Победа

      Растаял серо-голубой снег на крышах. Чахлые сугробы проваливались под ногами. Хрустальные сосульки падали, разбиваясь вдребезги на завалинках у стен зданий. Неугомонной хозяйкой бушевала весна сорок пятого года. Ей, победно, в тысячи мелодий, сливаясь в речку, бренчали песню струны ручейков... Детдомовцы гурьбою высыпали на улицу:
  – Наши воины водрузили знамя над Рейхстагом. С победой, с победой, с победой! – поздравляли друг друга с восторгом ребята.
   На углу, на самом повороте, застряла телега с бочкой дегтя:
  – Голубчики, помогите, кобыла слабая, сама справиться не может.
  – Почему не помочь, – с радостной улыбкой отозвался Давидка. Откуда приехал?
  – Из села Южаково.
  – О! – воскликнул  Мендельсон, и в сердце его что-то екнуло,- село далеко отсюда?
  – Километров пятьдесят пять.
  – Семью Мазеповых знаешь?
  – Как не знать! Степан с трудовой армии вернулся, а сестра его Дуся – с Фронта  приехала. Вся грудь ее в орденах разукрашена. Боевая баба... Старуха такая же костлявая и злая  –  еще живет, окаянная...

  – А с Марусей что?! – волнуясь, переспросил Давидка.• – Она процветает, с каждым днем  хорошеет, подарочек Степе приготовила: дочку ему родила.

– А дорога к вам – где начинается?
– Ты кто им приходишься то?
– Я, родной брат Маруси.
– Знаю, знаю, слух о тебе по всему селу прокатился, когда лютой зимой один ты в детдом ушел. Я в то время в сельсовете работал. Федькой меня зовут... До Южаково не трудно добраться: там за озером, дорога через смешанный лес в тайгу ведет, только раненько надо выбраться, чтобы темнота не застала.
Ребята за это время вытащили телегу из липкой грязи:
– Спасибо, молодцы! Среди вас земляка встретил, – сказал Федька и погнал лошадь по прямой улице.
На следующее утро, никому ничего не сказав, Давидка с Васькой незаметно вышли из общежития и двинулись, в далекий путь... На опушке леса за зеленовато – зеркальным озером они заметили колею проторенной дороги. Она, как сказал, возница вела в смешанный лес.
Стройные стволы берез, обрастая почками, тихо шептались среди дубов и множества других деревьев – обитателей дикого леса. По обеим сторонам дороги раскинулось моховое болото. В нем, под желтоватым мхом просматривались грозди ярко-красной клюквы.
– Пппойдем,ппоссобббираем немннного ккклюквы.
– А медведя не боишься?
– Боюсь, – признался Чмутов.
– Когда мы жили на втором участке, за нами бурый медведь гнался. Мы еле от него убежали. Он стоял на задних лапах и страшно ревел. С тех пор боюсь собирать клюкву. Там в болотах – они хозяева, лучше туда не соваться, – сказал Давидка
Солнце поднялось над верхушками леса и обливало золотистым светом стволы деревьев. Они стояли солдатами, помахивая ветвями – рук, перекрещивая свои тени по узкой дороге, которая змейкой извивалась,и все глубже и глубже уводила подростков в густую, дремучую тайгу. Ребята не шли, а почти бежали, увеличивая скорость. Их подгоняла жажда и голод. Подготовленную с вечера печеную картошку съели давно, а воду надеялись найти по дороге, но до сих пор не встретили ни ручья, ни водоема.
С обеих сторон дороги однотонно шумела тайга. Столетние сосны, раскинув пальцы ветвей, переплетались, образуя узкий коридор, деревья, высоко вытянув тонкие шеи –  прикрывали свет небес. Было темно и жутко... Ни одной живой души ребята не встретили на долгом пути.
– М-м-много в-в-времени еееще иидти?
– Часа три, не больше.
– С-с-слышишь птиццы ч-чир-рикают? Наверное, гд-де-то ввода поблизости...
– Слышу, может быть – поживем – увидим.
– Ччччто, ты ууумирать сссобираешься?!
– Нет, что ты – Васька, поговорка такая.
– Бббрось свои ппоговорки кк ччертовой мматери. Лллучше скажи, хххалву, кода-нннибудь ппрробовал? Ах, ккакая вввкусная! Мне оотец ее с работы ппприносил. Он в  ббольнице, в Киеве ввррачем  рработал.
– Меня сливками из козьего молока поили, но я улицу любил, железный обруч целыми днями по пыльным дорогам катал,  щепкой прозвали.  Мой папа меня очень любил, а теперь один бог знает, где он... разлучили нас, его в Красноярский лагерь посадили за политику, а мама моя умерла в 43 году. До смерти матери казенную открытку получили, в ней было написано: Мендельсон Симон Абрамович выбыл, знал бы, где он? Добирался бы к нему за тысячу верст, чтоб только увидеть его...
Вдруг посветлело. С левой стороны дороги открылась возвышенность и под ней – небольшой пруд. В него втекало несколько ручейков пенистой воды. Ребята подбежали к берегу и по колено вошли в холодную, чистую воду. Напившись вдоволь, они продолжили свой путь. Время было позднее. Солнце двигалось к закату. – Кажется, скоро придем в Южаково. Васька, чувствуешь запах дыма? Или это какие-то другие запахи? – Чмутов волчонком метнулся вперед, вытянув тонкую белую шею вверх, расширив ноздри курносого носика, стал усиленно нюхать лесной насыщенный воздух. Пахло прелыми шишками, хвоей и смолой.
– Мммой ннюх меня нникогда не подводил. Яяя нне чую дыма.
– А я вижу на той горке бревенчатый дом... точно, посмотри – изба Подкорытовых, помню, она возвышалась на склоне самой высокой горы.
Через десять минут, обойдя мутный, обросший камышом водоем, они по узкой тропинке поднялись к дому. С этой возвышенности виднелось все село. Сердце учащенно забилось. Давидка вспомнил Макрину – добрую, милую русскую женщину. Это она приютила четверых сирот после смерти их матери – “бедные детки, я вас не оставлю одних в этом заколдованном домике, пойдете все ко мне...”, – сказала она тогда. И вот он стоит у этих, для всех открытых дверей и волнуется. Он слышит, – голоса детей, и никак не осмелится постучать в дверь...
– Кто там? Входите, двери открыты, – раздался приветливый женский голос.
– Здравствуйте, тетя Макрина, – толкая вперед Ваську, сказал Мендельсон – это мой детдомовский друг Чмутов.
– Посмотрите, кто пожаловал к нам?! Давидка! – сколько лет, сколько зим!.. Проходите, проходите, ребятки! Рассказывайте, какими судьбами и откуда?
– Ммммы иииз сселла Ппплешково, из детдддома, – краснея, сказал Васька. Он осматривал с любопытством прихожую, в углу которой была выложена из красного кирпича большая русская печь. Полы, вымытые и натертые до желтоватого блеска, протянулись от дверей узорчатыми, сосновыми досками. За продолговатым столом, накрытым клетчатой скатертью, на круглых табуретках сидели две красавицы-блондинки. Двое ребят: один Витька - ровесник Давидке, а другой Никола  старший, подошли к ним и стали расспрашивать:
– Прямо по тайге пешком? Пятьдесят километров – огого, ничаго себе дорожка! Не боялись медведя?
– Боялись. Чего греха таить. Переборов страх, пошли – только солнышко взошло, и улыбнулось нам вслед.

– Чего не пропускаете гостей, они ведь голодные. Идите к столу, ребята.
– Спасибо тетя Макрина! Мы по дороге на минуточку зашли. Ужинать будем у Маруси. Как они там?
– Сестра твоя дочку родила. Степан из армии трудовой возвратился, а Дуся вчера с фронта вернулась.
– Знаю, – поэтому и пришел... Федьку ездового встретил случайно в нашей деревне. Он мне все рассказал и дорогу к вам показал.
– А что с Григорием, не вернулся?
– Григорий, – побелев как снег, сказала Макрина, – пропал без вести... Попейте молочка, и я вас проведу к Мазеповым. Маруся очень будет рада.
Шли по проторенной дороге длинной деревни. Низкие карточные домики синели в сплошных тенях мрачной тайги. Вот он пустующий, “заколдованный домик” на опушке леса, огород, который той несчастной весной вскапывал Давидка. С болью в сердце вспомнил он разрывающиеся крики сестер, известивших о скоропостижной смерти матери.
