Люська. Нравы московской Чудовки. Глава 33

Глава 33

Кручёный с Дашкой прождали Козыря и его подручных до одиннадцати часов. При звуках шагов, приближавшихся к подвалу, Кручёный всякий раз выбегал в полутёмную, пахнущую уборной переднюю и брался за крюк, запиравший дверь, готовый при первом же сигнале откинуть его и впустить гастролёров. Так он про себя называл посланных в Тульскую область.
Успех экспедиции, собственно, не вызывал у него никаких сомнений: колхозники — народ доверчивый, товар в сельмаг завезён. Так что оставалось самое пустячное дело: проникнуть через заранее подготовленный лаз внутрь магазина, нагрузить машину, махнуть рукой на прощание спящему селу и… «уехать в корявую мглу ночи по той дороге, по какой никому и в голову не придёт догонять».
Дашка весь день, не покладая рук, готовилась к приёму товара. Вот и теперь, завесив окна от любопытных взглядов непроницаемыми занавесями, она оттолкнула от стены сундук, под которым имелся отлично замаскированный люк, ведший в добротно отделанное подземелье. Там она прибралась и сложила покомпактнее всё ещё не сбытые рулоны шёлка, кипы постельного белья и купленные в комиссионных магазинах по поддельным чекам ковры. Огляделась — места оставалось ещё столько, что можно было при желании спрятать содержимое не только легковой, но и солидной грузовой автомашины. С удовлетворением подумала, что нет, не зря, конечно, они уже дважды отказались выезжать отсюда, хотя и предлагали им на три метра площади больше!..
Во дворе диву давались, не могли понять, почему бы это Дарье Николаевне из тёмного, сырого подвала, давно находящегося в аварийном состоянии, не перебраться на второй или третий этаж! Но Дашка крепко держалась за свою «квайтийку», отлич-но зная, что более удобного для тёмных делишек местечка им не сыскать… уж не говоря о таком вместительном и прекрасно замаскированном подсобном помещении, каким являлось подземелье.
Полюбовавшись наведенным в хранилище порядком, она, кряхтя, вылезла оттуда, опустила тяжёлую крышку и, ворча себе под нос, подвинула на прежнее место громоздкий сундук. Досадливо чмокнула губами, вспомнив, как всё настойчивее поговаривают во дворе о сломе старых домов и о переселении в новые.
— Чейти сопьивые!.. — пробурчала, сама толком не зная, против кого вдруг вспыхнуло раздражение: против ли тех, кто желал переселения или против тех, кто долго не ворачивался с дела.
Злобно добавила, бросая взгляд на уныло стучащие на облезлой стене ходики:
— Ну, где зе они, паязиты?! Тепей тойко спать язес — явятся! Кручёный ничего не ответил, а лишь ещё больше нахмурился, продолжая нервно ходить из угла в угол по комнате. Всё неспокойнее делалось у него на сердце. Нет провала он не боялся. В случае провала он всегда в стороне: не было ни единой ниточки, которая бы соединяла его напрямую с теми, кто занимался неположенными по закону делами. А что из того, что они его знают и бывали у него? Его многие в Москве знают и многие к нему заглядывают — несут в ремонт часы и всегда остаются довольны.
Нигде так не починят — и дёшево и надёжно. А разве он, Кручёный может упомнить всех своих клиентов? Конечно же — нет! И в то же самое время, уж какие хитрые вещи — то в одной, то в другой газете промелькнёт — распутывают! Кошмар!.. Вот тут об одном в «Известиях» писали — валюту скупал, миллионами ворочал! Уж у него ли не было всё тонко проду-мано? От начала и до конца дела чужими руками проворачивал. Даже те, кто на него работали, в лицо его не знали, а вот… И всё же Кручёный опасался другого: не перехватил ли этих самых гастролёров Цыган!.. Если так, то уж лучше провал. Провал — гибель двух-трёх человек, но не гибель его, Кручёного, престижа. Утрата же власти — неминуемая гибель его, Кручёного.
«У, гадость!.. — ещё более насупливаясь, вздохнул он. — Не было этого подонка — всё шло своим чередом. Явился — всё полетело к чёрту!..» До боли стиснул веснушчатые кулачки, вспомнив цыгановы слова: «А ну вас всех к чёрту — посмотрю-посмотрю, да и уеду куда-нибудь с Люсенькой. Валяйте тут без меня!» Ну, нет, чего-чего, а этого он, Кручёный, умрёт, а не допустит. Столько лет терпеливо дожидался того дня — у, всё рассчитал! — когда вокруг неё пустота образуется, когда ей опереться не на кого станет, чтоб со снисходительной улыбочкой выйти вперёд и предложить свою руку. Несколько месяцев назад почти достиг этого: яблочко готово было свалиться в рот. Да совершенно неожиданно смешал все карты Сутулый!..
