе. Он любил ее. Пусть этот мальчик водит ее на концерты и в музеи - он ее не тронет. Он поднялся, взял с подноса стакан скотча, выпил одним глотком и почувствовал себя лучше.
Ужин прошел, как он и предполагал. Он проворчал несколько реплик, пытался что-то говорить и проснулся только в конце, когда мадам Ван де Беш спросила его с очевидным желанием выяснить: знает ли он, с кем спит Х? Он ответил, что это интересует его не больше, чем знать, что он ест, что это не имело для него значения, и что лучше заниматься столами людей, чем их постелями, так как от этого – меньше хлопот. Поль рассмеялась, так как из-за этой реплики Роже затих весь разговор за столом, и Симон принялся его передразнивать. Роже слишком много выпил, он немного покачивался, вставая, и не заметил стула, по которому, ломаясь, барабанила пальцами мадам Ван де Беш.
- Моя мать ждет вас, - сказал Симон.
Они стояли лицом к лицу. Роже смотрел на него, растерянно ища слабый подбородок или вялый рот, но не нашел, и это привело его в дурное расположение духа.
- А Поль, должно быть, ищет вас?
- Я иду к ней, - сказал Симон и повернулся на пятках.
Роже схватил его за локоть. Он внезапно рассвирепел. Юноша смотрел на него с удивлением.
Они изучали друг друга, понимая, что им еще нечего друг другу сказать. Но Роже удивился своему жесту, а Симон был так горд этим, что улыбнулся. Роже понял это и отпустил его.
- Я хотел попросить у вас сигару.
- Одну секунду.
Роже проводил его глазами. Затем он подошел к Поль, которая разговаривала с группой людей, и взял ее за локоть. Она последовала за ним и сразу же спросила.
- Что ты сказал Симону?
- Я попросил у него сигару. Чего ты боишься?
- Я не знаю, - сказала она с облегченным видом. – У тебя был рассерженный вид.
- Почему я должен быть рассержен? Ему 12 лет. Ты считаешь меня ревнивым?
- Нет, - сказала она и опустила глаза.
- Если я и должен ревновать, то к твоему соседу слева, скорее. По крайней мере, это - мужчина.
Она задумалась на минуту, кого он имеет ввиду, вспомнила и не смогла сдержать улыбку. Она его даже не заметила. Весь ужин был для нее освещен Симоном, чьи глаза, как фары, скользили по ее лицу каждую минуту, ища ее взгляда. Иногда она дарила его этим взглядом, и тогда он улыбался такой нежной и обеспокоенной улыбкой, что она не могла не ответить на нее. Он был бесконечно красивее и живее, чем ее сосед слева, и она подумала, что Роже ничего в этом не понимает. В этот момент подошел Симон и протянул Роже коробку сигар.
- Спасибо, - сказал Роже, тщательно выбирая, - вы еще не знаете, что это такое – хорошая сигара. Эти удовольствия принадлежат моему возрасту.
- Я вам их оставляю, - сказал Симон. – Я их боюсь.
- Поль, дым тебе не мешает? Впрочем, мы скоро возвращаемся, - сказал он, поворачиваясь к Симону, - мне нужно рано вставать.
Симон проигнорировал это «мы». «Это значит, что он отвезет ее домой, чтобы пойти к этой шлюхе, а я останусь здесь, без нее». Он посмотрел на Поль, подумал, что прочел на ее лице те же мысли, и пробормотал:
- Если Поль не устала… я могу отвести ее позже.
Они оба повернулись к ней. Она улыбнулась Симону и решила, что лучше уедет сейчас, что уже поздно.
В машине они не сказали больше ни слова. Поль ждала. Роже увез ее с вечера, на котором она развлекалась, он должен был объясниться или извиниться перед ней. Перед домом он остановился, не глуша мотор… она тут же поняла, что ему нечего сказать, что он не поднимется, что все это было с его стороны всего лишь реакцией осмотрительного собственника. Она вышла, пробормотала «Всего доброго» и перешла улицу. Роже тут же уехал; он сердился на себя.
Но перед дверью она увидела машину Симона и его самого внутри. Он окликнул ее, и она, удивленная, подошла к нему.
- Как вы здесь оказались? Должно быть, гнали, как ненормальный. А вечер вашей матушки?
- Сядьте на минуту, - попросил он.
Она с ловкостью проскользнула в маленькую машину, и заметила, что начинает к ней привыкать. Так же, как и к доверчивому лицу, повернутому к ней.
- Вы не слишком сильно скучали? – спросил он.
- Да нет же… я…
Он был слишком близко от нее, слишком близко, подумала она. Было слишком поздно для разговоров, и он не должен был за ней следовать. Роже мог их увидеть, все это было безумием… она обняла Симона.
Зимний ветер поднялся по улице, проник в открытую машину, смешал их волосы. Симон покрывал ее лицо поцелуями - она, оглушенная, вдыхала его запах, его тяжелое дыхание, ночную свежесть. Она покинула его, не произнеся ни слова.
Глава 11
Он не видел ее уже 10 дней. На следующий день после того безумного и такого нежного вечера, когда она его поцеловала, он получил от нее записку, в которой она приказывала ему не искать с ней встреч. "Я причиню Вам зло и я испытываю к Вам слишком сильную нежность». Он не понял, что она больше боялась за себя, чем за него; он поверил в ее жалость и не был даже обижен ею. Он просто искал какое-нибудь средство, идею, которые позволили бы ему встретить жизнь без нее. Поль испугалась; она неосознанно ждала, что он придет и заставит ее любить его. Она больше не могла этого выносить: ни монотонность зимних дней, ни вечное шествие одних и тех же улиц, по которым она – одинокая – ездила из дома на работу, ни этот телефон-предатель, на котором она каждый раз с таким сожалением вешала трубку – настолько отсутствующим и пристыженным был голос Роже, - все это вело к обезоруженной пассивности и хотелось, чтобы любой ценой «что-нибудь произошло».
Симон работал. Он был пунктуальным, прилежным и молчаливым. Время от времени он поднимал голову, смотрел на мадам Алису отсутствующим взглядом и рассеянно проводил пальцем по губам … Поль, этот последний вечер, внезапная и почти властная манера, с которой она прижалась губами к его губам, ее закинутая голова, ее нежные руки на его руке, лицо Симона, ветер... Поль поддалась порыву досады, вот и все. Он не пытался преследовать ее с тех пор - может быть, он был не прав? Он по 10-20 раз прокручивал в голове малейшие детали прошедших недель, их последнюю прогулку в машине, этот адский вечер у его матери... и каждая деталь, каждый образ, каждое предположение заставляло его страдать еще больше. Однако дни шли, он выигрывал время или проигрывал жизнь - он уже не мог ни в чем разобраться.
Однажды вечером он спустился с приятелем по темной лестнице и оказался в маленьком ночном кабачке, который был ему неизвестен. Они много пили, заказали еще и снова погрустнели.
- Я отдал бы 10 лет жизни за то, чтобы любить кого-нибудь, - сказал друг Симона.
- А я люблю, - сказал Симон, - и она никогда не узнает об этом. Никогда.
Он отказался от комментариев, но в то же время ему показалось, что ничего не потеряно, что это – невозможно: весь этот прилив в нем - напрасно! Он остался допоздна, один, и вернулся домой на заре, протрезвевшим.
***
На следующий день в 6 часов вечера Симон ожидал Поль перед ее магазином. Шел дождь. Он засунул в карманы руки, которые, как он заметил с недовольством, дрожали. Он чувствовал себя странно пустым и ни на что не реагирующим. «Боже мой, - подумал он, - может быть, лицом к лицу с ней я больше ни на что не способен, кроме как страдать». И он скривился от отвращения.
В половину седьмого Поль вышла. На ней был темный костюм и серо-голубой платок в тон глазам. У нее был усталый вид. Он сделал шаг в ее сторону, она ему улыбнулась, и он внезапно почувствовал себя переполненным таким чувством полноты и спокойствия, что закрыл глаза. Что бы ни случалось с ним, если это случалось из-за нее, он ничего не терял. Поль видела это ослепшее лицо, эти протянутые руки, и остановилась. Ей действительно не хватало его за эти 10 дней. Его длительное присутствие, его восхищение, его упрямство создали разновидность привычки, подумалось ей, от которой у нее не было никаких причин ускользать. Они смотрели друг на друга с расстояния 2-х метров. Симон сделал шаг и заключил ее в объятия.