Они подошли к забору, за которым стоял знакомый сруб из бревен – дом Степана. Из кирпичной трубы валил кольчатый дым. Скрипнула дверь:
– Посмотри-ка Маруся, какого гостя тебе привела!
– Ой, боже мой! Давидка, братик родной! – воскликнула Маша, обнимая и целуя брата. В люльке, над железной кроватью, заплакал ребенок. Пискливый звонкий голосок разлетелся по всей комнате.
– Светочка, не плачь, твой дядя Давидка приехал, посмотри, какой он большой стал, – приговаривала Маша, покачивая  люльку. Девочка перестала плакать. Она большая умница, – все понимает, несмотря на то, что ей всего три месяца исполнилось. Мы ей дали имя дочери Сталина. Дуся предложила...
– А почему не дали имя нашей мамы? – шепотом спросил Додик, подходя к люльке. На спине лежала шустрая девочка с черными как смоль волосами. Карие глаза и носик с горбинкой; овальное белое личико с розовым ротиком, напоминали черты ее покойной бабушки, – как она похожа на маму, как две капли воды, смотри, она машет ручками, просится на руки. Я возьму ее – можно?
– Сама достану, так уж назвали... главное, чтобы росла здоровой и счастливой, – сказала Маруся, и передала племянницу дяде. Давидка неловко переворачивал девочку с руки на руку, боясь уронить. Он передал драгоценную Светлану “Аллилуеву” в руки сестры. Увидев, сморщенное, скривленное лицо Пелагеи, Давидка обратился к Чмутову:

– Васька пойдем, покажу тебе огород.
– Ччччто яя оооггородов нне видел...
В это время пришел с дежурства Степан. Увидев Давидку, схватил его на руки и подбросил, чуть ли не до потолка:
– Здорово! Даже не надеялся на такую встречу, больше двух годков минуло – ни письма, ни весточки, думал, пропал мой шурин, а он тут, как тут – объявился.
Сегодня на дежурство со мной пойдете, а завтра на охоту – уток стрелять будем. Дружок, вижу у тебя преданный. Как мамаша тебя-то назвала? – обращаясь к Чмутову, спросил Степан.
– Вввасссилиеем... смущенно сказал он.
– Имя сильное, всемогущего человека...
– Почти Чапаев, – сказал Мендельсон, похлопав Чмутова по плечу. Улыбнулся, и добавил: – Василий Чапаев – Василий Чмутов, правда, есть созвучие?
– Не сомневаюсь. А теперь герои мои прошу к столу.
Ужин выдался на славу: на столе стояла молодая картошка, обсыпанная укропом; из чугуна, как из трубы паровоза валил пар, распространяя приятные запахи по всему дому. Стол празднично украшали салаты из свежих овощей. В плетеной хлебнице под салфеткой, просматривались тонкие ломтики ржаного хлеба. Стеклянные графины, наполненные доверху различными напитками, отражали золотистые лучи большой керосиновой лампы. Она “хрустальной люстрой” слегка покачивалась на узорчатой цепи, прикрепленной к потолку.
Вдруг скрипнули двери. Все обернулись и, увидели Дусю. Ее широкая улыбка обнажила большие, белые зубы, а голубые глаза светились васильковым светом. Она была в цветном, ситцевом платье и сером жакете. На круглом брюквой загорелом,  лице, выделялся правильно вылепленный курносый нос,раздвоенный кончик которого удачно гармонировал с большим ртом.
Давидка впервые увидел сестру Степана. Дуся, восемнадцатилетней девушкой, добровольно ушла на фронт еще до женитьбы ее брата. Вернулась домой без единой царапины. Всю войну – от Москвы до Берлина – прослужила в полевых госпиталях, спасала раненных солдат и офицеров, вытаскивала их на плечах с поля боя.
– Какие гости, добро пожаловать! Я так и знала, какое-то неведомое чувство торопило меня домой. Всегда до восьми вечера работаю, вижу Давидка – ты будешь? На Марусю уж больно похож; глаза с вырезом и ямочка на подбородке.
Все уселись за стол, пили, ели, тихо переговаривались. Макрина сидела рядом с Давидкой и расспрашивала про детдомовскую жизнь. Василий Иванович Чмутов являлся почетным гостем. Он ел картошку и запивал простоквашей. Степан ухаживал за ним:
– Возьми салат с помидорами и зелеными огурцами, заправлено сметаной – одно объедение.
– Сссспасибо, ооочень вввкусно... мннне Дддаввидка ппро вас мнноггго ррасссказывал, какой Вввы ссильный, ккакие пппрриемы ззнаете...
Макрина встала из-за стола, перекрестилась перед образом, пробормотав молитву, поблагодарила хозяев:
– Завтра приходите к нам на обед, и ты Дуся со своим кавалером...
– Постараюсь, спасибо за приглашение.
– Заранее благодарить не надобно, – сказала Подкорытова и придвинулась к двери. – Вы, ребята, не задерживайтесь на охоте, не забывайте – девочки ждут...– с юмором добавила она и скрылась за дверью. Маруся и Полагея Ивановна убирали со стола. Степан и ребята собирались на дежурство. Дуся, сидя на кровати, ногой покачивала люльку. Девочка спала сладким сном.
В сельсовете тускло горела электрическая лампочка. Открыв массивную входную дверь, Степан по-хозяйски осмотрел прихожую. На стенах висели портреты вождей. В кафельной печи давно погас огонь. Становилось холодно.
– Чево будем делать? Спички кончились, даже закрутку прикурить негде! – жаловался он.
– Бббольшое ддело ддобыть оогонь? — посмотрев на друга,— сказал Васька.
– Что мы – первобытные люди? Они и то умели это делать. Добывать огонь можно разными способами: при помощи кресала и камня, а самый быстрый-- он не договорив, обратился к Чмутову – ну-ка достань мне вату и небольшую дощечку. Распоров с обратной стороны фуфайку (вечером становилось холодно) он подал ему кусок ваты. Выйдя во двор, быстро вернулся с доской.
– Зачем такая длинная?
– Кккороче не бббыло.
– Поломай пополам. – Чмутов положил доску одним концом на порог, и со всей силой ударил ногой по середине. Она раскололась на две части. Давидка, закрутив вату валиком, опустился одним коленом на пол и быстро, дощечкой стал катать скрученную вату. Степан в недоумении стоял, прислонившись к стене, дожидаясь результата добывания огня. Вдруг он почувствовал запах гари. Вата задымилась, но Давидка, усиленно продолжал катать ролик.
– Хххватит, нне вввидишь, ддым ииидет.
– Вижу, вижу, но это не помешает... – сказал Мендельсон, разрывая потемневшую ватку, – возьми Степан, прикуривай! – Он поднес тлевший огонек к кончику газетной сигары. Мазепов затянулся, и в его широкие ноздри попал едкий дым горевшей ваты. Когда папироса загорелась, успокоившись от чихания, Степан пришел в восторг:
– Молодцы ребята, до такого додуматься не каждый может! – затягиваясь самосадом, – сказал он.
– Ничего тут такого нет – закон физики.
– Жизнь детдомовская всякому вас научила, а я – то не знал, – признался Степан. Откуда ему знать законы физики? Это слово – непонятное, чуждое. Он с первого класса сбежал – большим пальцем расписывается, а вы ему физику в голову вдалбливаете...
Мендельсон вышел на улицу. Ночь черным покрывалом окутала деревню. Вокруг монотонно шумела тайга. Вдруг залаяла собака и лай ее эхом повторился несколько раз. “Кто-то идет”, подумал Давидка и быстро забежал в туалет. Вернувшись в сельсовет, у открытых дверей, он увидел Федьку извозчика. Он стоял в залатанных брюках и темном пиджаке. На голове у него склонилась набекрень замшевая фуражка с изогнутым в дугу козырьком.
– Пришел вас навестить. Дуся передала, что вы на дежурстве у Степана. Ну, как добрались? Я за вас волновался. Следом за вами выехал, но так и не догнал. Уж больно быстро вы драпанули...
– А чево ты их не взял с собой? – спросил строго Степан.
– Закрутился, не подумал сразу, так и вышло...
– Думать надо, чертово дышло, свояк ты нам или чужой? Еще за Дусей финтеляешь...
