Розы. Иван Чичинов

                РОЗЫ (говорят – не быль)

- Шо? Ви уже окопались на месте? Так рано? – Радостно воскликнул Егорыч, - Все вакансии, все места теплые себе уже нагрели… А шо мне, бедному еврею, остается прикажете делать?

        Вообще-то, из Егорыча еврей такой же, как из Эжера эфиоп какой-нибудь. Ну, похож малость, чернявый, кучерявый, нос крючком, так шо? Сразу таки еврей? Возможно, и был кто-то в его роду родственником Моисея, но сам Иван Егорыч – чисто русская душа. У него даже жену Сарой зовут. Серафима Андреевна Шепельманова. Да и в паспорте у нее четкая запись – русская.

        У нее - одно большое хобби, даже, можно сказать, страсть. Любит цветы. На своих шести сотках она умудряется одних роз разного сорта вырастить столько, что ими можно застелить полгородка. Ну, не половину, так двадцатую часть – это точно. А так как супруги Шепельмановы были на пенсии, то бабу Сару частенько видели на базаре с ведрами роз. Егорыч привозил её туда на «Ниве», а потом возвращался поковыряться по хозяйству. Дом на земле требует внимания к себе, а огород – еще больше. Круговорот семьи в хозяйстве называется. Попробуй, отмени этот круг – сразу пойдет всё под откос.
        Любил Егорыч и книжки почитать, и по ящику кого-нибудь высмотреть. А несколько лет назад, после того, как получил кликуху потомка Моисея, решил он вводить в свои речевые обороты соответствующую тональность. Чтобы хоть маленько соответствовать новому имени. Правда, таких оборотов он выучил не так уж много, но иногда вставлял их между слов куда надо и не надо.

        ...Дело было под вечер. На скамейке перед приходом Егорыча сегодня был всего один посетитель. Скамейка играла роль какого-то магнита, на котором и сидел Эжер Амырович, как будто притянутый железным шкворнем. Иногда собиралось и до четырех мужиков старше пятидесяти, ближайших друг к другу соседей. Хотя, здесь и был сейчас один человек, но Егорыч, верный выработанному рефлексу, назвал его «вы». Здесь соседи перекуривали, обсуждали, комментировали то государственно-политические, то «женские», а то и общие вопросы бытового порядка. Сбор обычно проходил в центре улицы, у дома Егорыча, что находится на окраине городка.

        Руководил сходкой, как обычно, Семеныч. Была у него командирская жилка. Она так и перла из-под его рубахи, обычно расстегнутой до пупа. Особенно свойства его характера многократно усиливались, когда ему удавалось через горлышко влить в себя пол-литра водки. Без перерыва. Разболтает, запрокинет бутылку вверх дном, через минуту дернется всем телом, крякнет, и вытрет рукавом рот… Всё! Теперь Семенычу можно вставать на любую идеологическую платформу. Ну и, главное, теперь он – как главный знаток в игре Что? Где? Когда? А сейчас Семеныч держал путь к скамейке, приняв на могучую грудь свою поллитровую дозу бальзама, заглянув по пути в огородный туалет.

        Эжер Амырович – третий закоренелый участник вечерних дискуссий, работал по  молодости на медицинском поприще, ни то гинекологом, ни то – стоматологом. Однако, затем сменил профиль на околоюридический портфель, где проработал до пенсии, и где вырос от завхоза до помощника ни то прокурора, ни то – судьи. Как все дети войны, не видел он в детстве просвета, бегая нагишом до зимних морозов или, если повезет – накинув иногда на худющее тельце латаное–перелатаное платье старшей сестры. Учиться пришлось уже после войны, переростком, может, потому и не научился он говорить по-русски чисто, без акцента…

        Состав уличного комитета через секунды будет на месте. Эжер Амырович взглянул на часы и продолжил приветственный монолог Егорыча.

- Тиман Егорыш! Ты хоть и опостал, но я, увашая тебя, накрел тебе место, как семляку! Сатись где кочешь… Арака тёх, а то бы я тебе налил, себе налил, Семенышу тоше, - он взглянул на идущего прямой дорогой Семеныча...

- Однако, ему уже и так красиво… Вишь, как его ноги кренделя пишут, – подтвердил Егорыч догадку бывшего юриста.

Легкий на помине Василь Семеныч, завидев друзей, приветствовал их взмахами рук…

- Ладно, Семенышу не налил пы! – наконец решил Эжер Амырович.

- Я вот шел и думал, – добрался Семеныч до скамьи, - глядя на огород Егорыча… А что, ежлив я – он ударил себя кулаком – кувалдой по своей гудящей груди, - ежлив я, такой–сякой вот… Взял бы да бабе своей принес, ну или притащил…
 
- Притащил! Так красивее! – Поддакнул Егорыч.

- Ну и шо бы ты припер в своих лопатах, я дико извиняюсь?

- Цветы! – Гаркнул Семеныч и, увидев испуг в глазах друзей, уточнил, - розы!... Красные… Ну и там белые тоже… Разные…

- Ты не клей мине брови на лоб, Семеныч!  Ты шо? Жених уже таки? Кому цветы? Кому розы? – Удивлению Егорыча не было предела. – Неужто своей Прасковье? – Прыснул он. - Вот красиво будет сфотографироваться со стороны, глаза упялив!.. Ха–ха- ха! –веселился Егорыч.

Семеныч вскипел:

- Ну не твоей же Серафиме! Морде жидов… - кое-как сдержался он, чтобы не выдавить из себя до конца такое убивающее всё в противнике, обидное слово…
 
Егорыч вскочил на обе ноги и красиво подбоченился:

- Ну и? Что замолчал?.. У нее – такая морда, у твоей – шире ворот, у Эжеровой – не объехать за день на коне, - отпустил Егорыч на миг, но напрочь все свои тормоза.