Но Кручёный терпелив, он умеет выжидать. И он дождался того часу, когда и этот соперник ослабел настолько, что его можно голыми руками без опаски брать. Едва же он собрался сделать это, как перед ним воздвиглась новая преграда!.. Ну нет уж, больше он уступать не намерен. Хватит, уж на сей раз он будет бороться не на живот, а на смерть! «Да что Цыган?! – время от времени подбадривал он себя. — Теперь Цыган не страшен. Слишком замаран у него хвост, чтоб рыпаться!» И всё же не решался, не отваживался вступить с этим грозным противником в открытую схватку. Природная трусость и многолетняя привычка всё делать чужими руками диктовали другое. «Можно уничтожить этого гада, но по-другому. Нельзя подвергать себя риску! Как? Это пока неизвестно. Хотя в нужном направлении кое-какие шаги уже сделаны…»
И не только это лишало покоя Кручёного, мешало спать по ночам. Скребло сердце и ещё одно. Когда Цыгана в тот раз взяли, в их подвале осталось изрядное количество его барахла: отрезы, трёхпроцентные облигации, золотишко и ещё кое-что. Всё это сначала было ловко и своевременно припрятано, а потом очень выгодно сбыто. С тех пор прошло восемь лет, и на вырученные денежки они с матерью смотрели как на свои. Были уверены, что уж за последнее-то дельце Цыгана не помилуют и приговорят к вышке. Но ловкий адвокатишко, которому сунули изрядный куш, и чересчур гуманные судьи решили иначе: Убийцу и грабителя-рецедивиста не расстреляли, а сослали на десять лет. «На худой конец и это, конечно, было не так уж плохо. Шутка сказать — прожить эти годы далеко не в санаторных условиях — за Полярным кругом да среди таких же головорезов!..» У Кручёного была твёрдая уверенность, что Цыган при его горячем, вспыльчивом характере непременно нарвётся на такого же отпетого… и обязательно сложит свою буйную голову. Ошибся Кручёный — железный организм Цыгана выдержал. Выдюжил он и в звериной борьбе за лучший кусок среди потерявших человеческий облик собратьев. И вот он снова встал перед глазами как ужасный, не дающий покоя призрак… «Гоните, гоните всё, что я у вас оставлял!..» Кручёный
снова задумался. «Едва втолковали с матерью, что нет сейчас возможности расплатиться с ним. И всё-таки кругленькую суммочку пришлось сунуть гаду в зубы: в морду полез!..»
Кручёный замер, прислушиваясь: «Явно крадутся к подвалу… Так и есть. Вот уже спускается кто-то по лестнице. Нет-нет да скрипнут под тяжестью ступени — значит, не с пустыми руками!..» С забившимся сердцем он бросился в прихожую, неслышно откинул увесистый крюк и… отпрянул: из темноты через порог нахально шагнул кто-то в стёганке, шапке-ушанке и с мешком за спиной. «Цыган?!..» Бороды нет, чёрные глаза сияют молодо. Через правую, до синя выбритую щёку пролёг страшный сиреневый шрам, который был продолжением того самого, что косо шёл из-под волос через лоб и который ужаснул Кручёного ещё при первой их встрече.
— Это кто ж тебя так?.. – кивая на щёку, не удержался и с притворным участием спросил он.
— Да как тебе сказать? Друзья-товарищи лопаточкой прошлись, — с насмешливыми огоньками в глазах ответил Цыган, после чего сбросил на пол мешок, глухо стукнув им о доски. Пояснил: — С молочком приехал.
Дашка, стоя в дверях комнаты, с любопытством смотрела на гостя и его мешок, из которого торчало горло жестяного бидона.
— Вот, — продолжал Цыган, разводя руками как бы в оправдание. Знаю, что глупо, да выхода не было! Женился, буду теперь запросто Москву посещать… — он скинул стёганку и остался в стареньком свитере — сильный, ладный, мускулистый. Лукаво подмигнул:
— Фермером стал: свой дом, огород, корова! Приезжайте летом отдыхать, милости просим!.. Да! Только… — он нахмурился: — Люське об этом ни гу-гу, понятно?!.. Жить с колхозницей я, конечно, всё равно не стану. Мечтаю продать её барахлишко: у меня, мол, квартира в Москве отсуживается, там жить будем. Заберу денежки и… порядочек!
— Ай Цыган! Ай маядец! — не удержалась, с завистью покачала головой Дашка, — и бросила с упрёком сыну: — Видай?! Во как надо, усись!
— Ну, ты ещё! — недовольно оборвал её Кручёный. — Заткнулась бы! — и молча пропустил гостя в комнату.
«Всё по-старому в этой келейке, — входя, с усмешкой оценил Цыган и внимательно осмотрелся, — облезлый комодик, старенький гардеробчик, квадратный столик со знакомыми стульчиками и ветхий с выпирающими пружинами диванчик!..»
— Как всегда скромно и просто в хижине! — опускаясь на отчаяно заскрипевший стул, небрежно подмигнул он.
— Да ведь как зе, Васенька, — не те без тебя въемена-то быи! — плаксиво запела Дашка. — Обедняи, совсем обедняи даягой!