– Не надо Степа, так говорить, не финтеляю, а ухаживаю. Я люблю ее...
– Чево ты мне говоришь – ей скажи, дурила.
– Давно сказал – еще до войны...
– Мало што было до войны, все изменилось... Всю Явропу протопала. До самого Берлина с боями добралась, а ты говоришь до войны... Ты Федька,перед героиней на колени должен опуститься...
– Завтра к Подкорытовым на обед пригласили; там я и вспомню, довоенное время, перед всеми, предложение сделаю.
Ребята слушали  разговор взрослых, смотрели друг на друга и посмеивались.
На следующий день с самого раннего утра начали готовиться к охоте. Степан снял со стены и почистил двустволку. Проверив, сухой ли порох в гильзах, затянул потуже на поясе патронташ. Ребята заполнили рюкзак бутербродами, приготовленными с вечера Марусей.
– Не забудьте взять фляжки с водой, – сказала она, отвязывая с цепи рвущуюся в поход Лайку. Большая собака, виля хвостом, завыла от радости.
• – Мы пойдем к Зеленому озеру, – сообщил Степан, небрежно повесив ружье на плечо вниз стволами.
– Знаю дорогу – в сторону Троицка, километра три от Южаково,–сказал Давидка. Он вспомнил как два с половиной года тому назад в такую же рань, только лютой зимой, он один проходил мимо этого озера, про которое шли разные страшные слухи; то бурый медведь задушил корову, то напал на детей, заблудившихся по вине “старой колдуньи...”
Охотники шли быстрым шагом по крутому грейдеру. Солнце только взошло. Оно обрисовывало яркими, помидорными красками горизонт. Мазки художника ложились ровным слоем и отражались на гравюре изумрудным блеском. Огромные тени не подвижных сосен перекрещивали и затемняли дорогу.
Впереди подпрыгивая на тонких, сильных ногах бежала, обнюхивая местность, рыжеватая Лайка. Вдруг она остановилась. Поднялась на задние лапы и завыла волком. “Кто-то идет нам навстречу”, – подумал Степан, схватившись за ремень двустволки.
Охота началась не за утками... – до Зеленого озера было еще далеко. Степан, сняв с плеча ружье, быстро сошел с дороги, приказал ребятам притаиться и лечь, а сам, прислонившись к стволу сосны, стал наблюдать по всей округе. Умная собака Лайка, молча прилегла к ногам ребят. Внезапно рванулась вперед, зарычав, предупреждая об опасности. Степан, наблюдая за поведением собаки, услышал приближающийся топот... – по дороге, на повороте, метрах в трехстах от них увидел медведя. Бурый, огромный, как на картинке стоял он на задних лапах; почуяв добычу, заревел и бросился вперед.
Мазепов – опытный охотник. Он знал, как поступать в такой ситуации. Нельзя говорить детям об опасности, насколько можно ближе, без паники, подпустить медведя и предупредив ребят, выстрелить, прямо в голову. Так он и сделал: подпустив зверя на пятьдесят метров, сказав ребятам: “стреляю в утку”, выпалил из двустволки всю свинцовую дробь в бурую голову медведя.
Выстрел тройным эхом разлетелся по всей тайге, но еще страшнее был оглушительный крик смертельно раненного зверя. Давидка и Васька приподняли головы и увидели зрелище, не сразу дошедшее до их разума. Окровавленное, огромное, каричневое тело, после двойного прыжка, шлепнулось под откос грейдера, почти рядом с охотниками.
– Что это такое, что случилось?! – в один голос спросили взволнованно ребята.
– Ничево страшного – я пристрелил бурого медведя.
– Ааа тттеперь кккуда пойййдем? – как – будто ничего не случилось, спросил Чмутов.
– Пойдем стрелять уток.
Лайка побежала вперед, виляя куцым хвостом, как сухой веткой. Степан, перезарядив ружье, твердой походкой двинулся за ней. В тайге снова воцарилась тишина.
Через полчаса подошли к Зеленому озеру. Оно действительно было зеленым. Высокие деревья вокруг него отражались в мутной воде. Белые тюльпаны лебедями плавали на его поверхности. Зеленые, сердцеобразные листья покрывали тихую гладь. “Какое раздолье, какое блаженство природы!”, - подумал Давидка, и стихи сами по себе рождались в голове:
Какая радость, какое счастье,
Быть с тобой наедине...
Твое волшебное богатство
Глубоко лежит во мне.
– П-п-посмотрите, у-у-утки л-л-летят! С-с-сколько и-и-их,–ннесосчитать...
– Степан их быстро “посчитает”...
– Постараюсь, – сказал старый охотник, наводя ружье в пасмурное небо. Раздались два выстрела один за другим. Одна птица отделилась от общей стаи, и камнем опустилась вниз. Лайка метнулась за добычей. Через несколько минут она притащила большую птицу, положив ее у ног Степана. Длинная шея и веером переливающиеся разноцветные крылья были в крови. Она лежала на земле, исступленно закатив к небу свои серые глаза. По сердцу Давидки резанула жалость, но, вспомнив о том, как аппетитно обгладывали косточки жареных уток в детдоме, он успокоился: “видно так бог повелел”
– Д-д-дя-я-дя С-с-с-т-теп-пан, а-а-а мы с-с-ст-трелять б-буд-дем?
– Стрелок мне нашелся!
– А пачаму бы нет, дам по разу стрельнуть – только, прицеливаться осторожно, чуточку впереди летящей стаи. Кто из вас первый стрелять то будет?
– Васька, бери ружье, подстрели парочку...
– Ш-ш-шутки, ш-ш-шутками, а я п-п-п-пробую.
Появились на горизонте утки. Васька приподнял тяжелую двустволку и стал поджидать. Когда они приблизились, он осторожно прицелился и выстрелил, разрядив сразу два патрона. На радость всем две утки были сбиты молодым охотником.
– Вот это здорово! Две сразу, какой ты молодец, – крикнул Давидка, переняв ружье. Еще дым не успел, рассеяться по небу, как он начал искать новых уток.
– Они чуют опасность, придется подождать.
– Может, они вообще, больше тут не полетят? – опуская ружье, спросил Давидка.
– Куда они денутся? – прицеливайся, целая стая летит, – сказал Степан. Приподнимая тяжелое ружье, Давидка прицелился и дрожащим пальцем, дважды нажал на курок. Выстрелы были преждевременные. Эхо было сильным, но результата никакого. Все утки пролетели мимо:
– Не попал... – сквозь слезы процедил он, – обидно, но ничего не поделаешь.
– Я тоже не всегда попадаю, зато ты умеешь, лучше других добывать, огонь, а стрелять – научимся... – успокаивал Степан Давидку. Он взял ружье и стал поджидать следующий прилет уток. Они стайками появлялись и кружились над водоемом, шумно опускаясь на воду.

– Еще парочку подстрелю и домой пойдем.
– Д-д-дядя С– с-степа, Д-д-в-в-видке еще раз д-дадите с-с-стрельнуть?
– Безусловно, по очереди: я – потом он – всех не перестреляем... Небо над озером посветлело. Солнце раскаленным диском сияло в зените.
Первым показался вожак, он плавно парил, опускаясь над озером, приводя стаю к цели. Степан крепко держал ружье, прижав его прикладом к плечу. Прислонившись к толстой сосне, Мендельсон наблюдал, изучая каждое его движение: “вот он прицеливается, прищурив левый глаз. Кончики стволов замерли на месте и тихо, ведя обратный отсчет; три, два, один плавно нажимает на курок”. Не успело заглохнуть эхо от выстрела, как послышался восторженный крик Давидки:
– Три сразу, три в один раз!
– Бог, троицу любит – сказал Степан и передал двустволку в руки шурина. Лайка рванулась за добычей. После выстрела Степана ей нелегко было
отыскать всех уток. Одна упала посредине озера.
На этот раз и Мендельсону повезло случайно. По крайней мере, он так подумал, когда после выстрела упали две серебряные птицы. Давидка, не веря, в свой успех, сказал:
– «Если Бог захочет, то и веник раз в год  стреляет...»
– П-п-почему т-т-ты ттак г-г-говоришь? Тебя С-с-степан м-м-ногому введь ннаучил.
