Вендетта. Ги де Мопассан

Вдова Пауло Саверини жила с сыном в маленьком бедном домишке на валах Бонифацио. Город, построенный на склоне горы, местами даже подвешенный над морем, смотрит на самую низкую точку Сардинии, возвышаясь над проливом, испещрённым рифами. У подножия горы, с другой стороны, почти полностью огибая её, выемка в прибрежных утёсах, напоминающая гигантский коридор, служит входом и ведёт к первым домикам, сделав большой круг между двух отвесных скал и маленьких рыбацких лодок итальянцев и сардинцев, а также мимо старого глохнувшего парохода, курсирующего между Бонифацио и Аяччо каждые две недели.
На белой горе куча домиков выделяется белым пятном. Они похожи на гнёзда диких птиц, прилепленных к скале, и составляют центр притяжения внимания в этом ужасном проходе, куда не осмеливаются заходить никакие суда. Ветер без конца тревожит море и голый берег, обглоданный им, едва покрытый травой; он устремляется в пролив, где опустошает оба берега. Скопления бледной пены, прибившиеся к бесчисленным чёрным точкам скал, которыми повсюду прорываются волны, выглядят, как обрывки холста, развевающегося и полощущего на поверхности воды.
Дом вдовы Саверини, прижавшийся к самому краю обрыва, выходил тремя окнами на этот дикий пустынный горизонт.
Она жила в нём с сыном Антуаном и собакой Семиллантой - большим тощим животным с длинной жёсткой шерстью, из породы пастушьих собак. Она помогала молодому человеку охотиться.
Однажды вечером, после ссоры, Антуана Саверини предательски заколол ударом ножа Николя Раволати, который той же ночью скрылся в Сардинию.
Когда прохожие принесли тело сына, мать не заплакала, но долго оставалась в неподвижности, глядя на него; затем, протянув к гробу морщинистую руку, она пообещала вендетту. Она не хотела, чтобы кто-нибудь оставался рядом с ней, и заперлась вместе с телом и собакой, которая начала выть. Бедное животное выло, не переставая, у ног покойника, вытянув голову к нему, зажав хвост между задних лап. Она не двигалась так же, как мать, которая, наклонившись над телом, плакала теперь беззвучными слезами, неотрывно глядя на сына.
Молодой человек лежал на спине, одетый в куртку из грубого полотна, прорванную на груди и, казалось, спал; но он был весь в крови: рубашка, разорванная для оказания первой помощи, жилет, брюки, лицо, руки. Сгустки крови засохли на бороде и в волосах.
Старуха-мать начала разговаривать с ним. При звуке её голоса собака стихла.
«Ты будешь отомщён, мой малыш, мой мальчик, мой бедный ребёнок. Спи, спи, ты будешь отомщён, слышишь? Это я, мать, обещаю тебе это. А мать всегда держит слово, ты же знаешь".
Она медленно склонилась над ним и прижалась холодными  губами к его губам.
Тогда Семилланта начала скулить. Она жаловалась: монотонно, душераздирающе, страшно.
Обе – женщина и собака – оставались там до утра.
На следующий день Антуана Саверини похоронили, и вскоре в Бонифацио перестали о нём говорить.

