Воспоминания о Н

Я шёл по тихой и сонной ночной Москве, вдыхая редкий запах свежести и одиночества. В моих наушниках звучала очень приятная музыка и, по правде говоря, я не знал, кто автор, поэтому мне пришлось достать из кармана телефон и посмотреть, кто же столь щедро одарил наш мир своим талантом. Оказалось, что играл седьмой вальс Шопена. Гармоничные переливы музыки приятно сочетались с ночной прохладой и московским барокко, и я вдруг поймал себя на мысли, что очень скучаю по Н. В тот момент мне вдруг захотелось с ней помириться, но я тут же решил, что её наказание ещё не закончилось, и не стал ей звонить. Мне стало от этого грустно, и я начинал понимать, что моя обида на её глупую шалость сильно стесняет нас обоих, но вскоре рассудил, что она уже давно не ребёнок и должна знать рамки, чувствовать разумные грани, которые лучше не переступать, и пусть всё идёт своим чередом, поэтому ей придётся ждать момента, когда я наконец остыну. Хуже всего, подумалось мне, что своими действиями она могла меня специально провоцировать на гнев, чтобы проверить мою реакцию на подобные вещи, а теперь ещё сидит и потешается над поведением юнца с задетым нравом, но в тот же миг я вспомнил выражение её лица в момент нашего первого поцелуя - это было возле её дома, - я вспомнил, насколько оно было пропитано нежностью, теплом и добротой, такие нежные у неё были губы, такое тихое и вместе с тем страстное дыхание, так мягко провела она рукою по моей щеке, как мама в детстве, то был незабываемый, лёгкий и приятный поцелуй... я вспомнил это и подумал, что не может в такой прекрасной, чувственной особе быть ни капли грязи, и все эти проделки в действительности либо являются игрой, либо нацелены на привлечение внимания, но за такие поступки всё-таки нужно отвечать, в противном случае она может себе позволить совершить подобное и в будущем, а это значит, что наказание непременно должно запомниться, и, стало быть, нещадное игнорирование её попыток завести со мною разговор пойдут лишь только на пользу нашим отношениям, которых нет, ведь вместо того, чтобы их добиваться, я сижу в углу и дуюсь, как ребёнок, по поводу какой-то глупой женской шалости, которую она и сама наверняка не в состоянии объяснить, и неплохо было бы с нею помириться, ведь это в моих же интересах, и т.д. и т.п., словом, в голове моей блуждали сплошь противоречивые мысли, и я подумал вдруг, что вся эта ситуация могла задеть меня только потому, что я глубоко и безнадёжно влюблён в Н., о чём мне думать не хотелось, поэтому я решил себя отвлечь внезапным звонком какому-нибудь другу, но осёкся, вспомнив, как я по собственной воле в истерическом припадке разогнал всех, кто меня окружал. Я обнаружил, что нахожусь возле её дома на М-ской улице, прямо под её окном на втором этаже, и мне очень захотелось взять гитару и спеть ей какой-нибудь романс, но у меня не было гитары, и я всегда думал, что не умею петь, поэтому я вряд ли бы решился на подобный шаг, хоть и очень хотелось. Но в тот момент мне было достаточно просто смотреть на её окно и думать, что вот прямо сейчас она так мирно спит, закрыв свои красивые глаза, и я представлял себе, как подхожу к её постели и целую её прекрасное лицо, озарённое холодным, тихим лунным светом, но тут же я стряхивал с себя все эти нежные мысли о любви, потому что я не видел в них никаких перспектив на продолжение, потому что нет в этом мире места для чувств, потому что они давно превратились в товар, а к доброте и искренности относятся с подозрением, словно бы всё доброе и чистое уже давно осталось где-то в прошлом. Я глубоко вдохнул, снова взглянул на тёмное окно, и мне вдруг показалось, что занавеска слегка сдвинулась, но я решил, что это моя очередная иллюзия, как и всё происходящее вокруг меня. Я продолжал дышать ночной Москвой; я повернулся и ушёл туда, навстречу ветру, музыке Шопена, воспоминаниям о Н.