Притащив всех уток, Лайка от удовольствия виляла хвостом, доедая бутерброд, который ей дал Давидка. Собрав всю добычу, каждый – свою: четыре утки взял Степан и по две ребята. Довольные охотники возвращались домой. Впереди, радостно скуля, бежала Лайка:
– Завтра  утром поедем с Федькой разделывать медведя.
– А мы?
– Как Маруся скажет – жалуется: целыми днями брата не видит...
– Подумаешь, я ей еще надоем.
Ровно в двенадцать часов они подошли к дому. Маруся копалась в огороде. Увидев, Степана с ребятами, она обрадовалась:
– Какие вы молодцы, вернулись рано с такой большой  добычей!
– Главная часть ее – осталась в лесу. Степан медведя пристрелил; Огромный, бурый он – остался  лежать под откосом грейдера.
– Вы, наверно здорово перепугались?
– Ни капельки, Степан предложил нам прилечь, потом сказал, что стреляет по уткам. После выстрела, мы увидели окровавленную тушу, смертельно раненого медведя. Он проревел страшным голосом и несколько раз прыгнув, упал, недалеко от нас, – рассказывал Давидка.
– Хорошо, что все кончилось благополучно. Собирайтесь. Макрина Николу прислала, к часу они ждут нас.
За столом, лицом к двери сидел курносый, белобрысый парень. Увидев Давидку, он встал и пошел ему на встречу. Они крепко, по-братски обнялись:
О! Какой ты нынче стал; вырос, возмужал...
От горшка два вершка, – недовольный собой, ответил Мендельсон, – вот ты – настоящий мужчина!.. .Вымахал – в отца пошел.
Никола был на две головы выше Давидки и на три года старше его. Он учился в ремесленном училище в Бийске. Изучал слесарное дело по призванию отца...
В просторном доме Подкорытовых, на широкой лавке обнявшись, сидела возлюбленная пара. Дуся была в своей парадной военной форме, которую украшали ордена и медали. Федор Иванович в шерстяных галифе, начищенных до блеска сапогах, и цветной рубахе, будто прилип к героине...– они вспоминали довоенное время, свою первую любовь.
И вот они снова вместе у Подкорытовых.
Из этого дома Степан увел красавицу Машу и небольшой “довесок к свадебному караваю” – Давидку. Отсюда польские евреи увезли с собой на Украину Геню и Рухале.
Макрина накрывала праздничный стол. Ребята во дворе играли в бабки. Заводилой игры был старший брат Никола. Девочки то и дело выходили во двор, и о чем-то болтали шепотом... Двенадцатилетняя Ирочка бросала невинные взоры в сторону игроков. Ее серо-голубые глаза останавливались на Чмутове. Он был выше ее, красивого телосложения, на полтора года старше.
Хрупкая девочка в ситцевом платьице подошла к ребятам и сказала:
– Мама зовет вас всех к столу, идемте обедать, – добавила она, не отрывая глаз от Васьки. Ее вздернутый к верху носик подтягивал бантики розовых губ.
– Василий Иванович, вас персонально приглашает Ирина Григорьевна к столу. Не откажите ей в такой любезности!..
– Па-па-пайдем по-по-моем руки...
– Ишь ты, какой шустрый, “зажигалка ччччиль”! Быстро зажегся, – пошутил Давидка, толкнув друга плечом. Никола по-хозяйски собрал бабки в мешочек, и они все вместе зашли в дом.
Сибирский обед того времени был скромен и однообразен: в чугуне дымился картофель, стояла бутылка самогонки, квашеная капуста с подвальным запахом гнили, бурачный квас в стеклянных графинах и в плетеной хлебнице нарезанный ломтиками черный хлеб.
Все внимание было привлечено к молодой фронтовичке и ее кавалеру, а не к Давидке и его другу. Только Ира не спускала глаз с Чмутова. Первый тост был поднят Степаном:
– Я предлагаю выпить за Великую победу над фашизмом, – сказал он и опрокинул целый стакан крепкой самогонки. Второй тост подняла сама хозяйка дома Макрина:
– Какая радость, – сказала она – наша Дуся возвратилась домой! Выпьем за ее возвращение, за счастье и  любовь!
– Почему, Макрина Николаевна, вы в один тост столько предложений вталкиваете?

– Потому, дорогой мой, чтоб ты поменьше пил.
– Выпью сколько полагается, – с обидой ответил Степан, опорожнив второй стакан.

– Оставьте его, Николаевна, он сегодня герой – бурого медведя пристрелил.
– Дуся человеческие жизни спасала – она настоящая героиня...

– Я ей, предложение сделал! – через два месяца свадьбу сыграем. Готовьтесь! – сказал Федр Иванович. Слова: “предложение сделал”, он произнес особенно громко, специально для Степана.
– А я так и знал! – наливая в стакан самогонку, сказал Мазепов, – выпьем же за здоровье молодых! Горько!!!-- Во весь голос кричал он.
Дуся не возражала, она улыбнулась и молча посмотрела на мать.
– Жаль, что отец твой не дожил до этого дня, – память ему вечная! – перекрестившись, сказала Пелагея.
– Мы еще за приезд гостей не выпили. Наливай, Федька!
– Наливай, наливай! – только и знаешь... – перекривляла его Маруся –  хватит пить, скоро свалишься.
– Не беспокойся, я свою норму знаю, выпьем ребята за ваше изобретательство огня. Экие- ребятки молодцы! – говорил он, и язык его заплетался.
Ира и Леночка помогали убирать со стола. Макрина достала из печи большой круглый пирог и чугун с кипятком.
Будем пить чай с пирогом, – сказала она, наливая поварешкой в эмалированные кружки горячую воду. В это время проснулась Светлана Степановна, и в доме Подкорытовых стало “весело”. Маруся Семеновна взяла на руки плачущую красавицу и обнажила белую, налитую грудь.
– Проголодалась, доченька?
– Два часа проспала, ее времечко пришло, дай ей, дай, поскорее грудь – ишь ты, как головкой вертит – губками сосок ищет, корми, не обращай ни на кого внимание, – сказала Макрина, разрезая румяный пирог.

Рано утром, еще до восхода солнца, Мендельсон и Чмутов отправились в детдом. Тайга темно-синей завесой тисками сжимала дорогу. Когда они проходили мимо того места, где Степан убил медведя, их сердца заколотились от страха.
– Сегодня Степан с Федькой хорошо поработают – они приедут разделывать тушу медведя. Не бойся Васька, он мертвый, а другие побоятся сюда прийти. Ребята быстро пробежали страшное место. Бурая глыба промелькнула мимо и они, успокоившись, перешли на быстрый шаг.
Утренний лес просыпался медленно, подтягиваясь густыми ветвями рук к пурпурно-золотистому небу. Послышалось карканье уток.
– В-в-вот и-и-и 3-зеленое оз-з-зеро! Н-н-не п-п-плохо пострелял-л-ли!..
– Ты с первого раза две сбил. Мы еще разок приедем этой осенью.
– П-п-посмотрим, з-з-заранее н-н-нез-загадывай.
– А почему нет? Помидоры и огурцы осенью, вкуснее, чем парниковые.
Парники Степан придумал сам, для этого у него природный ум. Ты бы видел, какие колодки он изготавливает из березового дерева, – мастер на все руки! Длинные стеклянные аквариумы – на три куста сразу смастерил. Под их прикрытием помидоры зреют быстрее.
– О-о-обр-р-ратно и-и-идти п-п-получ-ч-чается б-б-быстрее. В-в-в д-детдоме нас уже дав-в-вно ищут, а ты п-п-про мастерс-с-ство С-с-степана м-м-мне в-в-в гол-л-лову в-в-втал киваешь.
– Не хочешь, не слушай. Детдом твой никуда не денется. Груша Самойловна будет рада, когда вернемся. Мы ей все расскажем. Знаешь, Васька, – призадумавшись, продолжал разговор Мендельсон, – только поклянись, что ни кому не расскажешь, осенью или ранней весной – сбегу. До сих пор не могу позабыть воспитателя Андрея Степановича, память ему вечная. Помнишь, в прошлом году, что повесился? Он застал жену с каким-то мужиком и вместо того, чтобы убить эту б..., покончил с собой. Хороший он был человек. На войне уцелел, а от позора погиб. Он мне часто рассказывал, как освобождал Литву, про Вильнюс, обещал увезти меня на родину.