*
У него не осталось братьев. Не было ни одного мужчины, который мог бы привести вендетту в исполнение. О ней думала только старая мать.
На другой стороне залива она с утра до вечера видела белую точку на побережье. Это была маленькая сардинская деревушка, Лонгосардо, где скрывались преследуемые корсиканские бандиты. Они являются практически единственным населением этого хутора, расположившегося напротив берегов родины, и ожидают там момента, чтобы вернуться и затеряться в маквисе. Она знала, что именно в этой деревне скрывается Николя Раволати.
Оставшись в одиночестве, она по целым дням сидела у окна, смотрела в ту сторону и думала об отмщении. Как она сможет осуществить это одна, немощная старуха? Но она дала обещание, поклялась на гробе. Она не могла забыть, не могла ждать. Что ей делать? Она больше не могла спать по ночам, не знала ни отдыха, ни покоя: она упорно искала. Собака дремала у её ног и иногда, подняв голову, выла вдаль. С тех пор, как с ней больше не было хозяина, она часто выла подобным образом, словно звала его, словно её безутешная собачья душа,  таким образом, сохраняла воспоминания, которых не могло стереть ничто.
И вот однажды ночью, когда Семилланта принялась скулить, у матери внезапно возникла идея – идея дикого и жестокого мщения. Она обдумывала её до утра; затем, поднявшись с первыми лучами солнца, отправилась в церковь. Она молилась, распростёршись на каменном полу, поверженная перед Богом, умоляя его помочь ей, поддержать её, дать её немощному телу силу, необходимую для отмщения сына.
Затем она вернулась. У неё во дворе был старый бочонок без дна, в который стекала дождевая вода; она перевернула его, опустошила, приладила к земле с помощью  колышков и камней, затем посадила Семилланту на цепь в этой нише и вернулась в дом.
Теперь она без остановки ходила по комнате, не отрывая взгляда от берегов Сардинии. Убийца был там.
Собака выла день и ночь. Утром старуха отнесла ей воды в миске, но ничего больше: ни супа, ни хлеба.
Прошел еще один день. Истощенная Семилланта спала. На следующий день у неё сверкали глаза, шерсть встала дыбом, и она рвалась с цепи.
Старуха опять не покормила её. Рассерженная собака хрипло лаяла. Прошла ещё одна ночь.
С первыми лучами зари мамаша Саверини пошла к соседу и попросила у него две связки соломы. Она взяла старые обноски, в которые одевался когда-то её муж, и набила их соломой, сделав чучело человеческого тела.
Воткнув палку в землю перед бочонком, где жила Семилланта, она привязала к палке этот манекен, который теперь казался стоящим человеком. Затем она смастерила голову из свертка со старым бельём.
Удивленная собака смотрела на чучело и молчала, хотя её пожирал голод.
Тогда старуха сходила к колбаснику и купила у него длинный кусок кровяной колбасы. Вернувшись к себе, она развела во дворе возле ниши костёр и поджарила колбасу. Обезумевшая Семилланта прыгала, исходила слюной и смотрела на колбасу, запах которой переворачивал в ней все внутренности.
Затем мать сделала из дымящейся колбасы галстук соломенному чучелу. Она обвила её вокруг шеи манекена, словно хотела проникнуть внутрь. Когда всё было сделано, она отвязала собаку.
Одним чудовищным прыжком животное достигло горла куклы и, положив лапы ей на плечи, начала её рвать. Она спрыгнула на землю с куском добычи в пасти, затем прыгнула вновь, погрузила клыки в верёвки, вырвала ещё несколько кусков колбасы, опустилась на землю снова и начала ожесточённо прыгать. Она обнажила лицо чучела мощными рывками зубов, разорвав воротничок в клочья.
Старуха, неподвижная и немая, смотрела на это с горящими глазами. Затем она снова посадила животное на цепь, еще два дня держала собаку на воде и повторила это странное упражнение.
На протяжении трёх месяцев она приучала собаку к этой борьбе, к еде, добываемой укусами челюстей. Она больше не сажала её на цепь, но отправляла к манекену одним жестом.
Она приучила собаку разрывать куклу безо всякой приманки на шее. После этого, в качестве компенсации, она давала ей кусок жареной колбасы.
Едва завидев чучело, Семилланта дрожала, затем поворачивала взгляд к хозяйке, которая кричала: «Фас!» свистящим голосом, подняв палец.

*
Решив, что время пришло, мамаша Саверини пошла исповедоваться и причаститься в воскресенье с экстатическим пылом; затем, переодевшись в мужскую одежду, похожая на старого оборванца, она направилась на другой берег пролива вместе с собакой и сардинским рыбаком, который показывал ей дорогу.
В холщовой сумке у неё лежал большой кусок колбасы. Семилланта ничего не ела последние два дня. Старуха то и дело давала ей понюхать колбасу, тем самым подстрекая её.
Они пришли в Лонгосардо. Корсиканка шла, прихрамывая. Она представилась булочнику и спросила, где живёт Николя Раволати. Он вернулся к прежнему ремеслу столяра и работал в своей мастерской.
Старуха толкнула дверь и окликнула:
«Эй! Николя!»
Он обернулся; тогда, отпустив собаку, она крикнула:
«Фас, фас! Рви, рви!»
Обезумевшее животное бросилось вперёд и вцепилось Николя в горло. Мужчина вытянул руки, сжал собаку, упал на землю. Несколько секунд он извивался, стуча ногами по земле, затем затих, пока Семилланта разрывала ему шею на куски.
Двое соседей, сидевших у своих дверей, ясно помнят, как из мастерской вышел старый нищий с отощавшей чёрной собакой, которая жевала на ходу что-то коричневое, что дал ей хозяин.
К вечеру старуха была дома. Этой ночью она спала хорошо.