Он держал ее рядом с собой, не сжимая, его дыхание прерывалось, но большим усилием он сдерживал его. Он прижался щекой к ее волосам и впился взглядом в вывеску книжного магазина, которая находилась перед ним: «Сокровища времени». Он неосознанно спрашивал себя, сколько сокровищ и сколько потерь могло быть в этом магазине. В то же время, он удивлялся тому, что задавал себе такой абсурдный вопрос в этот момент. У него было чувство, словно он решил задачу.
***
- Симон, - спросила Поль, - как долго вы ждете? Вы, должно быть, совсем промокли.
Она вдыхала запах его твидового пиджака, его шеи, и не хотела двигаться. От его прибытия она испытала неожиданное облегчение, словно освобождение.
- Знаете, - ответил Симон, - я совершенно не мог жить без вас. Я висел в пустоте. Я даже не скучал, я был лишен себя самого. А вы?
- Я? – сказала Поль. – О! Вы знаете, Париж сейчас – это не слишком веселое место. (Она пыталась придать разговору нормальный тон). Я посмотрела новую коллекцию, занималась делами, встретила 2 американцев. Стоит вопрос о том, чтобы я поехала в Нью-Йорк…
В то же время, ей казалось, что не нужно было говорить таким тоном в объятиях этого мальчика, под дождем, как 2 отчаянных любовников, но она не могла пошевелиться. Рот Симона мягко скользил по ее вискам, по волосам, по щеке, прерывал ее фразы. Она замолчала, немного сильнее прижалась лбом к его плечу.
- Вы хотите поехать в Нью-Йорк? – спросил над ней голос Симона.
Она чувствовала, как двигается его челюсть по ее голове, когда он говорил. От этого ей захотелось рассмеяться, как школьнице.
- США – это, безусловно, интересный опыт. Вы так не думаете? Я никогда там не была.
- Я тоже, - сказал Симон. – Моя мать находит это ужасным, но она всегда боялась путешествий!
Ему следовало бы рассказывать часами о своей матери, о вкусе путешествий, об Америке и о России. Ему хотелось сказать ей сотни общих фраз, произнести сотни спокойных речей, безо всякого усилия. Он больше не думал ни о том, чтобы ее удивить, ни о том, чтобы ее соблазнить. Все было хорошо, он чувствовал себя уверенным и неуверенным в себе одновременно. Ему нужно было отвезти ее домой, чтобы поцеловать взаправду, но он не осмеливался выпустить ее.
- Мне нужно подумать, - сказала Поль.
И она даже не знала, о чем говорит: о нем или о своем путешествии. Она боялась поднять голову, увидеть это лицо подростка рядом со своим, опять стать собой: умной и решительной Поль. Она боялась начать судить себя.
- Симон, - сказала она тихим голосом.
Он наклонился и легко поцеловал ее в губы.
2 дня спустя они ужинали вместе. Поль нужно было произнести всего несколько фраз, чтобы Симон понял, чем были для нее эти 10 дней: равнодушие Роже, его издевки над Симоном, одиночество. Без сомнения, Поль надеялась воспользоваться этой передышкой, чтобы вернуть Роже, или, по крайней мере, вновь увидеть его, восстановить их союз. Но она наткнулась на ожесточенного ребенка. Ее усилия, такие трогательные в своей скромности: ужин, какой ему нравился, его любимое платье, разговор на темы, которые он предпочитал, все средства, которые в женских журналах казались такими смехотворными, низкими и даже хуже, но которые, будучи использованы умной женщиной, достигали цели больше, чем что бы то ни было, - ни к чему не привели. И она не чувствовала себя униженной из-за того, что пользовалась ими.
Проведя таким образом 10 дней, в расчетах и в ложных надеждах, она не могла не быть завоеванной Симоном. Симон говорил: «Я счастлив, я вас люблю» и не был при этом пошлым; Симон лепетал по телефону; Симон приносил ей нечто целое или, по крайней мере, целую половину чего-то. Она слишком хорошо знала, что для такого рода вещей нужно было быть вдвоем, но чувствовала себя усталой от того, чтобы в течение слишком долгого времени быть первой и, очевидно, единственной. Любить - это еще ничего не значит, говорил ей Симон, подразумевая себя самого, - нужно еще быть любимым. И это казалось ей особенно личным. Только в самом начале этой истории, в которую она оказалась вовлечена, она была удивлена тем, что испытывала вместо возбуждения, вместо порыва, который был закономерен, например, при ее связи с Роже, лишь огромную и нежную усталость, которая сказывалась даже на ее походке. И она отворачивалась от своего отражения в зеркале или покрывала его кольд-кремом. Только этим вечером, когда Симон позвонил, когда она увидела его темный галстук, его беспокойные глаза, огромное ликование всей его фигуры, даже его смущение, словно в человеке, который слишком избалован жизнью и унаследует еще, ей захотелось разделить его счастье. Счастье, которое она ему давала: «Вот мое тело, моя теплота, моя нежность; они мне не нужны, но, может быть, под твоими руками они вновь обретут для меня какой-то смысл». Эту ночь он провел на ее плече.
Она представляла себе, каким тоном скажут люди, ее друзья: «Вы знаете? Поль…» И больше, чем страх пересудов, больше, чем страх из-за разницы в возрасте между ею и Симоном, которая, как она хорошо знала, будет подчеркнута, ее охватил стыд. Стыд думать о том, как весело люди это скажут, какой развлекающейся они ее посчитают, с каким вкусом к жизни и к молодым людям, тогда как она чувствовала себя усталой и старой, всего лишь в поисках небольшого утешения. И ей тошно было думать о том, что люди, встретившись с ней, будут одновременно жестокими и льстивыми, что она видела сотни раз в случаях с другими. О ней говорили "бедняжка Поль", потому что Роже ее обманывал, или "эта сумасшедшая, которая ищет независимости", когда она бросила молодого, красивого и скучного мужа, ее обвиняли и жалели тогда. Но к ней еще никогда не испытывали той смеси презрения и интереса, которую она неминуемо вызовет в этот раз.
Глава 12
Вопреки тому, что ожидала Поль, Симон не спал в их первую ночь. Он ограничился тем, что держал ее рядом с собой, неподвижный, слушая ее ровное дыхание и приноравливая к нему свое. «Нужно быть или очень влюбленным, или очень пресыщенным, чтобы притворяться спящим», - подумалось ему, и он, привыкший только ко второму варианту, чувствовал себя таким же гордым, охраняя сон Поль, как весталки, охранявшие священный огонь. Так они провели ночь бок о бок, следя за притворным сном друг друга, внимательные и растроганные, не осмеливаясь пошевелиться.
Симон был счастлив. Он чувствовал себя более ответственным за Поль, будучи лицом к лицу с ней, хотя она была на 15 лет старше его, чем чувствовал бы себя по отношению к 16-летней девственнице. Не переставая удивляться снисходительности Поль и впервые относясь к этим объятиям, как к подарку, ему казалось необходимым внимательно наблюдать за ней, как за своей подопечной, чтобы предупредить зло, которое мог принести ей день. Она сделает его счастливым, он будет счастлив, и он повторял себе это с удивлением от того, что он никогда прежде не давал таких клятв, даже при самых больших победах. Утром они сделали вид, что проснулись, что зевают и потягиваются, но не вместе. Когда Симон поворачивался или приподнимался на локте, Поль инстинктивно зарывалась в простынь, избегая его взгляда, этого первого взгляда при связи, более банального и более решительного, чем любой жест. И когда, потеряв терпение, она пошевелилась первая, Симон, с полузакрытыми глазами, так же внимательный и уже опасающийся потерять свое ночное счастье, сдержал свое дыхание. Наконец, она его удивила, он смотрел на нее с полузакрытыми глазами, и она застыла, повернувшись к нему. Она чувствовала себя старой и уродливой, она внимательно смотрела на него, чтобы он хорошо мог ее видеть, чтобы между ними, по крайней мере, не было этой двусмысленности пробуждения. Симон, все еще с полузакрытыми глазами, улыбнулся, пробормотал ее имя и скользнул к ней. «Симон», - сказала она, все еще пытаясь превратить эту ночь в каприз. Он прижался головой к ее груди, нежно обнял, прижимая ее к себе. «Ты мне снилась, - сказал он. – Теперь мне будешь сниться только ты».