Наши мечты не сбылись, но я твердо решил бежать от этой проклятой жизни... дальняя, трудная дорога: семь-восемь тысяч километров – это тебе не пятьдесят, пешком не пойдешь?
– А-а к-к-как Г-г-горький п-п-пешком в-в-всю Рос-с-сию п-п-прошел?
– Он тогда был не Горький, а Пешков, в наше время, каждый божий день, ночью и днем, сотни поездов с Дальнего востока на Запад курсируют.
– Я-я-я т-т-тебя не остав-л-лю, в-в-вместе с-с-сбежим и-и-и к-к-клясться не с-с-стану.
– Вернее друга, чем ты Васька, на всем свете не найдешь...
– Н-н-не об-б-бъясняйся, в-в-врем-м-мя п-п-покажет. О-о-оно – сам-м-мый в-в-верный с-с-судья.
Время шло к полудню. Солнце стояло в зените и его золотистые лучи, едва пробивались сквозь гущу бархатных сосен. Весенний воздух был насыщен запахом смолы и хвойным настоем. От избытка кислорода дышалось легко, и самое лучшее настроение побуждало подростков к бегу.
Они, без всякой команды, не сговариваясь, как со старта спортсмены, рванулись вперед. Сколько они бежали, с какой скоростью, никто не засекал.
– Васька! Ей богу – мы уже в смешанном лесу, скоро – Плешково!
– Я-яя ж т-т-тебе д-д-давно с-с-сказал – о-об-б-б-ратно д-д-арога, в-в-всегда, п-п-покороче.
– Мы и к обеду успеем, только рубаху заправь, а то девчонки обсмеют.
В детском доме все было постарому:
– Беглецы вернулись, – сказала Нина Кутана,  обращаясь, прямо к Давидке. Где вы два дня пропадали?
– Не пропадали, а гостили у моей старшей сестры.
– Где это? – невинно покраснев, вторично спросила Нина.

– В селе Южаково, что допрос нам устраиваешь? Мы Груше Самойловне без тебя все расскажем...
– Вот она, кстати, сама идет.
– А! Ребятки, явились, не запылились? Всю ночь не спала, думала о вас... и не смогла догадаться, куда вы делись. Три дня и две ночи – не шуточка. Идемте, расскажите все по порядку. Куда вас ветер занес?
– Они находились в гостях...
– В-в-выск-кочка, не-не т-т-твое д-д-дело!
– Васька, не спорь.
– Пошли, пожалуйста, в канцелярии расскажите, – сказала воспитательница и привела ребят в кабинет.
Выслушав рассказ, от начала до конца, Груша Самойловна сказала:
– Надеюсь, в следующий раз, куда бы вы ни уходили, скажите мне, лишь бы я знала. Не возможно иначе. Пережить такое волнение было мне нелегко.
Ее карие глаза светились искренней любовью, и Давидке стало неудобно за свой поступок:
– Груша Самойловна – сказал он – мы виноваты, простите, следующий раз, вас обязательно предупредим.
– Е-е-если даже с-с-с детд-д-дома б-б-беж-ж-жать б-б-удем,
– Не трепись Васька...
– Можете идти в группу.
Осенью сорок пятого года Мендельсон снова решил посетить семью Мазеповых. Все лето шли обильные дожди. Урожай выдался на славу Окончив четвертый класс на круглые пятерки, Давидка побывал на слете лучших учеников. Две недели в пионерском лагере прошли незаметно. Золотая осень растелила  землю коврами из желтых листьев и, манила подростка к родственникам. На этот раз он смело, не боясь отказа, подошел к воспитательнице:
– Груша Самойловна, разрешите навестить сестру на пару дней.
– А, что со школой?
– Нагоню.
– Поговорю с Людмилой Сергеевной, и может кто-то по пути в Троицк, тебя подвезет в Южаково.  – Только без Чмутова.

– Спасибо! Я с ним уже договорился, – он остается.
– Вот и хорошо, ему – надо в учебе, подтянуться, подействуй на него – вы же друзья неразлучные.
– Ему с языком трудно. Математику он знает неплохо.
На следующий день детдомовская полуторка привезла Мендельсона в Южаково. Они ехали совсем другой дорогой. Шофер перед въездом в село остановил машину: по обе стороны кабины были прикреплены круглые топки, в них забрасывались кубки чурок, которые, сгорая, кипятили воду в паровых котлах, а пар под давлением заставлял работать двигатель машины.
Применение этого вида топлива экономило горючее. Постоянно, каждый час-полтора, шофер залезал в кузов, выкидывал золу и заполнял топки до отказа чурками.
Было далеко за полдень, когда Давидка постучал в дубовую дверь Мазеповых. Он услышал старческий голос Пелагеи:
– Кто там?
– Это я – Давидка.
– С приездом, давненько не виделись, – сказала старуха, отпирая дверь.
– А Маруся где?
– Загуляли. Теперь все празднуют: у кого свадьба, у кого именины, у кого похороны. Иди, покушай, небойсь – голодный?
– А Дуся вышла замуж?
– Давно, за Федьку Загайнова. Он забрал ее к себе – скоро дитя заимеет. Я совсем старухой стала: нет сил няньчить, еле со Светкой справляюсь. Ей на днях именины справили, девять месяцев исполнилось.
В железной кроватке, спокойно дыша, спала племянница Давидки.
– Что нового у Подкорытовых?
– Ничего, Алексей так и не вернулся с войны. Видно судьба такая, каждый божий день приходит к нам Макрина – все ждет и ждет и не может дождаться, своего хозяина... Постелю тебе. Они поздно вернутся.
Серый матрас пах свежей соломой. За окном надвигались сумерки. Знакомый вой тайги, проглотившый долгий день, постепенно убаюкивал подростка. Обрывистые мысли мелькали в голове: “Вот он видит отца, рубящего березовые чурки на лесопильном участке, то идущего в колонне, сопровождаемой конвойными, хочет его догнать, но не может вырваться из сильных рук палача Кривого...”
Его разбудил бередивший душу разговор.
– Маруся, – сказала хриплым голосом Пелагея – твой брат снова приехал.
– Какой черт его прет сюда, – не своим голосом ответила Маруся. В комнате запахло едким дымом махорки. Зловещий запах самогонки раздирал ноздри нежданного гостя. В горле застрял ледяной комок. От обиды ему хотелось разреветься, но он со всей силой удержался.
“Она меня больше никогда не увидит. Я чужой в этом доме...” Но самое обидное – Степан, промолчал, а он его так любил и гордился своим шурином. “Хорошо, что Ваську не взял. Расскажу ему – не поверит. Утром на рассвете уйду, чтоб никто не видел ...”
Мендельсон еще долго ворочался на соломенном матраце и никак не мог  уснуть.
Едва забрезжил рассвет, и в окошке появились первые признаки утра, Мендельсон оделся и тихо вышел. “Пойду к Загайновым, может Федька едет в Троицк, он меня подвезет”
Действительно во дворе, Федор Иванович запрягал сивую кобылу. – Утро доброе, – на приветствие Давидки, ответил Загайнов – куда тебе в такую рань?
– Сам не знаю, мне бы обратно в детдом...
– Как раз туда и еду. Когда же ты успел приехать?
– Вчера, после обеда.
– Чево так быстро уматываешь?
Давидка молчал. Обида еще не прошла, и он решил ничего не рассказывать. После неудачной поездки, Мендельсон вместе с Чмутовым начали готовиться к побегу. В то время им выдали новую американскую одежду: утепленные, кожаные ботинки, махровые серые рубашки и шерстяные брюки.
До железнодорожной станции было не более трех километров, но как быть с Грушей Самойловной? Надо рассказать о принятом плане; тем более после того инцидента в красном уголке, когда Давидка из рогатки выбил глаз на портрете Берия. Назревало политическое дело. Всю ночь пытали среднюю группу, раздев до гола. Об этом случае знали все ребята и их воспитательница.
Директриса хотела добиться признания:
– Пока не скажете, кто это сделал, не пойдете спать!
– Мы не знаем! – хором отвечала группа.
– Слово даю, из стен детдома тайна не выйдет, просто хочу знать кто у нас такой смелый?
Этому смельчаку в то жестокое время сталинского геноцида, грозило пожизненное заключение и, в итоге, смертный приговор от Лаврентия Берия, члена Президиума Центрального Комитета. Его, сам Сталин называл “прокурором”. А за эту песню, что грозило ребятам?