— Ну, ты, ты! Чего не в свои дела суёшься?! — грубо оборвал её Кручёный. — Сколько раз говорено!.. «Без тебя! Вот стерва!» — И он покосился на Цыгана.
— Гость за стол сел, значит угощать нужно! Так я говорю, аль нет?
— Да так, так, — всё с тою же ухмылкой отозвался тот. Дашка, лебезя, стала суетливо накрывать на стол. Принесла огурчиков солёных, белужки копчёной, чёрной икорки, три бутылки «Столичной» и рюмки. Расставляя всё это, сладко приговаривала:
— Дъя даягова гостюски нисего не зайко: ни тъюдов, ни таваю!
— Ну, коли так, смени-ка нам тогда вот это, — Цыган презрительно кивнул на рюмки. — Что мы птички божьи, что ль?..
Дашка всплеснула руками:
— Ай, батюски, да стой-то я?! Отвыкья, совсем отвыкья от настояссих-то юдей! – схватила со стола рюмки и побежала на кухню. Цыган терпеливо дождался, пока она не вернулась и, охая, не поставила на стол два тонкостенных стакана.
— Ну что ж, выпьем? — пристально глядя на севшего напротив Кручёного, жёстко спросил он. Дашка вдруг бросилась с грязной руганью на кухню: там что-то затрещало и зашипело.
— Выпьем!.. — в тон ответил тот, весь подбираясь и настораживаясь, и по-хозяйски потянулся к бутылке. Но Цыган, опередив, взял сам.
— Ладно, я постарше буду… — налил сначала себе, потом в другой стакан.
«Вон оно как! — злобно подумал Кручёный, — ну, ничего-ничего, мы ещё своё наверстаем!..» Весь кипя, он взял до краёв налитый стакан, сдержанно чокнувшись, опрокинул в себя и, как ни в чём не бывало, стал закусывать.
Цыган тянул с отвращением. Потом, зажмурившись, отста-вил стакан в сторону и начал звучно тыкать вилкой в тонкие ломтики рыбы.
— А ты, я гляжу, Вась, так пить-то и не научился, — не удержался Кручёный.
— Да как тебе сказать, дорогой, — с хрустом дробя попавший под зубы хрящик, ответил Цыган. — Не уметь в себя лить, это ещё не значит не уметь пить. Поехали по второй, что ль?
Также молча, один морщась, а другой — словно воду, опорожнили ещё по стакану. «Сейчас, кажись, пойдёт ломиться, — хмуро нанизывая неаккуратно нарезанные кружки огурца, подумал Кручёный. — Ну что ж, Васенька, валяй-валяй!..»
— Передохнём? — извлекая из кармана дешёвые папиросы и красиво «по-цыгански» закуривая, предложил гость. И тут же из его влажного красного рта к потолку двинулось колечко дыма.
— Передохнём! — также беря папиросу и стараясь выдержать пронзительный взгляд Цыгана, ответил Кручёный. Несмотря на выпитое, голова работала чётко. Мысли были ясные, и он чувствовал себя как игрок, садящийся за столик против сильного, но вполне победимого для него с некоторых пор сопер-ника. Вот только никак не мог достать дрожащими пальцами из коробка спичку и зажечь её.
Цыган медлил, презрительно затягиваясь, словно выбирал, в какую точку верней направить первый удар. Затем неожиданно, согнав с лица притворную улыбку, выхватил изо рта папиросу.
— Куда Агронома послал?..
Сунувшись с папиросой к огню, Кручёный закашлялся, отчего с трудом зажжённая спичка погасла. Сдавленным голосом ответил:
— Он не поехал…
— А кто ж поехал?!
— Козырь… — всё ещё демонстрируя свою независимость, Кручёный шумно потянул папиросу, но она не дымилась. Не выдержав напряжения, он отважился на секунду поднять глаза. Торопливо пояснил, предупреждая вопрос:
— Да тут… недалеко… три часа ходу! — и стискивая зубы, потупился под немигающим взглядом.
— Когда вернутся?..
Затравленно покосившись на померкший и уже затянувшийся пеплом огонёк папиросы собеседника, Кручёный замешкался. «Признаться, что уже с утра всерьёз тревожится за гастролёров? Что все сроки давным-давно вышли?.. Нельзя! Это в его, Цыгана, пользу. Заплюёт и с дерьмом смешает!..»
— Вообще-то, жду завтра, к вечеру, — небрежно сказал и коротко взглянул на притаившуюся в дверях мать: «Цыц! Не ввязываться!» — а ты чего волнуешься-то? Дельце верное — полный порядок будет!
— Я не волнуюсь. Почему не посоветовался?