Симон хотел отвезти ее на работу, уточнив, что высадит ее на углу, если она захочет. Она ответила немного грустным тоном, что ей ни перед кем не нужно отчитываться, и между ними на миг воцарилась тишина. Ее прервал Симон.
- Ты никуда не будешь выходить до 6? Ты обедаешь со мной?
- У меня нет времени, - сказала она, - я перекушу сэндвичем.
- Что я буду делать до 6 часов? – простонал он.
Она посмотрела на него. Она была обеспокоена. Могла ли она сказать ему, что им было бы вовсе не обязательно встречаться в 6? С другой стороны, мысль о том, что он будет перед ее дверью, нетерпеливый, в своей машине каждый вечер, наполнила ее настоящим счастьем… Кто-то ждет вас по вечерам, кто-то не звонит с небрежным видом в 8 часов или когда ему захочется… Она улыбнулась.
- А кто тебе сказал, что я свободна сегодня вечером?
Симон, который с трудом застегивал запонки, остановился. Через секунду он ответил ровным голосом: «В самом деле, никто». Конечно, он думал о Роже! Он думал только о Роже, он видел его готовым забрать свою собственность, он боялся. Но она знала, что Роже не думал о ней. Все это показалось ей ненавистным. Пусть она, по крайней мере, будет великодушной!
- Я свободна сегодня вечером, - сказала она. – Подойди ко мне, я помогу.
Она сидела на кровати, и он опустился перед ней на колени, вытянув руки так, словно манжеты были наручниками.
- Что я буду делать до 6 часов? – переспросил Симон упрямо.
- Я не знаю… будешь работать.
- Я не смогу, - ответил он. – Я слишком счастлив.
- Это не мешает работать!
- Мне мешает. Впрочем, я знаю, что я буду делать. Я буду гулять и думать о тебе, затем я пообедаю один, думая о тебе, затем подожду 6 часов. У меня нет ничего от активного молодого человека, ты же знаешь.
- Что скажет твой адвокат?
- Я не знаю. Почему ты хочешь, чтобы я тратил время на подготовку к будущему? Меня интересует только настоящее. И оно меня устраивает, - добавил он с низким поклоном.
Поль пожала плечами. Но Симон в точности выполнил то, что обещал, и в этот день, и в последующие. Он колесил по Парижу, улыбался всем встречным, по 10 раз в день проезжал мимо магазина Поль на скорости 10 км/час, читал, остановившись в первом попавшемся месте, иногда откладывал книгу, чтобы запрокинуть голову назад и закрыть глаза. У него был вид счастливого лунатика, и это не могло не трогать Поль и не делать его еще более дорогим для нее. Она производила впечатление и удивлялась тому, что это казалось ей почти необходимым.
***
Роже был в отъезде вот уже 10 дней, он путешествовал по ужасной погоде, и его деловые ужины сменялись один за другим. Время от времени он звонил в Париж, запрашивая 2 номера одновременно, и выслушивал жалобы Мейзи-Марсель, прежде чем пожаловаться Поль, или наоборот. Он чувствовал себя растерянным, ни на что не способным; его жизнь была похожа на эту провинцию. Голос Поль менялся, становился одновременно более тоскливым и более отдаленным; ему хотелось вновь увидеть ее. Никогда прежде ему не удавалось провести 2 недели вдали от нее, чтобы у него не возникало чувство тоски. В Париже, конечно, где она была готова видеть его, была в его распоряжении, он мог сделать их встречи более редкими, но Лилль сделал ее такой же дорогой для него, как в их первые дни, когда он жил в зависимости от нее, боясь ее завоевать, как теперь он боялся ее потерять. Когда наступил последний день его командировки, он объявил ей о своем возвращении. В трубке наступила тишина, затем она ответила решительным тоном: «Мне нужно тебя увидеть». Он не задал ей вопросов, но назначил встречу на следующий день.
Он вернулся в Париж ночью и оказался перед домом Поль в 2 часа утра. Впервые в жизни что-то останавливало его от того, чтобы подняться. Он не был уверен, что ее лицо будет счастливым – он боялся. Он подождал 10 минут, внутренне смущенный, ища неуклюжие оправдания: «она спит, она слишком много работает» и т.п, затем уехал. Вернувшись к себе, он снова замялся, затем внезапно развернулся и поехал к Мейзи. Он застал ее спящей. Она повернула к нему отекшее лицо: «Она засиделась допоздна с этими неотвязными продюсерами…она так счастлива… она как раз видела его во сне». Он быстро разделся и тут же заснул, несмотря на ее заигрывания. Впервые он ее не хотел. На рассвете он машинально подчинился, посмеялся немного над ее рассказами и решил, что все идет хорошо. Он провел у нее все утро и ушел за 10 минут до свидания с Поль.
Глава 13
- Мне нужно позвонить, - сказала Поль. – После обеда будет слишком поздно.
Роже встал, когда она выходила из-за столика, и Поль улыбнулась ему слабой улыбкой, которую не могла запретить себе каждый раз, когда, в силу условностей общества или сердца, она вынуждала его беспокоить себя из-за нее. Она с раздражением думала об этом, спускаясь по влажной лестнице, которая вела к телефону. С Симоном все было по-другому. Он был настолько прилежен и доволен, настолько готов заниматься ею, открывать ей двери, зажигать сигареты, бежать впереди ее малейших желаний, что заканчивал тем, что думал о них раньше нее. В это утро она оставила его полусонным, сказав на прощанье: «Я позвоню тебе в полдень». Но в полдень она встретила Роже и теперь поймала себя на мысли о том, что бросила его одного, чтобы позвонить молодому ленивому любовнику. Заметит ли он это? У него был нахмуренный лоб, озабоченный неудачными днями, он казался постаревшим.
Симон сразу же взял трубку. Он начал смеяться, едва она произнесла «Алло», и она засмеялась тоже.
- Ты проснулся?
- Еще в 11. Сейчас 13.00. Я уже звонил в телефонную компанию, чтобы узнать, исправен ли телефон.
- Зачем?
- Ты должна была позвонить в полдень. Где ты?
- «У Луиджи». Я начинаю обедать.
- А! Хорошо, - сказал Симон.
Наступила тишина. Наконец, она сухо прибавила:
- Я обедаю с Роже.
- А! Хорошо…
- Ты больше ничего не можешь сказать. «А! Хорошо…» Я буду в магазине в половине третьего, чуть позже. Что ты будешь делать?
- Я заберу кое-какую одежду из квартиры матери, - очень быстро сказал Симон. – Я повешу ее на плечики у тебя, а потом пойду за этой акварелью, которая понравилась тебе у Десно.
На секунду ей захотелось рассмеяться. Это было так похоже на него: соединять вместе 2 фразы.
- Почему? Ты рассчитываешь перевести ко мне свой гардероб?
В то же время она искала аргументы, чтобы его переубедить. Но какие?
- Да, - сказал Симон. – Вокруг тебя много людей. Я хочу стать сторожевым псом, но в подходящих костюмах.
- Мы еще поговорим об этом, - сказала она.
У нее было такое чувство, словно она звонила целый час. Роже был один наверху. Сейчас он начнет задавать вопросы, и она, оказавшись с ним лицом к лицу, не сможет защититься от чувства вины.
- Я люблю тебя, - сказал Симон, прежде чем повесить трубку.
Выходя, она машинально провела расческой по волосам перед зеркалом. Перед ней было лицо, которому кто-то говорил: «Я тебя люблю».