«Когда Ленин умирал, Сталину наказывал
Хлеба не давать, а мяса не показывать...»
Груша Самойловна тоже пела эту песню. Она была популярной в голодные времена двадцатого века.
Ребята обратились к воспитательнице, попросили ее выслушать их по особо важному секрету:
– Мы твердо и навсегда решили бежать...
– Куда бежать? – от судьбы ни куда не сбежишь...
– Я-я-я в К-киев, а Д-д-давидк-к-а в-в-в Л-литву.
– Что вам там искать?
– Родичей, моя старшая сестра собирается ехать в Вильнюс, главное мы вам сказали и верим, что это между нами. Мы вас очень любим...
– Спасибо ребятки, и я вас люблю, понимаю с полуслова – вы как братишки мои младшие... Делайте, как понимаете, только лихом не вспоминайте...
Небольшой железнодорожный полустанок. Осень. Опадают желтые, последние листья, только вековые, зеленые сосны незаметно роняют колючие иглы, плача прозрачной смолой. Один за другим пронеслись скорые поезда – только пригородные останавливаются в этом захолустном месте. Пара, человек крутятся около небольшой станционной будки:
– Когда тут поезд остановится?
– А вам куда надо-то? – вопросом на вопрос ответила пожилая женщина.
– В сторону Новосибирска или Барнаула...
– Что в лоб, что по лбу, – улыбнувшись, ответила бабуся, – он прибывает из города Бийска в десять.
Небольшой состав показался из-за перелеска, как бы вынырнув из темной ямы-тайги и, сбавив скорость, затормозил у деревянного перрона. Быстро забравшись в тендер, не решились заходить в вагон. Через минуту поезд тронулся. Это был первый побег – начала возвращения, но, сколько их еще будет впереди: задержаний, тревог и бед?!
Перед Новосибирском началась облава на “зайцев”. Безбилетники, прятались, где только, могли: кто в собачьих ящиках, в туалетах, на верхних полках на третьем этаже, самые строптивые – на крышах вагонов.
Ребята, выбрали – последнее.  Жестяная крыша нагревалась от слабых лучей осеннего солнца. Они лежали на животе один против другого и строили планы на будущее:
– В Москву мы не заедем.
– П-п-почему?
– Потому... Там нас поймают и отправят в Детприемник строгого режима.
– Т-т-так-к-к н-н-не п-п-п-оедем, – согласился Васька, – п-п-посмотри к-к-как п-п-прыгают п-п-по к-к-рышам!
Давидка, повернув голову, увидел двух взрослых ребят, которые перепрыгнули на их вагон.
– Паттрокай, как детки прибарахлились, – грубым голосом, на блатном жаргоне, сказал, скривив давно не мытую рожу, один из них.
“Это должны быть ЗЕКи, получившие свободу после сталинской амнистии” – подумал Давидка.
– О-о-отк-куда с-с-смотались? – спросил второй прыгун, выпустив облако едкого дыма изо рта.
– М-м-мы д-д-детдомовцы...
– П-п-перед-д-дразниваешь г-г-гад!
– Он не передразнивает, он тоже – заика...
– О-о-об-б-зываешь п-п-падла!!! С-с-снимай, бо-бочку!!! Давидка полез в карман рубахи, но грабитель, ударив его по руке, коротко сказал:
– О-о-оставь!!!
– Там мои деньги ... – Они-б-будут, н-н-наши, – радостно сказал мародер, и стянул с него новенькую рубашку.
– На, возьми мою, – сказал первый прыгун, бросив Давидке мешковатую дерюгу. Перепрыгнув на следующий вагон, они искали очередную жертву. Кто-то из ребят оказал им сопротивление и поплатился за это жизнью. Они без всякой жалости сбросили несчастного парня с крыши вагона.

– Ну, Васька, видел?
– В-в-видел – уб-б-бийцы, з-злодеи!
– Так и с нами могли поступить... – деньги помогли, как он услышал: “там мои деньги” сразу забыл про все разговоры...
– Т-т-ты п-п-ридумщик, э-э-это не д-д-деньги, а –  аасудьба.
«Судьбу не выбирают, – подумал Давидка,– Это она распоряжается человеком, а когда тебе кажется, что ты уходишь от нее, именно в этот момент, ты делаешьне предвиденный шаг ей  –  навстречу».
Поезд остановился у огромного Новосибирского вокзала. Сияющий мраморный зал  был переполнен пассажирами. Все они с чемоданами, баулами, набитыми сумками занимали места прямо на полу, так как все деревянные скамейки были заняты. Ребята тоже нашли себе укромное место в углу.
– Васька, чувствуешь полы из каменных плит теплые. Они нагреваются паровыми трубами снизу.
– Ч-ч-чудак, н-н-не д-д-даром назвали т-т-тебя п-п-придумщиком. Это люди с-с-своими т-т-телами наг-г-гревают п-п-литы с-с-сверху.
– Вижу, вижу с каждым днем все грамотней, становишься – скоро ученую степень получишь.
– – П-п-поживем – у-у-увидим... – в-в-возьми картошку п-п-покушай.
За квадратными окнами вокзала надвигались сумерки. Здесь они собирались провести спокойно первую ночь. Утомленные, перепуганные прошедшим днем ребята, не успев задремать, услышали привычное слово “облава”. Железнодорожная милиция проводила проверку документов. Они закрыли все входы и выходы. Но нашим беглецам, на этот раз повезло, рискнув проскользнуть за широкой спиной милиционера, ребята незамеченными, оказались на перроне. На первом пути красовался зеленый эшелон Барнаул-Петропавловск.
– Это нам подходит, – сказал Мендельсон, поднявшись на подножку вагона. Мы проберемся на третий этаж. Залезай Васька. В поезде еще никого нет. Посадка – не началась. Облава... На весь поезд – один кондуктор. Вот мы хорошенько спрячемся...
– В-в-впрятки и-и-играть, т-т-ты с-с-спец...
Невидимками, прижавшись лицами к стенкам, под самой крышей вагона, первые пассажиры заснули сладким сном.
Утром поезд прибыл в Петропавловск. Проснувшись от сильного толчка, не разобравшись спросонку, где они находятся, зайцами спрыгнув с верхних полок, выбежали из вагона.
Пасмурное осеннее утро. На перроне толпы пассажиров спешащих в город: кто домой, кто на работу у всех отекшие, серые лица – движущаяся масса фуфаек... Местных жителей сразу можно определить по сплющенным носам и узким разрезам глаз – казахи, коренное население. Петропавловск – областной центр Северного Казахстана.
– Васька, давай пойдем на барахолку, продадим твою американку и купим казахские лепешки...
А-а-а я-я-я, что н-н-носить б-б-буду?
За полцены купим поношенную рубаху.
С-с-согласен, п-п-пойдем. Они н-н-нам д-д-дорогу п-п-покажут п-п-прямо н-н-на б-б-базар и-и-идут к-к-колхозники с-с-с м-м-мешками.
Чмутов был прав, за каких-то минут десять, следуя, за пешеходами, подошли к базарной площади. Чего там только не бьшо: помидоры; спелые и квашенные, картофель всех сортов, хлеба круглые и квадратные, лепешки – на каждом шагу:
– Покупайте! Теплые, свежие лепешки, по пять рублей пара!!! – предлагал молодой торговец. Ребята направились к базару, где продавались разные шмотки, но дойти туда им не удалось, их приветствовал под козырек форменной фуражки строгий милиционер:
– Ваши документы! – К-к-какие – е-еще д-д-документы? Нам в-в-всего-то п-п-по тр-р-ринадцать лет.
– Предъявите, справку!
– Товарищ милиционер, нет у нас справок – беспризорники – мы.
– Из какого детского дома сбежали?
– Мы не сбежали, из Новосибирска приехали.
– В детской комнате разберемся. Идемте со мной! Вы задержаны, не вздумайте бежать, – предупредил патрульный милиционер и повел ребят в сторону вокзала.
Дежурный лейтенант встретил задержанных ребят широкой улыбкой:
– Откуда в такую рань таких скворцов поймал?
– Смотрю, гуляют по базару, как у себя дома. Документов нет, справки – отсутствуют, вот и задержал.
– Молодец, сержант!
– Служу Советскому Союзу!