«Вот он — шах королю-то!.. — стиснул зубы Кручёный. — В лоб, сразу!.. Ну нет, милейший, до мата ещё далеко! Не такие уж и мы слабачки!» Ответил со вздохом:
— Как тебе сказать, Васенька? Ведь и у нас за это времечко кое-какой полезный опыт накопился, и мы ведь тоже… — однако не довёл начатого хода до конца, спасовал: — А чего тебе? Скажи, какая проблема! Да я таких дел, если хошь знать…
— Вот что, — жёстко оборвал его Цыган, снова заставляя собеседника отвести взгляд. — Я вернулся, понятно? Я — здесь! И чтоб ничего больше — без меня! — он вцепился глазами в бегающие глазки Кручёного.
Тот, изо всех сил сопротивляясь, попытался выдержать атаку. Но в отчаянии почувствовал, как от напряжения что-то сдаётся и ломается внутри. Потупился.
— Да я что?.. — ненавидя и презирая себя, он заюлил, — парни сами пришли: так и так, решили съездить, организуй транспорт. Я достал — сказали спасибо и поехали…
— Словом, вот так! — давая понять, что не верит ни единому слову, подытожил Цыган, — чтоб это было в последний раз, ясно? — и, не дожидаясь ответа, стал наливать себе в стакан, пристукивая горлышком о край. — Ну, а ты что ж?.. — глянул на вошедшую Дашку. — Неси-ка ещё стакан и эту самую… — он дождался, когда она вернётся, и закончил разлив на три персоны.
Кручёный неприязненно посмотрел на севшую за стол мать. Терпеть не мог пить с ней. Во хмелю она делалась отвратительной. Похабно ругалась, без толку шумела и даже лезла драться. Но, покосившись на Цыгана, противиться не решился и промолчал.
После первого же стакана Дашка стала трескуче смеяться, говорить, обращаясь преимущественно к Цыгану, и размахивать руками.
«Конечно-конечно, что я теперь для тебя? Я теперь мелкая рыбёшка! — с ненавистью глядя на неё, терзал себя Кручёный. — Я маленький ничтожный человечик, до которого никому нет никакого дела, даже собственной матери!.. Понятно: тебя, тварюгу, интересуют только деньги, и ты будешь на коленях ползать перед тем, кто их тебе швырнёт! У, с-собака!..»
— А ведь я тебя, Вась, тогда съязу-то и не узная! — пьяно облапив собеседника, восторженно лепетала Дашка. — Свой и не свой! Знакомый и не знакомый!.. А сто это, дъя сего ты себе такую баядиссю-то отпустий?..
— Да как тебе ответить-то, Дарья Николавна? — с брезгливостью освобождаясь от неё, снисходительно отозвался Цыган.
— Легче было жить с этой самой бородищей, вот и отпустил. «Это ещё почему?!..» — насторожился Кручёный, но посчитал за унижение спрашивать и, с равнодушным видом поддев вилкой солёных грибков, стал лениво жевать их скользкие крепкие шляпки.
— Это как зе так? — качнулась и рыгнула обалдело глядевшая Дашка.
Цыган, поморщившись, снова отстранил её и пустил дымок.
— Эта самая бородища, уважаемая Дарья Николаевна, мне, можно сказать, жизнь спасла. Да-а! Мне с ней во как вольготно там было… — он затянулся и прищурился, будто вглядываясь в прошедшее. — Борода!.. Бывало, выйдешь на работку, начальство осмотрит всех — мне что полегче: старик!.. Норму назначают — мне обратно меньше всех. Вот я и жил там за ней, как за каменной стеной: «Старик, садись сюда — здесь посуше!», «Старик, на-ка тебе кусок хлеба!» А ты — «как зе так»? Да я эту самую бородищу-то должен теперь под стекло и — на стену. Вот так, понятно?.. Раз только один не уважил её, — взгляд Цыгана из мечтательного сделался твёрдым, и он на некоторое время задержал его на Кручёном, отчего у того по спине пробежали крупные мурашки, а ноги мгновенно ослабели, — так его, бедного, потом записали пропавшим: той самой лопаточкой, которой он мне вывеску попортил, я его и закопал. Ну да ладно об этом!.. — Цаган твёрдой рукой стал снова наполнять стаканы.
— Да! Кстати, — сказал он, когда выпили и закусили, — вы сегодня что ль моё-то всё отдадите?.. — и цепко оглядел обоих из-под левой брови.
— Не. И сегодня не можем…
Цыган стал медленно подниматься.
— Вася! Васенька! — храбро кидаясь ему на шею, залебезила Дашка. — Да ты сто? Нам не довеяес, да? Нам?!
Несколько секунд Цыган, хрипло дыша, с ненавистью смотрел на вскочившего со своего стула Кручёного. Потом грубо освободился от Дашки и тяжело сказал, с шумом опускаясь на стул:
— Н-ну ладно, ещё немного обожду, поверю!!. — продохнул и добавил, глядя в пол:
— Тогда давайте мне ещё грошей — те кончились.
Дашка посмотрела на медленно садившегося на своё место сына.
— Васенька, не беспокойся! Всё будет в поядке! — и потянулась к бутылке. — Выпьем есё по одной!
Цыган поднял голову и оттолкнул её руку:
— Пусти уж, я сам, — и едва не опрокинул бутылку, начав наливать.