Роже пил коктейль, и Поль удивилась этому, зная, что он никогда ничего не пил до вечера.
- Что-то случилось?
- Почему? А! Коктейль? Нет, я устал сегодня.
- Я давно тебя не видела, - сказала она, и так как он воспринял это рассеянно, она почувствовала, что к ее глазам подступают слезы. Она отвернулась.
- 2 недели, - спокойно сказала она. – У тебя все хорошо?
- Да. По крайней мере, нормально.
Он замолчал. Без сомнения, он ждал, что она спросит: «Твои дела?», но она не спросила. Сначала она должна была рассказать ему о Симоне; затем он сможет довериться ей, не испытывая впоследствии чувства того, что он был смешным.
- Ты развлекалась? – спросил он.
Она замерла. У нее стучало в висках, она чувствовала, как останавливается ее сердце. Она услышала свой голос:
- Да, я виделась с Симоном. Часто.
- А! – сказал Роже. – Этот милый мальчик? Все еще помешан на тебе?
Она медленно покачала головой, затем еще раз, не поднимая глаз.
- Тебя это до сих пор развлекает? – спросил Роже.
Она подняла голову, но теперь он не смотрел на нее. Он внимательно изучал свой грейпфрут. Она подумала, что он понял.
- Да, - сказала она.
- Тебя это развлекает? Или больше, чем развлекает?
Сейчас они смотрели друг на друга. Роже положил свою ложку на тарелку. Она с безумной нежностью рассматривала 2 длинные складки у рта, неподвижное лицо и голубые глаза, слегка очерченные кругами.
- Больше, - сказала она.
Рука Роже вернулась к ложке, схватила ее. Ему казалось, что время остановилось и свистело ему в уши.
- Думаю, мне нечего сказать.
Услышав это, она поняла, что он был несчастлив. Будь он счастлив, он бы к ней вернулся. Но сейчас у него был вид мученика, в которого она бросила последний камень. Она пробормотала:
- У тебя были все слова.
- Ты сама употребила прошедшее время.
- Чтобы пощадить тебя, Роже. Если бы я сказала, что всё еще зависит от тебя, что бы ты мне ответил?
Он ничего не сказал. Он смотрел на скатерть.
Она продолжила:
- Ты бы сказал, что слишком сильно одержим своей свободой, что ты слишком боишься ее потерять, чтобы… наконец, чтобы сделать необходимое усилие, которое вернуло бы меня.
- Я говорю тебе, что ничего не знаю, - резко сказал Роже. – Очевидно, мне ненавистна мысль, что… Он, по крайней мере, одарен?
- Речь не идет о дарах, - ответила она. – Он любит меня.
Она увидела, как напряжение в нем ослабло, и возненавидела его в этот момент. Он успокоился: все это было приступом сентиментальности, он останется – он, любовник, настоящий, мужчина.
- Что бы тебе ни было очевидно, - добавила она, - я не могу сказать, что он оставляет меня равнодушной, в определенном плане.
«Сейчас я в первый раз добровольно причиняю ему боль», - подумала она, оглушенная.
- Признаться, - сказал Роже, - что, приглашая тебя на обед, я не думал, что мне придется выслушивать рассказ о твоих шалостях с молодым парнишкой.
- Ты думал рассказать мне о своих - с молодой девчушкой, - сразу же отозвалась Поль.
- Это, по крайней мере, более нормально, - процедил он сквозь зубы.
Поль задрожала. Она взяла сумку, встала.
- Сейчас, наверное, ты начнешь говорить о моем возрасте?
- Поль…
Встав, в свою очередь, он последовал за ней к выходу, где она растерялась и ослепла от слез в глазах. Он вновь нагнал ее у машины. Она безуспешно пыталась запустить стартер. Он просунул руку вовнутрь и соединил контакт, который она забыла. Рука Роже… она повернула к нему осунувшееся лицо.
- Поль… ты же знаешь… Я вел себя, как подлец. Прости меня. Ты же знаешь, я не думал, что говорил.
- Я знаю, - сказала она. – Я тоже была хороша. Будет лучше, если мы не увидимся какое-то время.
Он не шевелился, у него был потерянный вид. Она слабо улыбнулась ему.
- До свиданья, дорогой.
Он наклонился к ней.
- Ты нужна мне, Поль.
Она быстро уехала, чтобы он не заметил слез, которые стояли у нее в глазах. Сейчас была половина второго. У нее было достаточно времени, чтобы вернуться к себе, успокоиться, поправить макияж. Она одновременно надеялась и боялась, что Симон уехал. Она столкнулась с ним в дверях.
- Поль… Что с вами?
Охваченный паникой, он вновь начал говорить ей «Вы». «Он видит, что я плакала, он должен жалеть меня», - подумала она, и ее слезы удвоились. Она не ответила. В лифте он прижал ее к себе, осушал ее слезы, умолял ее не плакать больше, невразумительно пообещал «убить этого типа», что заставило ее улыбнуться.
- Должно быть, я выгляжу ужасно, - сказала она, и у нее было впечатление, что она тысячу раз читала эту фразу или сто раз слышала ее в кино.
Позже она сидела на канапе рядом с Симоном и взяла его за руку.
- Не спрашивай меня ни о чем, - сказала она.
- Не сегодня. Но однажды я спрошу тебя обо всем. Очень скоро. Я не выношу, когда тебя заставляют плакать. Я особенно не выношу, чтобы это получалось у него, - вскрикнул он с гневом. – А я, я никогда не смогу заставить тебя плакать…?
Она посмотрела на него: решительно, мужчины – свирепые животные.
- А тебе этого так хочется?
- Я лучше сам буду страдать, - сказал Симон, и зарылся лицом в грудь Поль.
Когда она вернулась вечером, полбутылки скотча было выпито, и он сказал, что никуда не выходил. С огромной важностью он объявил, что у него были личные заботы, произнес маловнятную речь о трудностях бытия и заснул на кровати, пока она, полурасстроганная, полуиспуганная, стаскивала ему туфли.
***
Роже смотрел на рассвет. Это была одна из тех ферм-гостиниц в Иль-де-Франс, где деревня странным образом воплощает идею, которую создают себе уставшие от города. Но здесь, в этот странный час, когда занимается день, это была настоящая отдаленная деревня из детства, которая только что обрушилась на Роже тяжелым и холодным запахом дождя. Он обернулся и сказал: «Прекрасное время для выходных», но подумал: «Это удивительно. Я люблю этот туман. Если бы я мог быть один». Мейзи повернулась к нему в теплой постели.
- Закрой окно, - попросила она. – Холодно.
Она натянула простынь на плечи. Ей уже сжала горло ужасающая мысль этого дня о том, что надо приехать в это незнакомое место с молчаливым и рассеянным Роже, и эти поля, простирающиеся до самого горизонта… Ей захотелось застонать.
- Я тебя попросила закрыть окно, - сухо сказала она.
Он зажег сигарету «галуаз», первую за этот день. Его утренняя сонливость уже прошла, и он с некоторым нетерпением чувствовал, что враждебность Мейзи поднимается у него по спине. «Пусть бесится, пусть выпрыгнет из кровати, садится в автобус и возвращается в Париж! Я буду гулять в полях весь день, я лучше найду бродячую собаку себе в спутники», так как он боялся быть один.
После этого второго приказа Мейзи заколебалась. Она могла бы забыть об окне и вновь заснуть или устроить сцену.
Она выбрала промежуточный вариант.
- Тебе следовало бы закрыть окно и попросить завтрак, дорогой.
Роже разочарованно обернулся и спросил наобум:
- Дорогой? Что это значит – «дорогой»?
Она рассмеялась. Он продолжал:
- Я не прошу тебя смеяться. Ты хоть знаешь, что означает «дорогой»? Разве ты мной дорожишь? Знаешь ли ты, что, по слухам, означает глагол «дорожить»?
«С меня действительно хватит, - думал он, удивленный собственными словами, - если я начинаю заниматься словарным запасом женщины, это значит, что конец близок».
- Что это на тебя нашло? – спросила Мейзи.