“Когда убийцы сбросили подростка, с крыши вагона, где тогда находился этот герой-сержант? Конечно, не один он виноват – вся система такая: Сталин, Берия и все его апостолы...” – думал  Мендельсон. От этих назойливых мыслей его отвлек вопрос дежурного:
             – Так признайтесь, хлопцы, из какого детдома драпанули?
             – Мы новосибирские...
             – Не морочь голову, по одинаковым ботинкам вижу – дружки детдомовские. Ну ладно, заполним анкеты. В Детприемник пойдете, а потом – в детдом.
В Петропавловском приемнике долго не задерживали. На другой день вызвали Мендельсона и с небольшой группой ребят направили в Полтавский детский дом. Навсегда разлучили его с Василием Чмутовым.
Длинные, одноэтажные бараки в казахской полупустыне. Первый выпавший снег белыми барашками покрыл, просторный детдомовский двор. Снова началась знакомая жизнь, лишь только сначала – новичкам всегда труднее; их каждый норовит обидеть, унизить, оскорбить.
Мендельсона направили в старшую группу. Ребята окружили его. Этой осенью ему исполнилось тринадцать лет – бармицва по еврейскому закону. “Какое торжество!.. Дедушка ребе Мендель ведет его подругу к заветной Торе и говорит: будь настоящим мужчиной – ты сам теперь отвечаешь за поступки в этом сложном запутанном мире. Самостоятельность, настойчивость – определят твое будущее... да, поможет тебе бог! Барух ата адунай элуэйну мелях аулам...”
Давидка пришел в себя от этих божественных мыслей и как бы, сквозь сон услышал коварный хохот толпы:
– Посмотрите ребята, этот подбросок спит находу, – показывая пальцем на Давидку, сказал белобрысый задира.
– Я тебя сейчас подброшу, что ты костей не соберешь! – крикнул Давидка, рванувшись к обидчику со сжатыми кулаками.
Ребята ели удержали его:
– Не надо драться – он пошутил, больше не будет, – успокаивала Мендельсона курносая девочка лет двенадцати, – у нас в группе все живут дружно, – продолжала она своим тонким голоском, не отрывая голубых глаз от Давидки.
– Понимаю, вы все за одного и один за всех...
– Почему бы нет? Так каждый чувствует свою ответственность, – сказала Надя, широко улыбнувшись. Так они познакомились, в сложившейся ситуации и все постепенно  входило в берега  –  детдомовской жизни.
Строгий воспитатель, безрукий инвалид, обозленный на свою судьбу, держал группу в ежовых рукавицах. Если кто-то из ребят плохо заправил кровать или не успел вовремя встать в строй, он наказывал всю старшую группу. На этот раз наказание было самым тяжелым. Николай Сергеевич вывел всю провинившуюся кампанию раздетыми на территорию заваленную булыжниками:
– Здесь до ужина должна быть идеальная чистота – ни одного камушка, чтобы я не видел!
– А если один останется, что будет?
– Кто посмел задать этот вопрос!?
– Я, – не робея, ответил Мендельсон.
– Неделю будешь чистить туалеты, понял!?
– Понял...
      На следующий день, вся группа стала готовиться к побегу. Во главе были Мендельсон и Матросов. Дорога к железнодорожной станции вела по заснеженной пустыне. Над ней возвышалась недавно проложенная насыпь.
Ребята тепло, одевшись, после скудного завтрака, двинулись в путь. Их было десять человек: восемь парней и две девочки: Надя и Лена.
           Утро выдалось солнечное. Первый выпавший снег таял под ногами. Они бежали не оглядываясь. Железнодорожный вокзал находился в шести километрах от села Полтавка. Уже были слышны заманчиво зовущие гудки локомотивов. Вдруг, кто-то крикнул:
– Посмотрите, нас нагоняют на велосипеде!..
– Это же Николай Сергеевич жмет на все педали.
– Предлагаю разбежаться во все стороны, – сказал Мендельсон.
– Ни в коем случаи!..– возразил “герой” Матросов. Ребята не знали, как им поступить, кому подчиниться.
            – Кого-то он обязательно поймает, скорей всего нас, девчонок, – жалобно сказала Надя, и Давидке ее стало жалко...– он поменял свое мнение, “...У нас в группе все живут дружно”, – Вспомнились ему слова Нади, сказанные в день его приезда. Сколько воды утекло с тех пор. Не было никакого сравнения между милой, всегда улыбающейся Грушей Самойловной и этим солдафоном Ивановичем – небо и земля!..
           –  Остановитесь, немедленно! Крикнул во весь голос, Николай Сергеевич, пересекая дорогу. Поставив велосипед на упорную ножку поперек грейдера, он построил беглецов в одну шеренгу и яростно воскликнул, – куда, сволочи, вздумали бежать?! Я вам побегу у!! – на всю жизнь запомните! Размахиваясь, правой, единственной рукой, сильными ударами по парам, стал сбивать ребят с ног – четыре пары полетели под откос. Только девочек он не тронул. Затем, собрав всех, вместе, погнал как скот всю группу, обратно.
Трудная дорога, боль и обида – неудавшегося побега; возвращение к старым порядкам угнетенной детдомовской доли, душевно мучило, молодые сердца ребят. Они бежали не по собственной воле, а подгоняемые криками и угрозами грубого человека. Не возможно себе представить и описать человека-тирана, каким был этот “воспитатель”. Он придумывал свои собственные методы наказания. Самых отъявленных хулиганов привлекал на свою сторону. Одним из таких был у него “пастух” Толик. Он все лето находился на подсобном хозяйстве. Сытая его физиономия – в глубоких шрамах наводила страх на подростков.
– Ты сегодня вечером пойдешь на подсобное хозяйство к Толику, – обращаясь к Мендельсону, сказал воспитатель, после того, как они заканчивали
уборку двора. – Поможешь ему напилить дровишек на зиму...
– Пойду... – коротко ответил Давидка, хорошо понимая что, ждет его там...
Неделю тому назад Мендельсон проходил мимо сторожевой будки и, Толик заметив его, позвал зайти. То ли от скуки, или от хорошей жизни, чтобы видели и завидовали голодные ребята.
– Заходи. Я слышал: ты неплохо пристроился – пирожки у тети Дуси длинной палкой из окна кухни вытаскиваешь? Надьку заколдовал... – она без ума от тебя; наколки красивые выкалываешь – все правду говорю?
– В каждом слове, правда, только Надю не заколдовывал, она сама пристает...
– Не прикидывайся; почему ко мне не пристает, чево ей шрамы мои не нравятся? А с чего все началось? Расскажи.
– Записку в классе написала. Дружбу предложила.
– А дальше?..
– Ничего не было...– отвечал, Мендельсон, не понимая, чего добивается “Пастух”.
– Ты мне нужен, приходи, – дружить будем, приведи с собой Надьку и Ленку. Картошку с кислыми огурцами, хочешь?
– Спасибо, не надо, – ответил Давидка, несмотря на то, что голод мучил его с самого утра, – скоро пойду обедать, – добавил он и задумался:
“Нет, девчонок я ему не приведу, обойдется – видишь, чего захотел? ” Под тонким слоем пушистого снега, виднеется желтая ботва не убранного картофеля. Мендельсон – один, по указанию Николая Сергеевича пришел на подсобное хозяйство. Пастух встретил его коварной улыбкой:
– Явился, падлюга?! Давненько жду тебя...
– Воспитатель послал, дровишек напилить...
– Ты сука, приходишь, когда тебя посылают?
– Да нет, думал через пару дней прийти –  после побега...
– Ааа, побега!!! Ты бегун проклятый, ответишь за это! – схватив кнут, крикнул Толик и, стал хлестать им как скотину, несчастного мальчика. Кнут визжал, извивался змеей, щелкал по телу, по лицу разрисовывая его кровяными полосками, превращая физиономию в клоуна. Несчастная гримаса возникла на бедном лице Мендельсона. Он метался из угла в угол, от резкой боли сжимая челюсти, прикрывая окровавленными руками глаза.
– Хватит, я ведь тебе ничего плохого не сделал...
– А девчонки где? Хотел их увезти с собой?! Вот на тебе за Надьку и Ленку...
– Они сами добровольно решили бежать...
– А ко мне придти не решились? Убирайся вон, чтоб я тебя больше здесь не видел! – звериным голосом, крикнул пастух, дважды хлестнув кнутом по дрожащей спине Давидки.
