Старик

Ветер ломился в стены, завывал. Старик не спал, слушал ветер. В завываниях ветра была тревога и злоба. Стены скрипели от его напора. За 50 с лишним лет, что старик прожил в этом доме, он сроднился с ним, и чувствовал, как тяжело дому противостоять неистовым порывам, как он сопротивляется. Дом был ещё крепкий, а старик ветхий. Вся жизнь на ветру, -думал старик. - Страна на ветру. Ветры гуляют над страной, от того, может, мы и такие.  Тревожные завывания ветра навевали тоску. Ветви липы скрипели по крыше. Под липой раньше были стол и скамья красивой работы, тесть любил столярничать. За этим столом обедали летом. Когда жена, тогда ещё невеста, привела его знакомиться с родителями, за этим столом встречали его. Тёща доброжелательно,  а тесть осторожничал, присматривался, вопросы задавал всё какие-то сбоку. Лишь когда будущий зять, уже поднакаченный хитрыми вопросами, потерял терпение, и в ответ на  вопрос – В партию, наверное,   вступишь скоро, не всё в рядовых инженерах сидеть, карьеру то делать надо.- отрезал раздражённо - Хватит, одну глупость сделал, в комсомол вляпался по молодости.
Причину такого потепления понял позднее. В конце 20-х годов, родители тестя, московская интеллигентная семья из дворян, поняв, что ждать хорошего от новой власти им не придётся,  раздобыли новые документы и перебрались в город, где их никто не знал, купив там дом. Но не спасло их это. В конце 30-х отца, работавшего на скромной должности инженера, обвинили во вредительстве и арестовали, через некоторое время забрали и мать. Тесть, которому тогда было 16 лет, остался один. Работал, учился в вечерней школе, хватил лиха по полной, и коммунистов не выносил на дух.

Несколько лет назад дом собрались сносить под строительство многоэтажки. Дочь радовалась, получат взамен хорошую современную квартиру, а старик мрачнел при этих разговорах, но молчал. Снос был как приговор его жизни. К счастью, оказался по соседству вросший по окна в землю двухэтажный особняк, построенный почти два века назад. Строил купец, строил основательно со стенами в полтора метра толщиной,  с лепниной, строил для  себя, для потомков. Где они теперь, потомки?  Снос отменили к радости старика.  Спасибо тому купцу, не то снесли бы и дом старика, с которым он сроднился за полвека. Теперь и умрёт он в своём доме. Кому нужно это старьё? – возмущалась дочь.  Старик молчал. Для него дом был живым существом, таким же как липа во дворе, как соседи.
Чтобы не было так тоскливо, старик начал вспоминать  хорошее. Вспомнил, как под той же липой, на скамье, обнимал свою жену. Они недавно женились, и его постоянно тянуло к её телу. Он забирался под юбку, отыскивая потаённые влажные створки. Жена смущалась, отталкивала руку - Ну что ты делаешь. Не терпится? Неудобно, увидят. Потом сдавалась – Идём в дом. Не здесь же. И в своей комнате, закрывшись на всякий случай, сливались воедино, и она кусала его плечи, оправдываясь – Иначе я бы закричала.
Была любовь. Любовь – живое существо, и как любое живое существо, она рождается, расцветает, стареет и умирает. Что остаётся после её смерти? Привычки, обязанности, дети, которых надо растить, но  дети вырастают, и остаешься один на один с женщиной, которую ты когда то любил, не представлял жизни без неё, но давно ставшей чужой. И чем дольше живешь вместе, тем больше обнаруживаешь, насколько вы разные, как мало общего. Женщины в молодости  приобретает ту форму, которую ты хочешь от неё, она следует за тобой, но со временем отбрасывает как змея шкуру всё лишнее, и остаётся сама собой. Все интересы облетают, они уже побоку, и в остатке только заботы о  быте, беспрерывная уборка. Мужчина нужен лишь как помощник в  хлопотах о порядке дома и прочем обыденном .Женщина как бабочка, попорхает в молодости, а потом окукливается в своём женском. Женщина всегда растёт вниз.