Она приподняла над кроватью голову, почти напуганную, которая показалась ему комичной, и грудь, которую он больше не хотел. Бесстыдница. Она была бесстыдницей!
- Чувства очень важны, - сказал он. – У меня с тобой интрижка. Удобная интрижка. Так что не называй меня «дорогим», особенно по утрам. Ночью – куда ни шло!
- Но Роже, - возразила Мейзи, по-настоящему встревоженная, - я тебя люблю.
- Не говори ерунды! – закричал он.
Он натянул свитер и вышел, жалея о твидовом пиджаке. Но для того, чтобы его взять, нужно было обойти вокруг кровати, а этот маневр снизил бы скорость, необходимую для того, чтобы уйти. На улице он вдохнул ледяной воздух, и у него закружилась голова. Ему нужно вернуться в Париж, но не встречаться с Поль. Он вернулся оплатить счет и ушел, как вор. Мейзи привезет его пиджак, он пошлет за ним своего секретаря вместе с цветами. «Потому что я не умею жить», - невесело подумал он.
Некоторое время он ехал с нахмуренными бровями, затем протянул руку к радио и вспомнил: «Дорожить, - подумал он, - это были мы с Поль». У него больше не было вкуса ни к чему. Он его потерял.
Глава 14
Неделей позже Поль чуть не задохнулась от запаха табака в своей квартире. Она открыла окно в гостиной, позвала – «Симон» и не получила ответа. На мгновение она испугалась и удивилась этому. Она прошла через гостиную, вошла в спальню. Симон спал, растянувшись на кровати, воротник его рубашки был расстегнут. Она еще раз позвала его – он не пошевелился. Она вернулась в гостиную, открыла бар, нашла бутылку скотча и убрала ее с легкой гримасой отвращения. Она поискала глазами стакан, не нашла и направилась в кухню. Вымытый стакан стоял в мойке, перевернутый. Некоторое время она стояла неподвижно, затем медленно сняла пальто.
Вернувшись в спальню, она его потрясла и зажгла лампу у кровати. Он потянулся, пробормотал ее имя и отвернулся к стене.
- Симон, - сухо позвала она.
Повернувшись, он обнажил шейный платок Поль, в который он, должно быть, зарылся лицом, прежде чем заснуть. Она достаточно потакала ему в его фетишизме. Но больше ей не хотелось смеяться. Она почувствовала, как ею овладевает холодная ярость. Она повернула его к свету. Он открыл глаза, улыбнулся, но сразу же осекся.
- Что случилось?
- Я хочу с тобой поговорить.
- Я это знал, - сказал он и сел на постели.
- Симон, так не может продолжаться. Я говорю тебе это в последний раз. Ты должен работать. Ты уже пьешь тайком.
- Я же вымыл стакан. Ты боишься беспорядка!
- Я боюсь беспорядка, лжи и бесхарактерности, - жестоко сказала она. – И я начинаю бояться тебя.
Он встал. Она чувствовала, как он стоял у нее за спиной с расстроенным лицом, и намеренно не оборачивалась.
- Я чувствовал, - сказал он, - что ты не больше не будешь меня терпеть. Между любовью и ненавистью – 1 шаг, не правда ли?
- Речь не идет о чувствах, Симон. Речь идет о том, что ты пьешь, что ты ничего не делаешь, что ты глупеешь. Я говорила тебе работать. Я говорила тебе это 100 раз. Сейчас я говорю это в последний раз.
- А потом?
- А потом я больше не смогу тебя видеть..
- Ты смогла бы бросить меня вот так… - сказал он задумчиво.
- Да.
Она повернулась к нему:
- Послушай, Симон…
Он вновь сел на кровать и смотрел на свои руки со странным выражением. Он медленно поднял их и прижал к лицу. Он ее не замечал. Он не плакал, не двигался, и Поль показалось, что она никогда прежде не видела человека в таком отчаянии. Он плавно раскачивался на краю кровати, все еще не открывая лица. На мгновение она подумала, что он был пьян, и протянула руку, чтобы остановить это раскачивание. Затем она попыталась оторвать его руки. Он сопротивлялся. Наконец, она опустилась на колени перед ним и схватила его за запястья.
- Симон, посмотри на меня… Симон, прекрати эту комедию.
Она отвела его руки и посмотрела на него. У него было совершенно неподвижное, гладкое лицо, как у некоторых статуй, и такой же ослепший взгляд.
- Что с тобой? Симон… Скажи мне, что с тобой…
Он слегка наклонился вперед еще больше, положил голову ей на плечо с улыбкой, как очень усталый человек.
- Дело в том, что ты меня больше не любишь, - спокойно сказал он, - и что все, что я могу сделать, не поможет. И что с самого начала я знал, что ты меня бросишь. И что я ждал, гнул спину и надеялся иногда… А сегодня это случилось. Я неделю предчувствовал это, и весь виски мира не смог меня успокоить. И я чувствовал, что ты тихо ненавидишь меня. И вот… Поль, - сказал он. – Поль…
Она вновь обняла его и прижала к себе. Ее глаза наполнились слезами. Она услышала, как шепчет успокаивающие слова: «Симон, глупенький Симон… ребенок… дорогой мой, бедный мой, любимый…». Она целовала его лоб, щеки, и ей показалось на момент (и при этом она почувствовала жестокость к самой себе), что она возвращается в первородное материнское состояние.
- Ты устал, - сказала она. - Ты сыграл с собой комедию покинутого мужчины и стал своей собственной жертвой. Ты мне нужен. Симон, ты мне очень нужен. Я была рассеяна в последнее время из-за своей работы, вот и все.
- Вот и все? Ты не хочешь, чтобы я убирался?
- Не сегодня, - сказала она с улыбкой. – Но я хочу, чтобы ты работал.
- Я сделаю все, что захочешь, - сказал он. – Ложись рядом со мной, Поль, мне было так страшно! Ты мне нужна. Обними меня. Не двигайся. Ненавижу эти замысловатые платья… Поль…
Некоторое время спустя она лежала, не двигаясь. Он тихо дышал рядом с ней, исчерпанный, положив ладонь на ее затылок, и она была охвачена таким раздирающим, таким острым чувством обладания, что подумала, что любит его.
На следующий день он уехал на работу, помирился с шефом, просмотрел несколько дел, 6 раз звонил Поль, занял денег у обрадованной матери и вернулся к Поль в половине девятого, с изнуренным работой видом. В конце дня он 2 часа провел в баре, играя в 421 – единственное завершение, которое могло быть при этом триумфальном возвращении. Он думал про себя, что у него была очень скучная профессия и что ему будет тяжело заполнить пустые часы.
Глава 15
Обычно Роже и Поль в феврале на неделю уезжали в горы. Между ними было условлено, что, какова бы ни была их сердечная ситуация (а в этот момент речь шла только о ситуации Роже), они каждую зиму будут проводить вместе несколько спокойных дней. И вот как-то утром Роже позвонил Поль на работу, сообщил, что уезжает через 10 дней, и спросил, брать ли билет для нее. Наступила пауза. На мгновение она спросила себя, что побудило его сделать такое предложение: инстинктивная потребность в ней, угрызения совести или желание разлучить ее с Симоном. Она склонялась к первому варианту. Но она хорошо знала, что, несмотря на все его слова, она не могла быть уверена в том, что не будет страдать во время этого отдыха. В то же время, воспоминания о Роже на вершине горы, переполненном жизнелюбием, мчащимся по трассам, как ядро, и увлекающим за собой ее, перепуганную, раздирали ей сердце.
- Ну, так как?
- Не думаю, что это возможно, Роже. Мы бы притворялись, что… чтобы не думать больше ни о чем.
- Я уезжаю как раз затем, чтобы не думать ни о чем. Уверяю тебя, я вполне на это способен.
- Я бы поехала с тобой, если бы… (она чуть было не сказала: «Если бы ты был способен думать обо мне, о нас», но замолчала)… если бы тебе это было действительно нужно. Но тебе будет хорошо и одному или с… кем-нибудь другим.
- Хорошо. Если я правильно понял, ты не хочешь покидать Париж сейчас?