На улице моросил мелкий снег. Прохлада, холодными компрессами, касалась избитого лица Мендельсона. Он шел подавленный, перенося мучительные боли в спине, вытирая окровавленное лицо полотенцем –  пушистого снега... “За что такое наказание? Что мне делать? Бежать, бежать немедленно...”, – подумал Давидка, подходя к деревянньм, серым как сама жизнь, детдомовским баракам. Но бежать ему не пришлось. Его и нескольких ребят беглецов направили на трудоустройство в колхоз.
Председатель принял ребят великодушно. Вся группа была направлена в тракторную бригаду:
– Вы трое будете в ремонтной группе, станете механиками тракторного дела, а ты малыш, будешь работать прицепщиком.
– А что это такое? – спросил Давидка.
– Тракторист покажет и научит, дело не сложное, теперь ребятки, идемте устраиваться в общежитие.
Всех вместе поместили в одну продолговатую, холодную комнату. У стены стояли три двухнарные кровати. У решетчатого окна – квадратный дубовый стол, обставленный табуретками. Уборщица, пожилая женщина растапливала печку.
– Хлопцы, скоро станет тепло, – сказала она – устраивайтесь. В час дня обед в здании управления, не опаздывайте.
Мендельсон забрался на верхнюю, железную кровать, стоявшую в самом углу: “Здесь мне будет удобно и тепло...”, – подумал он. Напротив, во всю разгорелась печурка, ее жестяная труба была выведена наружу в пробитое отверстие в стене. Тепло быстро распространилось по всей комнате. Сложив личные вещи в тумбочки, ребята пошли обедать.
Беззаботная жизнь продолжалась недолго. Весенние работы начались рано; развозили навоз в специальных прицепах, Давидка – молодой прицепщик, то и дело слезал с трактора и занимался крюками, разгружал двухколесную тачку с квадратным ящиком и снова прицеплял ее. От терпкого запаха конского навоза кружилась голова. Грязный, усталый приходил он в свое общежитие, и с большим трудом отмывал холодной водой мазут, с еще не заживших от ран  лица и рук...
Так продолжалось недолго. Мендельсон заболел неведомой болезнью. Он не мог не лежать, не ходить – его кидало то в жар, то холод. Еле-еле на четвереньках дополз до медпункта.
– Малярия, – сказал доктор в белом халате, – надо пациента уложить в больницу.
– В какую еще больницу?.. – сквозь жар, дрожащим голосом пробормотал Давидка.
– Госпитализировать в детскую, в Полтавку отвезете, вот направление, – сказал врач, обращаясь к сестре.
Больного положили на носилки, укутав с ног до головы шерстянным одеялом. Подъехала полуторка, накрытая брезентом, и увезла больного в районный центр – знакомую Полтавку.
Возвратившись из больницы, наш герой на работу не вернулся. Он пошел на прием к председателю и добился освобождения из колхоза.
– Мне трудно работать прицепщиком. Я хочу учиться. Пойду в ФЗО.
– Для учебы у нас в советской стране, все дороги открыты! Завербуйся в Караганду. Я дам тебе хорошую рекомендацию. Договорились?
– Товарищ председатель, спасибо! Я согласен. Когда прийти за документами?
– Завтра, с утра пораньше. Все приготовлю, и мы отвезем тебя в Петропавловск.
– А зачем в Петропавловск?
– Там вербовочный пункт, откуда беспризорников со всего Северного Казахстана отправляют в Караганду.
На следующий день Мендельсона трясло на полуторке. Он, подбрасывая березовые чурки в большой закопченный бак, осматривал убогую местность. Машина, выхлопывая едкие газы, подпрыгивала по насыпи грейдера. Вокруг раскинулась бескрайная степь. Изредка встречались полузасохшие кустарники, а за ними – казахские хутора. Узкоглазые подростки – пастухи пасли волнистые стада овец. Голодные барашки, блея, искали себе пропитание. “Как они похожи на нас детдомовцев, – подумал Давидка, вспомнив, поиски ребятами оставшихся в огородах картофелин, – барашки, жевали засохшую ботву, а мы – крахмальные лепешки”. Такова была действительность.
На сборном пункте в Петропавловске завербованных добровольно детей набралось на полный эшелон. Среди них были подростки 14-15 лет. Регистрация из пяти пунктов: фамилия, имя, отчество, год рождения, место рождения, образование и национальность. Всех под одну гребенку подстригли наголо, грязных и вшивых, посадили в поезд и отправили в Караганду.
Полумиллионный город с сотнями подземных шахт, дымящихся труб фабрик и заводов вырос за пять военных лет в огромной пустыне Казахстана.
По добыче каменного угла Караганда занимала ведущее место в стране. Она снабжала топливом военную промышленность от Урала до Дальнего Востока.
В трудовой город направлялась дешевая рабочая сила. Кто только там не работал? Заключенные, ссыльные, военнопленные, дети, женщины, старики.
Эшелон с подростками разгрузили у главного, так называемого, “распределителя”. Кирпичное, недостроенное здание, без окон и дверей возвышалось рядом с вокзалом. В этом помещении под высокой крышей, прямо на полу; один около другого, согревая телами, друг друга, укладывались на ночлег измученные, голодные “добровольцы”.
Давидка сожалел о принятом решении, но делать было нечего. Не пройти, не переступить – кругом живые тела, как селедка в бочке...Так он провалялся до самого утра и не мог заснуть.
Комендант распределителя, пожилой мужчина в военной гимнастерке, громовым голосом прокричал:
– Подъе-ем!
– Куда пойдем?– протирая голубые глаза, спросил спросонку сосед Мендельсона. Его измятое морщинами лицо выглядело по-старчески хилым.
– Не баклуши же сшибать, а строиться, определяться будем...
Во дворе один за другим вставали в строй молодые кадры. Пришли покупатели со всех ФЗО и училищ, а их в городе не счесть. По группам распределили быстро.
Давид Мендельсон и Виктор Казанов стояли рядом и вместе попали в одно ФЗО (фабрично заводское обучение). Каждое ФЗО имело свой номер и свое назначение. Тридцать шестое ФЗО готовило крепильщиков, плотников и краснодеревщиков. После трехмесячного обучения их направляли на шахты и деревообрабатывающие комбинаты (ДОК).
В один день распределили всех: помыли, переодели в синюю форму, накормили кислым рассольником и черньм хлебом. Каждый получил железную кровать, подушку под голову и байковое одеяло, а также тумбочку на двоих. Что еще нужно было для радости, после такой кошмарной ночи?.. Мендельсон, еще, будучи в детдоме изучал столярное дело, а потому выбрал специальность краснодеревщика. Казанов последовал его примеру и зачислился в ту же группу.
Три месяца пролетели незаметно. Работали в мастерских под руководством опытного мастера. Все говорили, что у Ивана Филипповича золотые руки и луженая глотка; “коль уж выпьет – недельку пьет запоем”. Первые два месяца строгали, долбили, пилили; изготавливали табуретки, стулья, скамейки, а третий месяц работали на Доке – на электрических пилах, строгальных станках и разных механических машинах.
К осени фэзэушникам выдали серые, теплые, махровые бушлаты и каждый в отдельности получил направление на работу.
Мендельсон и Казанов были направлены на ДОК, Работа не клеилась. Огромный механический цех растянулся почти на километр. От станка к станку приходилось бегать с заготовками. Они выскальзывали из рук и, падая, ударялись о каменные плиты бетонного пола. Нормы были высокие, не по силам подросткам. Неимоверные условия труда тяжким бременем легли на плечи ребят. Месячного заработка не хватало на хлеб и кефир. По вечерам Казанов, Мендельсон и Иванов – шестнадцати летний юноша из Казани, встречались в красном уголке, играли в шахматы и грустно вспоминали  довоенное детство:
– Я все отдал бы и оставил, лишь бы вернуться в Казань, – застенчиво, чуть слышно сказал Славик.
– Чево тебе оставлять то и отдавать, когда у тебя ничего нет? – У меня – подписка...
– Да брат, ты прав, у всех она на шее грузом висит...
– Бумага, все стерпит – бежать, только бежать, не оглядываясь, пока мы с голоду не умерли, – сказал Давидка, в упор, взглянув, в глаза Казанова.
Они втроем единогласно пришли к общему знаменателю и стали готовиться к побегу.