— Мне хватит, — обиженно закрывая ладонью свой стакан, заплетающимся языком проговорил Кручёный. Водка, стекая с его руки как с крыши, полилась на стол.
— Да брось!
— Не, хватит, — упрямо повторил Кручёный и, будто случайно, повалил стакан.
— Да сто зе ты добьё-то выиваес! — возмутилась Дашка. — Не давай ему бойсе, Вась, сёйт с ним! Давай мне!
«Стерва, гадина!.. — искоса глядя на мать, с ненавистью думал Кручёный. Мысли его, как бы задевая одна другую и перехлёстываясь, сердито шевелились в голове. — Отца продала с-сука… и меня в любой момент продаст… но мне помогла сейчас… не сморгнёт, если выгоду почует!..» От закипевшей желчи стало жарко. И он расстегнул рубашку, показывая свою впалую тощую грудь.
«Стоп! — спохватился он вдруг, — а это, как её… А почему же Цыган, сука, до сих пор ничего о Люсеньке-то не спрашивает? Хитрит… Хитрит, паскуда! А может… может, уже виделся с ней, сговорился обо всём?!.. Э, нет, тогда б он похвалился! Уж не удержался бы. Но он хитрый и всё может! Он… Надо бы спросить — навести разговорчик!» Выждав паузу, Кручёный мечтательно сказал:
— Да! Вчера Люсеньку видел — идёт со своим Сутулым, прижалась к нему вот так… А он… тоже одет шикарно, при галстучке, всё чин-чином… Любит её!
С лица Цыгана мигом сползло насмешливо-самоуверенное выражение, и он пристально посмотрел на Кручёного. Но тот с невинным видом потянулся к банке со шпротами, вколол вилку сразу в три рыбёшки и понёс к себе через весь стол, густо капая маслом на скатерть.
— Да ты сего это скатейть-то пойтис! — вскакивая, заорала Дашка. Стиять-то, небось, не будес, сёйт пайсивый!
— Отзынь! — весь наливаясь кровью и делаясь от этого ещё более кривоносым, гаркнул Кручёный. — А то ведь не посмотрю там… на это самое!
— Да бросьте вы, — брезгливо поморщился Цыган и толкнул Дашку в плечо, усаживая её на место. Тут же вцепился взглядом в Кручёного.
— Обо мне спрашивала?..
— Кто?.. А! Не. А что ты ей? Живёт в достатке, одевают её как куколку…
— Брось трепаться! — Цыган с грохотом встал из-за стола, нервно прошёлся по комнате. Неожиданно остановился.
— А ну-ка сбегай, позови! — прохрипел злобно и не глядя.
— Нашел дурака! — ухмыльнулся Кручёный. — Чтоб Сутулый меня с лестницы спустил, да? С лестницы?..
— Тебе что сказано, гад?! — багровея, рыкнул Цыган.
Из головы Кручёного мигом выскочил весь хмель. «Дур-рак! Ид-диот! Напомнил только!..» — отскакивая в сторону, ругнул он себя. Заговорил обиженно:
— А чего ты?! Ну, схожу! Чего орёшь-то?!..
Люська вышла не сразу. Она о чём-то долго шепталась с Полинкой в другой комнате. Сутулого дома не было, а малень-кая Оленька хвасталась перед «дядей» новыми туфельками, которые ей купил «дядя Боря».
— Ну и как, любишь ты его? — спросил её Крученый.
— Очень! Он мне всё разрешает! Домики рисует, а я их разукрашиваю потом цветными карандашиками!.. Их мне тоже купил дядя Боря. Посмотрите, какие — я сейчас принесу, — девочка бросилась в другую комнату и столкнулась на пороге с Люськой.
Распахнув дверь, та предстала — красивая, яркая и вся в драгоценностях.
— Он пьяный? — в упор глядя на Кручёного, будто тот был во всём виноват, спросила она.
— Да не так, чтобы… на взводе… — ответил тот, жадно оглядев красотку и подавив вздох.
Полинка молчала и, переводя глаза с одной на другого, выжидала.
— Вот посмотрите, какие, посмотрите! — выбегая с коробкой цветных карандашей в руках и вся сияя, воскликнула Оленька.
— Ну, ты ещё здесь! — резко обернулась к ней Люська. Марш на своё место!
Девочка растерянно остановилась, испуганно прижала к себе карандаши и, вся поникнув, послушно побрела туда, откуда только что стремительно выскочила.
— Чего он хочет? — тотчас забывая о ней и всё с теми же злыми огоньками в глазах, спросила Люська.
— Не знаю. Да!.. — Кручёный пытливо заглянул ей в лицо.
— У, если продашь!.. С какой то молочницей спутался, с молочком приехал!
— Иди ты! — Люська враз повеселела. «Ну, тогда-то всё легче может обойтись!..» — С молочницей, говоришь?! Слыхала, мам?
Полинка смотрела на Кручёного уже с надеждой — верила в его изворотливость!