«Он думает о Симоне, - сказала она себе. – Почему никто не может отделить видимость от реальности?»
- Да, пожалуй…
Наступило молчание.
- Поль, ты сейчас неважно выглядишь. У тебя усталый вид. Если ты не хочешь ехать со мной, езжай с кем-нибудь другим, тебе это нужно.
Его голос был нежен и грустен, и Поль почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Да, он был ей нужен, ей было нужно, чтобы он защищал ее всегда, вместо того, чтобы предлагать ей эти жалкие 10 дней. Он должен был это знать. Всему есть границы, даже мужскому эгоизму.
- Конечно, я поеду, - сказала она. – Мы пошлем друг другу открытки с одной вершины на другую.
Он повесил трубку. В конце концов, он просто попросил у нее помощи, и она ему отказала. Вот какова была ее любовь к нему! Но в то же время она смущенно чувствовала, что была права, что она имела право быть требовательной и страдать от этого, что это было почти долгом. В конце концов, она была женщиной, которую страстно любили. До этих пор они с Симоном ходили в маленькие ресторанчики рядом с ее домом, всегда одни. Но когда она вернулась сегодня вечером, она увидела его на пороге, одетого в темный костюм, идеально причесанного, с торжественным видом. Она еще раз отметила про себя, как он был красив, с длинным разрезом кошачьих глаз, с совершенным рисунком рта, и подумала с удивлением, что этот мальчик, который проводил дни, ожидая ее и зарывшись в ее платья, обладал внешностью солдафона и истязателя сердец.
- Какой ты элегантный! – воскликнула она. – А каков повод?
- Мы идем развлекаться, - ответил он. – Мы идем ужинать и танцевать в роскошное место. Если бы мы съели яичницу здесь, я тоже был бы доволен, но я хочу, чтобы ты вышла куда-нибудь, где весело.
Он помог ей снять пальто. Она заметила, что он был сильно надушен. В спальне на кровати лежало платье для коктейлей, очень декольтированное, которое она надевала 2 раза в жизни.
- Оно нравится мне больше всего, - сказал Симон. – Хочешь коктейль?
Он приготовил ее любимые коктейли. Поль села на кровать в растерянности: она спустилась с горы, чтобы оказаться на светском вечере! Она ему улыбнулась.
- Ты довольна? Ты, по крайней мере, не устала? Если хочешь, я немедленно сниму этот костюм, и мы останемся здесь.
- Хорошая идея, - ответила она. – Тебе так нравится это платье? У меня в нем немного сумасшедший вид.
- Я люблю, когда ты голая, - сказал он, - а это платье оголяет тебя больше всех остальных. Я хорошо искал.
Она взяла бокал, выпила. Она могла бы вернуться в квартиру одна, лечь в постель с книгой, немного грустя, как это часто случалось до него, но он был здесь, он смеялся, он был счастлив, она смеялась вместе с ним, а он хотел, чтобы она обязательно научила его танцевать чарльстон, он весело состарил ее этим на 20 лет, и она качалась на ковре, танцуя, и упала в его объятия, запыхавшись, и он прижал ее к себе, она засмеялась и совершенно забыла и Роже, и снег, и сожаления. Она была молода, она была красива, она вытолкала его за дверь, накрасилась, как женщина-вамп, надела это неприличное платье, и он затарабанил в дверь в нетерпении. Когда она вышла, он посмотрел на нее, ослепленный, и покрыл поцелуями ее плечи. Он заставил ее выпить второй коктейль – ее, кто не умел пить. Она была счастлива. Восхитительно счастлива.
В кабаре за соседним столиком она узнала 2 женщин немного старше нее, которые иногда работали с ней и удивленно ей улыбнулись. Когда Симон поднялся, чтобы пригласить ее на танец, она услышала: «Сколько же ей сейчас лет?»
Она оперлась на Симона. Все было испорчено. Ее платье было смешным для ее возраста, Симон был слишком красив, а ее жизнь – слишком абсурдна. Она попросила Симона проводить ее домой. Он не возражал, и она знала, что он тоже слышал ту фразу.
Она разделась очень быстро. Симон говорил об оркестре. Ей хотелось остаться одной. Она растянулась в темноте, пока он раздевался. Не нужно было пить те 2 коктейля и шампанское – завтра у нее будут осунувшиеся черты. Она была словно оглушена печалью. Симон вернулся в спальню, сел на кровать, положил руку ей на лоб.
- Не сегодня, Симон, - сказала она, - я устала.
Он не ответил и не пошевелился. Она видела его силуэт на фоне света, пробивающегося из ванной. Его голова была наклонена. Он, казалось, размышлял.
- Поль, - сказал он, наконец, - мне нужно с тобой поговорить.
- Уже поздно. Я хочу спать. Завтра.
- Нет, - сказал он, - я хочу поговорить с тобой немедленно. И ты меня выслушаешь.
Удивленная, она открыла глаза. Он впервые говорил с ней таким властным тоном.
- Я так же, как и ты, слышал, что сказали эти старые перечницы сзади нас. Я не могу допустить, чтобы это тебя расстроило. Это недостойно тебя, это трусость, и меня это ранит.
- Но, Симон, ты устраиваешь трагедию из ничего…
- Я не устраиваю трагедию. Напротив, я хочу, чтобы ты ее не устраивала. Конечно, ты все от меня скрыла бы. Но тебе это не удалось. Я – не мальчик, Поль. Я полностью в состоянии понять тебя и, возможно, помочь. Я очень счастлив с тобой, ты это знаешь, но мои стремления этим не ограничиваются: я хочу, чтобы ты тоже была счастлива со мной. Сейчас ты слишком много думаешь о Роже, чтобы быть таковой. Нужно, чтобы ты смотрела на наши отношения, как на что-то позитивное, и помогла мне строить их, а не считать их счастливой случайностью. Вот так.
Он говорил напыщенно, но с усилием. Поль слушала с удивлением и с какой-то надеждой. Она считала раньше, что он ничего не понимал, но теперь она поняла, что ошиблась, и что он думал, что она могла все начать с начала. Может быть, в конце концов, она действительно это могла…?
- Ты же знаешь, что я не глуп. Мне 25 лет, я никогда не жил до тебя и, конечно, не буду жить после. Ты – та женщина, тот человек, который мне нужен. Я это знаю. Если бы ты захотела, я бы женился на тебе хоть завтра.
- Мне 39 лет, - сказала она.
- Жизнь – это не женский журнал и не цепь прошлого опыта. Ты на 14 лет старше меня, и я люблю тебя, и буду любить очень долго. Вот и все. К тому же, для меня невыносима мысль о том, что ты можешь опуститься на уровень этих старых хрычовок или на уровень общественного мнения. Проблема – для тебя, для нас, - это Роже. Других нет.
- Симон, - сказала она, - прости меня за то, что… за то, что я подумала…
- Ты не думала, что я умею думать, вот и все. А теперь подвинься немного.
Он скользнул рядом с ней и обнял. Она не возражала от усталости, и он доставил ей неистовое удовольствие, которого она раньше не знала. Затем он гладил ее лоб, мокрый от пота, прижал ее голову к своему плечу и, против своей привычки, бережно снял с нее одежду.
- Спи, - сказал он, - я обо всем позабочусь.
Она слабо улыбнулась в темноте и прижалась губами к его плечу – ласка, которую он воспринял с олимпийским спокойствием хозяина. Он долго не спал в ту ночь, испуганный и гордый собственной твердостью.