И раздражает занудливостью и болтливостью, тем, что раньше прощалось, воспринималось как неизбежная принадлежность, но остальное то исчезло, а принадлежность осталась.  Два чужих человека под одной крышей вынуждены сосуществовать. “Если вы  любите одиночество, то женитесь”,-писал Чехов. Старик одиночество любил смолоду, но одиночество в семейной жизни это не подлинное одиночество, это его суррогат. “Хочешь жить как человек, а умереть как собака,  не женись, хочешь жить как собака, у умереть человеком  - женись” – вспомнилась другая фраза. Жизнь обманула и в этом. Он всегда считал, что жена переживёт его, но она умерла несколько лет назад. Жили последние годы как собаки, и умереть придётся как собаке, в одиночестве.  Младшая дочь давно живёт в Германии, поехала учится и осталась, вышла замуж. Старшая жила отдельно в этом же городе, раз в неделю навещала, убиралась, готовила еду. Внуки выросли, раньше то их часто подбрасывали на выходные, но теперь у них другие интересы, дед для них уже обуза. Кончается род, обрывается фамилия, у него две дочери, у брата дочь, некому фамилию передать. Он на земле последний, фамилия то уж не такая редкая, но то уже не его род, его колено. Последние годы старик одна мысль преследовала старика, что делать со всем  тем, что останется после него – старые фотографии, письма, которые теперь же никто не пишет, нерегулярные заметки, которые он делал эпизодически, программы спектаклей, которые смотрел, любил театр когда-то, и прочее. Началось это после смерти брата, когда он узнал, что дочь выбросила все вещи и документы, свидетели жизни, ненужный на её взгляд хлам, непонятно для чего хранимый отцом.
Человек за свою  жизнь обрастал  множеством вещей, которые дороги ему, напоминали о чём-то, следы его жизни на земле, хранил вещи, оставшиеся от родителей. Но оказывается что детям эти следы ни к чему. Должен ли он оставить свой след на земле, задумался старик, будут ли дети  хранить этот след,  горько, если окажется всё на свалке.  Не было уверенности.  Он перебрал всё, что хранилось в доме, то, что осталось от его жизни, и от жизни его родителей, тестя и тёщи. Следов оказалось много.  Он увидел свою жизнь и увидел, что время его жизни дыряво. Он тщился заполнить его пустоты, но как только заполнял одну, возникала ещё более зияющая пустота. Жизнь подчинялась одному –заполнению пустот времени, которые он наполнял другой пустотой, безделицами. То есть он считал тогда, что это совсем не безделицы, но взглянув сейчас, понимал – безделица. А ныне время стало одной большой дырой.
Не решившись уничтожить, он оставил это на будущее, отсканировав все, что можно, и записав на флэшку, маленький прямоугольник, в который уместилась вся его жизнь. В конечном итоге, стереть флэшку секундное дело. И мешать она никому не будет, если он оставит её. И. может быть, кому то из потомков придёт в голову узнать что-то о прошлом, вдруг она пригодится. Не итог жизни, осколки её. Остались вещи. Что ж, пускай это решают дети. Вещей не так жалко.
Под завывания ветра всё казалось мрачным, и чтобы отвлечься, он начал вспоминать то хорошее, что было в жизни, и прежде всего всплывали воспоминания о тех годах, когда он ещё был влюблён в жену, жаждал её непрерывно, когда чувства ещё не затёрлись. Вспоминал слияния, её тёплое, нежное тело, её милые причуды. Его всегда раздражали слова – заниматься любовью, делать любовь. Слияния всего лишь часть любви, самая захватывающая, но не вся любовь. Любовь была во взглядах, касаниях. Какое умиление вызывало в нём каждое движение её тела, его извивы,  линия шеи, переходящей в плечи, линия плеч, изгиб бедра, гладкость кожи. Выпуклость лобка, пухлые створки. Какой захватывающий дух танец исполняли её бёдра, когда она скакала верхом на нём.
Проходила любовь, проходила острота чувств, оставалась привязанность к её телу. Оно влекло, но всё реже. Когда люди перестают спать в одной постели, исчезает последнее – привязанность тел. Желания гаснут, приходит мудрость. Мудрость – отсутствие желаний. Желание всегда стремится стать страстью, а страсти лишают мудрости. Но свою мудрость он готов бы променять на страсть, если бы нашёлся подходящий Фауст. Но нет в мире Фауста, умеющего сотворить такое.
Он уйдёт, придут другие. Вспомнились внуки, сколько радости доставляли они, хотя и отдалились сейчас.  Вспомнил, как носил их на руках, слушал их лепет, играл с ними. Вот они с внуком идут вдоль реки, река шумит, бормочет, играя камушками, прыгая через них. Рюкзаки невесомы, идти так легко. За поворотом  река меняется, теперь она неторопливо течёт меж лугов, рассматривая берега в склонившихся ивах. Луг пахнет скошенной травой, запах умирающей травы так приятен, но при том весь в цветах. И тишина. Старик открыл глаза, окна светлели уже, и ветер стих. Он закрыл глаза, и снова замелькали радостные картины. Жаль, утром не может вспомнить ничего, а какая захватывающая  жизнь проходит в снах. Старик спал.