— Но только вот что: ты, это самое, не сразу — об этом, ладно? — трусливо заюлил глазами тот. — Войдёшь — то да сё, и уж потом: «А это что у вас за мешочек? У, да здесь бидончик!.. Чей это? Твой?!» Вот так, ясно? Пошли.
Люська накинула на плечи шубку и сунулась к трельяжу. Потом, кокетливо поправив волосы, оглянулась на мать и вышла из комнаты.
«Так ты, значит, с молочницей!.. С молочком приехал!.. Умора! — усмехалась она про себя, семеня за Кручёным и стараясь, чтобы в ботинки не залез снег. — Эх, Васенька, Васенька, куда ты докатился!..» Отчётливо представила его себе, каким видела в последний раз: бородатым, старым и с безобразным шрамом на лбу. И ощутила досаду, что о таком вот думала всё это время, ждала. Смотрела на все знакомства и связи как на временные, всех мужчин с ним сравнивала, — ни один не выдерживал этого. И вдруг!..
Когда стала спускаться в подвал, споткнулась и едва не загремела вниз. Кручёный подхватил… некоторое время не отпускал, шумно дыша.
— Ты чего?..
— Люськ, в последний раз предлагаю тебе, слышишь?! — с силой удерживая её, жарко зашептал он. — Уедем куда-нибудь, а? К морю! Мать брошу! Дачу куплю! Дом! Дворец! Будешь как царица! У меня много денег, больше миллиона! На всю жизнь обеспечу!
Люська замерла в нерешительности: «Врёт, сволочь, или…» Но тут же с отвращением оттолкнула, отстраняясь от затхлого духа его гнилых зубов. Впилась взглядом в мышиное, слабо освещённое отблеском фонаря с улицы, лицо. И засмеялась:
— А что? Может, с Васей на этот счёт посоветуемся, а?!..
— Всё смеёшься! — проглотив слюну, прерывающимся голосом выговорил Кручёный. — Ну, смотри, как бы тебе опосля не заплакать! Пошли.
— А ты не пугай! — задерживаясь, злобно прошипела Люська.
— Не из вашей породы небось!
— Я не пугаю, иди… — играя желваками, Кручёный привычно спустился и отворил дверь. Сразу стали видны грязные оледенелые ступеньки лестницы, на которые было страшно наступать.
«Тоже ещё мне — жених! — напряжённо глядя под ноги, усмехнулась Люська. — Недоносок несчастный! И на мужчину-то не похож. «Миллионы»! Откуда?!» Продолжая презрительно улыбаться, она поскорее миновала прихожую: «Вечно у них здесь вонища!».
Вошла в комнату и… как вкопанная остановилась, забыв обо всём. Из-за стола, навстречу поднялся Цыган, — «Ну тот самый, о котором думала и которого во сне без конца видела. Тот, кого с тайной надеждой ждала всё это время. И он совсем не похож на бородатого и старого, с каким разговаривала две недели назад. Васька, сволочь, да ты всё тот же! — она ахнула. — А я-то, я-то, дура! Вот только на морде шрам. Но это — пустяки, мелочь! А глаза, улыбка, зубы! Ой, не могу смотреть — так и жгут, так и пронизывают душу эти сумасшедшие глаза!»
«Э, да пропадайте вы пропадом, все полковники с генералами!» — мелькнула отчаянная мысль.
Цыган молча и с большим аппетитом смотрел на Люську.
«Да-а, хороша чертовка! Не соврал Кручёный, одевает её этот самый, ничего на скажешь!.. Шикарно! И шубка, и платьице, и побрякушки разные… всё ведь не подделка — сразу видно. Очень даже серьёзный фрайер, трудно будет вырвать у такого!..» — ревниво оценил он.
— Что же ты молчишь, Люсенька? — мягко подходя, с игривой улыбкой заговорил Цыган, каким-то особым чутьём угадывая, что не утратил ещё власти над этой яркой и дорого одетой женщиной. — Или, может, думаешь, я в обиде на тебя за прошлый приём?.. Зря-а! Потом-то я и сам понял: права моя цыпочка, права. Не стоило мне такому — грязному и небритому — переться к вам! — Он коротко посмотрел на уткнувшуюся лицом в сложенные на столе руки Дашку. — «Спит стерва!» Потом перевёл красноречивый огненный взгляд на стоявшего напряжённо возле двери её сынка…
«Что-о?!.. — Кручёный растерянно закрутил головой, как бы ища защиты. — Нет, это же… Да ни за что! Да я!..» Но Цыган нахмурился и рявкнул:
— Ну! Ясно иль нет?..
Кручёный понял, что сопротивление бесполезно. Чувствуя, как его охватывают и ужас, и зависть, и омерзение к тому, что сейчас должно произойти, он сгорбился и стал медленно разворачиваться в сторону двери. Задержавшись, с надеждой взглянул на Люську. Увидев подло горящие щёки красавицы, Кручёный осознал: «Всё ещё любит! Любит она Цыгана!» В полном помутнении он качнулся и слепо вышел из комнаты…
Весь дрожа и ещё раз подозрительно покосившись на Дашку, Цыган быстро приблизился к Люське. Губы его подёргивались, глаза сверкали. Неожиданно схватив её в охапку и как пушинку оторвав от пола, он пошёл с ней на цыпочках к стоящей в глубине комнаты кровати.