Глава 16
Приближалась Пасха, и Симон проводил дни за картами, спрятанными в папках своего начальника или разложенными на ковре Поль. Он запланировал таким образом 2 путешествия в Италию, 3 – в Испанию, и теперь склонялся к Греции. Поль слушала его, не говоря ни слова: она могла бы уехать только на 10 дней и чувствовала себя очень уставшей, даже для того, чтобы ехать на поезде. Ей хотелось снять домик в деревне и провести в нем дни, похожие друг на друга, как в коротком детстве, но у нее не хватало духа лишить Симона радости его планов. Он уже мысленно путешествовал вовсю, выпрыгивал из вагона, чтобы помочь ей спуститься, вел ее к машине, снятой за 10 дней заранее, которая доставит их в лучшую гостиницу города. Он мечтал, продолжал мечтать, но все его мечты устремлялись к Поль, спешили к ней, как бурные реки к спокойному морю. Он никогда не чувствовал себя более свободным, чем в эти месяцы, когда проводил все дни в одном и том же офисе, все вечера – рядом с одним и тем же человеком, в одной и той же квартире, одержимый одними и теми же желаниями, заботами и страданиями. Потому что Поль продолжала иногда ускользать, отводить глаза, нежно улыбаться перед тем, как он говорил ей страстные фразы. Поль продолжала молчать, когда речь заходила о Роже. У него часто было чувство, словно происходила абсурдная битва, растянутая и безысходная, так как время, как он видел, не помогло ему выиграть ничего. Он не должен был стереть воспоминания о Роже, он должен был убить в Поль что-то, что было Роже, какой-то неистребимый и болезнетворный корень. Но чаще всего он говорил себе: «Поль ждет меня. Через час я буду держать ее в объятиях», и ему казалось, что Роже никогда не существовал, что Поль любила его, Симона, и что все было очень просто и светилось от счастья. Именно в эти моменты Поль предпочитала его, а он навязывал ей их союз как нечто очевидное, как факт, который ей оставалось только принять. С нее хватило сдержанности. Только когда она была одна, мысли о Роже, который жил без нее, казались ей огромной ошибкой, и она спрашивала себя с ужасом, как они дошли до этого. И «они», «мы» - это были всегда Роже и она. Симон был «он». Но Роже ничего об этом не знал. Только если бы он устал от жизни, он пришел бы жаловаться к ней, пытаясь, без сомнения, ее вернуть. И, возможно, ему это удалось бы. Симон был бы обижен, она вновь оказалась бы одна, ожидая неопределенных телефонных звонков и маленьких определенных обид. И она восставала против собственного фатализма, против впечатления, словно все было неизбежно. В ее жизни одно было неизбежным: Роже.
Но это не мешало ей жить с Симоном, который ночью вздыхал в ее объятиях. Но Симон не чувствовал себя ее господином. В силу какого-то неосознанного кривляния, которое, как он думал, вызовет его потери, он усвоил зависимую манеру, которая заставляла его засыпать на плече своей подруги, он словно просил у нее защиты, и поэтому вставал на заре, чтобы приготовить завтрак, поэтому спрашивал у нее совета по любому поводу, и такая манера трогала Поль, но также смущала, как нечто ненормальное. Она оценивала его: теперь он работал. Однажды он пригласил ее на процесс в Версаль, где сыграл роль молодого адвоката, пожимал руки, снисходительно улыбался журналистам и постоянно возвращался к ней, прерывая словесные излияния незнакомым людям, чтобы обернуться к ней украдкой и удостовериться, смотрит ли она на него. Она действительно смотрела и вкладывала в свой взгляд все восхищение, весь возможный интерес, но когда он отворачивался, ее взгляд менялся, и в нем начинала светиться нежность и некоторая гордость. Женщины смотрели на него. Ей было хорошо: кто-то жил для нее. Для нее вопрос об их разнице в возрасте перестал существовать, она не спрашивала себя: «А будет ли он любить меня через 10 лет?» Через 10 лет она будет одна или с Роже. Что-то в ней упорно это повторяло. И ее нежность к Симону удваивалась при мысли об этой двойственности, против которой она была бессильна: «Моя жертва, моя бедная жертва, мой маленький Симон!» Впервые в жизни она испытывала это ужасающее удовольствие: любить, чтобы неизбежно заставить страдать.
Это «неизбежно» и его последствия: вопросы, которые однажды задаст ей Симон, которые он будет иметь право задать как человек, который страдает, пугали ее. «Почему вы предпочли мне Роже? И как объяснить, что этот бездушный хам вам дороже страстной любви, которую я каждый день вам предлагаю?» И ее пугала мысль о том, что ей придется объяснять. Она не говорила: «он», она говорила «мы», так как не могла разделить их жизни. Она не знала, почему. Может быть, потому, что усилия, которые она сделала для их любви за эти 6 лет, эти беспрерывные, мучительные усилия стали для нее дороже самого счастья. Может быть, потому, что она в своей гордости не могла вынести того, чтобы эти усилия оказались напрасными. Но сейчас это было так. И этот сомнительный бой стал для нее смыслом жизни.
Однако она не была создана для битв: она иногда повторяла себе это, взъерошивая мягкие, ухоженные, гладкие волосы Симона. Она могла бы скользить в жизни, как в этих волосах. Они долгими часами лежали в темноте, прежде чем заснуть. Они держались за руки, шептались, и у нее было иногда нелепое чувство, словно рядом с ней была 14-летняя подружка-одноклассница, и они лежали в дортуаре, где девочки тихо разговаривают о Боге и о мужчинах. Она начинала шептать, и Симон, очарованный этой таинственностью, отвечал ей тихим голосом.
- Как ты жила раньше?
- Я могла бы остаться с Марком, моим мужем. Он был мил, и он был очень светским человеком. Много денег… Я хотела попытаться…
Она старалась ему объяснить. Как ее жизнь, из-за ее простого решения, в тот момент, когда она окунулась в сложный, трудный и унизительный мир, внезапно приняла форму жизни женских профессий. Хлопоты, материальные затруднения, улыбки, тишина. Симон слушал, пытаясь вплести в эти воспоминания что-то такое, что относилось бы к его любви.
- А потом?
- Потом, я думаю, я жила бы так: я начала бы рассеянно обманывать Марка, я не знаю… Но я могла бы родить ребенка. И только для этого…
Она замолкала. Симон сжимал ее в объятиях; он хотел ребенка от нее, он хотел всё. Она смеялась, целовала его глаза, продолжала.
- В 20 лет все было по-другому. Я хорошо это помню: я решила быть счастливой.
Да, она хорошо это помнила. Она ходила по улицам и пляжам в спешке своего желания, она не останавливала шаг, не прекращала искать какое-нибудь лицо, какую-нибудь идею, какую-нибудь добычу. Воля к счастью витала над ее головой. Сейчас она больше не хотела брать, она хотела только сохранять. Сохранять профессию и мужчину, сохранять их теми же самыми в течение долгого времени, хотя в 39 лет она все еще не была в них уверена. Симон засыпал рядом с ней, она шептала: «Мой дорогой, ты спишь…?» и эти слова наполовину будили его, он отвечал отрицательно и прижимался к ней в темноте, невероятно счастливый.
Глава 17
Это была уже 30-я сигарета, почувствовал он, раздавливая окурок в переполненной пепельнице. Он содрогнулся от отвращения и вновь включил лампу у кровати. Было 3 часа ночи, ему не удавалось заснуть. Он бросил взгляд в зеркало и быстро отвел глаза. Он себе не нравился. Он взял пачку «галуаз» с прикроватной тумбочки, машинально вставил сигарету в рот, но сразу же вынул. Ему больше не нравились эти машинальные жесты, которые раньше были для него значительной частью вкуса к жизни; ему больше не нравились эти жесты одинокого мужчины, как и вкус табака. Ему нужно быть внимательнее к себе, он, должно быть, болен. Конечно, он сожалел о Поль, но этого было недостаточно. В этот момент она должна спать в объятиях этого испорченного мальчишки и все забыла. Ему, Роже, оставалось только выйти, найти шлюху и напиться. Впрочем, как она того и предполагала. Он чувствовал это: она никогда по-настоящему его не ценила. Она всегда находила его грубым, брутальным, хотя он открыл ей все самое лучшее, самое прочное в себе. Все женщины таковы: они требуют всего, открыть все, они оставляют вас скользить в полном доверии, но в один прекрасный день исчезают по самой незначительной причине. Так как ничего не могло быть более незначительным для Поль, чем связь с каким-то Симоном. Он резко повернулся в комнате, опять зажег сигарету, вдыхая дым с неистовой жадностью, затем высыпал пепел из пепельницы в камин. Надо было бы зажечь огонь; Поль зажигала его каждый раз, когда приходила. Но это было уже давно. Как долго Поль уже не приходила к нему? 2-3 года. У него появилась привычка приходить к ней домой: так было легче, она его ждала.