— Королева ты моя, — задыхаясь, шептал он, — кажется, целый век ждал — и вот… Да разве так я разодену тебя, разукрашу?!.. Дай встать на ноги, ещё шикарнее ходить будешь! Вот только оправлюсь немного, огляжусь!
Люська сжалась, замерла, не зная, как себя выгоднее повести. Распрямиться и выскользнуть из мощных рук гибкой пружиной? Закричать? Позвать на помощь?.. «А, может, и в самом деле, не стоит того полковничек?!» — мелькнуло отчаянно в голове. «Не стоит! Не стоит!» — торопливо шепнул над ухом голос, а руки сами собой обняли могучую смуглую шею…
«… Да неужели мне теперь вот так стоять и ждать здесь, пока он… там!..» — метался в передней Кручёный. Полный злобной радости он вдруг хлопнул себя по лбу, привстал на цыпочки и, стараясь не скрипеть уличной дверью, выскользнул наружу. Увязая по щиколотку в мокром снегу, бросился к люськиному дому. «Сейчас, сейчас мы вам устроим! — ликуя, думал он, видя перед собой ненавистные лица Бориса Степановича и Цыгана.
— Сейчас вы у меня друг другу рога посшибаете!..»
— Где… где здесь ваш этот… Сутулый? — крикнул он, ворвавшись на кухню и едва не сбив с ног перепугавшуюся Веронику.
— А он … не приходил ещё… — еле слышно пролепетала она, медленно пятясь к своей двери.
С трудом осмыслив, что ему ответили, Кручёный безобразно выругался и бросился обратно, всё ещё надеясь как-то помешать тому, что было противно его сознанию, одна мысль о чём переворачивала всё внутри.
Выбежав во двор, он остановился, жадно хватая открытым ртом воздух. И снова побежал, не разбирая дороги и не замечая, что оба ботинка уже полны талого снега и обжигающей ледяной воды. «Что… да что же делать? — в отчаянии спрашивал он себя.
— Куда… к кому же — теперь?!.. У, Таракан! К Лёшке Таракану!» — обрадовано вспомнил вдруг, уже подбегая к сеням флигеля, и, спотыкаясь о ступени, сходу взбежал на второй этаж. Правда, очень уж непонятно, как казалось Кручёному, вёл себя тот в последнее время. На все намёки относительно планов Цыгана только хмурился: «Тут не моё дело… Как она. Вот если он насильно захочет… ну, что-нибудь там… тогда — другой коленкор!» — Так вот же, теперь-то как раз и есть то, что надо! У-ух, сейчас Таракан взовьётся! Уж он не сдрейфит!»
Но радость Кручёного была преждевременной: Алексей также ещё не приходил с работы.
— Что же делать? Как же быть-то?! — растерянно глядя в захлопнутую тётей Феклушей дверь, хрипел он. Всё ещё на что-то надеясь, бросился опять вниз и ворвался в свою квартиру. Там было отвратительно тихо… Кручёный в бессильной ярости прислонился к стене. Постоял, дико озираясь, после чего рванулся на кухню, где увидел под грязной раковиной топор. С остервенением схватил его. Но что-то более сильное, чем то, что заставило схватить, разжало пальцы. И топор, выскользнув из руки, больно ударил по мозолю. «Стерва!.. Гадина!.. — с ненавистью вспомнил он о матери. — Нажралась, сука, и спит теперь!» Бессильная злоба душила его.
— Они там, вдвоём!.. Все условия! — задыхаясь, дрожащими губами шептал он. — А я… я здесь! Как самый последний подонок!.. — недоумённо осмотрелся. — Да как? Почему?! Это же мой дом, а не его! Вот взять бы да и крикнуть: «Эй ты, слышишь?! Я у себя дома или нет? Ответь же, гад!..»
Проглотив слюни, он яростно взглянул на топор, снова почувствовал страстное желание взять его, подскочить к двери и изо всех сил хватить по ней обухом. Он дважды брал и подбегал. Но подбегал почему-то на цыпочках, а стиснув свои жёлтые короткие зубы и широко размахнувшись, неожиданно для самого себя бесшумно опускал топор на пол!
И, наконец, осознав, что не решится, не сделает того, что нужно, поняв, что не в состоянии одолеть соперника вот так, в открытом бою, сел на корточки, обнял колени и затрясся. Заплакал злыми, не облегчающими душу слезами, ненавидя Цыгана, Люську и больше всего — мать. Он ненавидел её за то, что она, сама ничтожная и жалкая, нашла себе в пару такого же ничтожного и жалкого для того, чтобы произвести на свет и сделать невыносимо обидной жизнь ему, Кручёному. Вспомнил, что это по её совету он курил и принимал в себя какие-то снадобья, и с ещё большей ненавистью поставил ей в вину и свою болезнь, и свою слабость, и худосочие. Он забыл, что сам в то время, полный необоримого ужаса перед возможностью оказаться на фронте, полный страха за свою шкуру, готов был глотать, пить и вводить в себя всякими иными способами любую дрянь, лишь бы только избежать призыва в армию.
— С-сука! Стерва! Падла!.. — до крови кусая руки, шептал он. Кручёный замер, прислушиваясь: в подвал кто-то спускался. Судя по неуверенным шагам — чужой!.. Он вытер рукавом слёзы и слюни и подскочил к двери, не думая даже о предосторожности, о которой не забывал ни ночью, ни днём. Было всё равно, кто и с чем идёт теперь в его логово. Важно, что он может и должен прекратить то, что становится всё более невыноси-мым для его, Кручёного, рассудка. Наступит сейчас конец нестерпимым и ни с чем не сравнимым мукам!..
Распахнув дверь — замер, увидев перед собой бледное лицо незнакомой женщины.
— Вы — Александр Петрович?.. — подёргивающимися губами спросила она.
— Я самый! Входите! — справившись с замешательством и мигом поняв, что следует делать, радостно ответил Кручёный. И, подбежав к двери в комнату, он с остервенением тряхнул её:
— Эй вы там!.. Отопритесь! — подождал, тряхнул ещё яростней. — Слышите иль нет?!
— Ну, чего, чего шумишь? — после некоторого молчания донёсся недовольный голос Цыгана.
— Открывай сейчас же, вот чего! — оглянувшись на женщину и задыхаясь, повторил Кручёный.
За дверью ещё некоторое время помедлили, потом что-то скрипнуло, прошелестело и только после этого лязгнул запор и дверь отворилась.
— Ну, что орёшь? Чего надо? – хмуро спросил Цыган. Вид у него был усталый и заспанный, а на щеках расцвели красные пятна.
Кручёный с ненавистью оглядел его с ног до головы: волосы взлохмачены, рубашка смята, но в глазах — о, гадость! — довольный, счастливый огонёк! Люська, также вся взъерошенная и непохожая на ту, гордую и надменную, что спускалась в подвал минут сорок назад, невинно сидела за столом. Хотя было отлично видно, что она присела туда только что, за несколько секунд до того, как была открыта дверь.
Человек — к нам, понятно? — со слезами в голосе крикнул Кручёный и нервно кивнул через плечо.
Цыган насторожённо посмотрел на шагнувшую в комнату женщину, на её встревоженное и бледное лицо.
— Нет-нет, мне — Александра Петровича! — попятилась она и прижала руки к груди…
— Так скажите же, почему до сих пор нет моего мальчика? Что с ним случилось?!..
— С кем это? — бросив на Кручёного подозрительный взгляд, вмешался Цыган.
— С моим сыном! — пояснила женщина. — Он сказал мне, что поедет с Наденькой в Загорск, к её родственникам. Но он обманул меня. Я только что звонила – она дома! Он поехал куда-то ещё!.. — она снова обернулась к Кручёному: — И мне сказали… мне посоветовали пойти к вам. Мой сын, оказывается, последнее время постоянно бывал у вас, и вы всё знаете! Один человек видел, что даже перед самым отъездом он забегал сюда! Валерий уверял меня, что едет с Наденькой. Под таким предлогом он выпросил у меня отцовскую машину. Но он обманул меня и поехал совсем в другое место. И я хочу знать — куда!
Цыган бешено посмотрел на Кручёного, и тот, втянув голову в плечи, на всякий случай сделал шаг назад.
— Так что же вы молчите?! — цепко ухватила его за руку женщина. — Говорите же, куда и зачем поехал мой сын!
Люська бесшумно выскользнула из комнаты, и последнее, что она услышала, уже выходя из квартиры, был голос Цыгана — он говорил:
— Мамаша, не волнуйтесь! Ваш сынок правильный человек, и он не пропадёт, понятно? Кройте себе домой и спокойненько ждите. Всё будет в порядке!..
— Убью, с-сука!.. — крикнул Цыган Кручёному, когда стихли звуки шагов женщины…
Полинка встретила Люську взволнованно и, затолкав её в маленькую комнату, уставилась на дочь немигающими глазами.
— Ну что? Обещает беззаботную жизнь?!..
— Говорит, скоро будут большие деньги. Собирается уехать из этих краёв — куда-нибудь поближе к морю. Требует, чтоб и я с ним ехала. «Женюсь!», — говорит. Спросил, расписана ли я с Сутулым.
— Ну?! — Полинка подалась вперёд всем телом.
— Да, отвечаю, расписана.
Полинка облегчённо вздохнула:
— Правильно! Молодец!.. Пока, мол, не разведусь, пока не буду знать твёрдо, что мы с тобой — по закону, никуда от матери не двинусь… Ты — бабник, ты — красивый! Завезёшь куда-нибудь, да и бросишь!
— Я так и сказала.
— На этом и стой!