Он все еще держал пепельницу в руке – он ее отпустил: она, невредимая, покатилась по полу. Он хотел бы, чтобы она разбилась, чтобы был звон и осколки. Но пепельница была цела; они разбивались только в романах и фильмах. Для того, чтобы разбиться, это должна была быть одна из тех драгоценных стеклянных пепельниц, которыми была забита квартира Поль, а не эта дешевка из магазина «Призюник». Он разбил, наверное, сотню разных предметов у Поль, но она над этим смеялась; в последний раз это был восхитительный хрустальный бокал. Все было в таком же духе в той квартире, где он был хозяином и господином. Все было связно, мягко и спокойно. Однако, он верил, что ускользал от этого каждый раз, когда уходил ночью. А сейчас он был один, у себя, в бесполезном гневе против неразбиваемой пепельницы. Он вновь лег, вытянулся и признался себе в том, что он был несчастен, прежде чем заснуть, положив ладонь на сердце.
Глава 18
Они встретились в дверях одного ресторана как-то вечером, и им, всем троим, пришлось станцевать этот классический и экстравагантный балет, который так часто можно увидеть в Париже: она сделала небольшой знак головой человеку, на плече которого она раньше стонала, вздыхала, спала; он ответил на это без признательности, а Симон посмотрел на него в течение одного мгновения, не ударив, как ему того хотелось бы. Они сели за разные столики, весьма удаленные друг от друга, и она попросила меню, не поднимая глаз. Симон решительным голосом заказал выпить, а Роже, за другим столиком, спросил у своей спутницы, какой коктейль она предпочитает. Наконец, Поль подняла глаза, улыбнулась Симону и посмотрела в направлении Роже. Она любила его: она отчетливо осознала это, едва заметив его в дверях, такого упрямого, как всегда. Она все еще любила его, она словно просыпалась от долгого ненужного сна. Он, в свою очередь, посмотрел на нее, потом несмело улыбнулся, но его лицо сразу же вытянулось.
- Что вы будете пить? – спросил Симон. – Белое вино?
- Почему нет?
Она смотрела на свои руки, на красиво расставленные приборы, на рукав Симона на голой руке. Она быстро выпила. Симон говорил без обычного оживления. Казалось, он ждал чего от нее – или от Роже. Но чего? Могла ли она подняться, сказать «Извини», пересечь зал и сказать Роже «Довольно, давай вернемся»? Этого не могло быть.
После ужина они танцевали; она видела Роже, который держал в объятиях весьма симпатичную брюнетку и качался перед ней со своей обычной неуклюжестью. Симон поднялся, он хорошо танцевал: полузакрыв глаза, гибкий и тонкий, он напевал, а она позволяла себя вести. Вдруг ее голая рука задела руку Роже, прижатую к спине брюнетки, и она открыла глаза. Они – Роже, Поль – посмотрели друг на друга, каждый – из-за плеча «другого». Это был неподвижный, медленный фокстрот без ритма. Они смотрели друг на друга с расстояния 10 сантиметров безо всякого выражения, без улыбки, и, казалось, не узнавали друг друга, затем ладонь Роже внезапно соскользнула со спины брюнетки, протянулась к руке Поль, слегка коснулась ее кончиками пальцев, и на его лице появилось такое умоляющее выражение, что она открыла и закрыла глаза. Симон развернулся, и они скрылись из виду.
Этой ночью она отказалась спать с Симоном, сославшись на усталость, которой не чувствовала. Она долго лежала в своей постели с открытыми глазами. Она знала о том, что должно было вот-вот произойти, она знала, что уже никогда больше не будет другого возможного решения, и она подчинялась ему в темноте с судорогой в горле. Посреди ночи она встала, прошла в гостиную, где спал Симон на канапе. Она смотрела на него, освещенного слабым светом из ее комнаты, смотрела на его мальчишеское тело, на то, как он дышит, на его голову на подушке, на небольшое углубление между 2 позвонками на шее; она смотрела, как спит ее собственная молодость. Но когда он со стоном повернулся к свету, она скрылась. Она больше не осмелилась бы заговорить с ним.
На следующее утро в офисе ее ждало письмо Роже, пришедшее по пневматической почте: «Мне надо тебя увидеть, так не может больше продолжаться. Позвони мне». Она позвонила. Они договорились встретиться в 6 часов вечера, но через 10 минут он уже приехал к ней. Огромный, растерявшийся, он стоял в этом женском магазине. Она подошла к нему, провела в маленькую комнатку, загроможденную плетеными позолоченными стульями – кошмарный декор! Только сейчас она его увидела. Это действительно был он. Он сделал шаг ей навстречу, положил руки ей на плечи.
Он слегка заикался, что всегда было у него признаком сильного волнения:
- Я был так несчастен, - сказал он.
- И я тоже, - услышала она свой голос, и, слегка прижавшись к нему, начала плакать, мысленно умоляя Симона простить ей эти слова.
Он прижался головой к ее волосам, повторяя глупым голосом: «Ну, хватит, не плачь».
- Я пыталась, - сказала она, наконец, извиняющимся голосом, - я пыталась… правда..
Затем она подумала, что должна была бы сказать это не ему, а Симону. Она продолжала плакать с неподвижным лицом. Роже молчал.
- Скажи что-нибудь, - прошептала она.
- Я был так одинок, - сказал он, - и я много думал. Сядь туда, возьми мой платок. Я сейчас тебе объясню.
И он объяснил. Он объяснил ей, что нужно было присматривать за женщинами, что он был неблагоразумен и понимал, что это была его собственная вина. Он не сердился на нее за ее непоследовательность. Они больше не будут об этом говорить. Она говорила: «Да, да, да, Роже», и ей еще сильнее хотелось плакать, и смеяться, в то же самое время. Она вдыхала знакомый запах его тела, его табака, и чувствовала себя спасенной. И погубленной.
***
Спустя 10 дней она была у себя, в последний раз вместе с Симоном.
- Ты забыл еще вот это, - говорила она.
Она держала в руке 2 галстука, не глядя на них, и чувствовала себя так, как будто силы вот-вот покинут ее. Вот уже почти 2 часа она помогала ему укладывать вещи. Легкий багаж молодого человека: влюбленного, но неаккуратного. Везде они находили то зажигалку Симона, то книги Симона, то носки. Он ничего ей не сказал, хорошо держался и осознавал это, и именно это душило ее.
- Хватит, - сказал он. – Остальное просто оставьте у консьержки.
Она не ответила. Он бросил последний взгляд вокруг себя, пытаясь подумать: «Последний раз, последний раз», но это у него не получилось. Его била нервная дрожь.
- Я не забуду, - сказала Поль, и подняла на него глаза.
- Я тоже. Это – совсем другое, совсем другое…
Он заколебался на полпути, перед тем, как повернуть к ней осунувшееся лицо. Она поддержала его за руку, еще раз, она поддерживала сейчас его горе так, как до этого поддерживала его счастье. И она не могла удержаться от зависти к этому горю, такому сильному, такому прекрасному, - к красивому страданию, которого она уже никогда не испытает. Он резко освободился и вышел, не взяв багаж. Она побежала за ним, наклонилась над перилами, прокричала его имя:
- Симон, Симон! – и добавила, сама не зная, почему, - Симон, теперь я старая, старая…
Но он не слышал ее. Он бежал вниз по лестнице, его глаза были полны слез; он бежал, как блаженный, ему было 25 лет. Она тихо прикрыла дверь и оперлась на нее спиной.
В 8 часов зазвонил телефон. Еще не успев поднять трубку, она знала, что услышит сейчас:
- Извини, - говорил Роже, - у меня – деловой ужин, я вернусь позднее. Может быть, мы…
КОНЕЦ
(Переведено в 2013)
Любите ли Вы Брамса? Целиком
© Copyright: Ольга Кайдалова, 2013
Свидетельство о публикации №213061800942
Свидетельство о публикации №213061800942
Рецензии