Через секунды, придя в себя и осознав всю глубину вины перед друзьями, он обхватил голову и чуть не заплакал. Первым пришел в себя Эжер Амырович:

- Я вот знаю, вернее, снал статью… Са оскорбление лишности насывается… Сапыл, сколько лет дают за нее, - как-то слишком уж равнодушно начал говорить он. - Но у меня друк есть… Там, прокуратура да. Звать Витамин (Вениамин-авт.) Спрошу? Посвонить?

Головы друзей были опущены и, похоже, инстинкт самосохранения ещё не сработал, потому они даже не шевельнулись…

- Хотя, - продолжал Амырович, - я, отнако, знаю выхот с полошения… - Тут две пары гляделок с любопытством уставились на юриста.

Они вспомнили его недавнее боевое прошлое, когда он помогал ни то прокурору, ни то судье вершить правосудие… Все-таки умный человек, все законы знает…

- Ну и шо? Какую таки дверь я должен сделать? – спросил один голос.

- Ты ета, Амырыч, шибко-то не тяни кота за хвост! – поддакнул второй.

Эжер Амырович собрался с мыслями. Он был уверен, что его предложение по примирению никто не примет, хотя и облил кое-кто кое-кого обидными речевками. Он в этом деле –простой свидетель, если не считать, что его жене тоже досталось, но он – Эжер Амырович, никого не оскорблял, можно даже сказать – потерпевшая сторона, потому сейчас он – в роли судьи.
 
– Каждый из вас, – он оглядел друзей, – толжен…подарить шенам…  трем, – уточнил он, - по корзине… алых роз!

- Ни хрена! – Вырвалось у Семеныча. – Я их чо, рожу?

- Я вас умоляю, где же я их нарисую? – Поддержал его Егорыч.

В головах Семеныча и Егорыча вихрем проносились альтернативные способы выполнения наказания. У Егорыча, вернее, у его жены в огороде сейчас есть розы, но их мало. Еще начало лета, к тому же вчера продали на рынке первое ведро роз. Можно, конечно, и корзину роз купить у кого-нибудь. Хотя, зачем с корзиной? С ней - дороже, но и шипы тоже надо учитывать, в охапку же их все не возьмешь. Вот он нарисовался бы перед Сарочкой с охапкой роз… И шо он скажет? Что таки любит её? А розы откуда? Ага, с базара… Оставит Сара ему время на размышление, а шо после? О дальнейшей судьбе Егорыча история умолчит… Никто не знает её…

        А у Семеныча жена, как заикнулся Егорыч, была пошире мужа раза в два. Она и в девках-то всего один раз надевала на свою головушку венок. Во время свадьбы. Забросила его затем, согласно обычаю, не глядя, далеко, в конец зала. Там как раз ковылял дед Прокопий. Ему и достался венок. Чуть не заставили его жениться на бабке Нюре… Вот принесет ей корзину роз Семеныч. А кому ловить её придется? А долго ли потом отсыпаться ему одному на кухне? Месяц или два? Корова есть розы не станет, разве только верблюд. Он колючки любит… Семенычу давно уже хотелось попеть что-нибудь такое – этакое. Зря что ли умял пол-литра? Вот есть песня про розы…

- Миллион! – Обрадовался он, - миллион, миллион, миллион алых роз !..– Густой бас-баритон заглушил окрестные звуки.

- Во! У твоей бабы их нет, так подари ей миллион роз! – Перекрикивал его Егорыч.

- Нет, Егорыч, начнем с твоей! Ей миллион. Наскребем их в твоем огороде!

Эжер Амырович вернул их к реальности:

- Нет! Миллион – это много! Я сам инокда тумаю, зачем хутошник покупал столько рос? Он же не оликарх! Бедный сопсем! Ну, протал бы што-нипуть. А сачем дом-то продавать? Ну, пусть картины, крен с имя, а дом-то? Кде шить-то после? У его што, колова, башка сопсем на крышу упала?

- Да у него вообще башка, наверное, была наркозная, ну в гипнозе. Вот я, к примеру, стал бы я продавать заработанную непосильным горбом, свою квартиру, да еще кров какой-то? Да еще картины! Это же его дети, считай. И вот, распродал всё! Как алкаш последний! Ну мне-то еще до алкаша пить да пить… Зачем? Ну посмотрела она. Поняла, что любит, вроде как… Ну и что? Сама вильнула хвостиком и ай-лю-лю! Вертихвостка… А ему где жить и на что? Эт-то вбухать считай всю скотину целой деревни за какие-то там цветочки-розочки? - Семеныч аж сплюнул смачно. Жаль, не было сковородки рядом, расплавилась бы … - И энто только штоб назавтра они завяли и их метлой в мусорку? Или верблюдам? – Он огляделся вокруг, но верблюдов не заметил. - Вот есть или нет ум у человека?

- У художника… – поправил Егорыч.

- Да кака разница? Ежли и у телигентов шурупов в башке не хватает…

- Раз пошла такая пьянка… - пришло в голову Егорычу…

- Пьянки-то и не было! – Все еще горячился Семеныч, - штоб последний огурец в последних штанах резать …

- Да растудыт-твою едрену Матрену, чтоб ей красиво на панцирной сетке спалось! Поверх миллиона роз! – Выдал Иван Егорыч Шепельманов. – А вы вот шо пристали к песне? Мало ли шо я могу тоже сочинить! Правда, так я не дергал себе нервы уже давно. Но он-то – художник все-таки! Каждый может сделать ему нервы. А тут – неохота ему было рисовать эти колючие цветочки, а надо было таки намалевать для прощальной встречи, на посошок… Вот он взял да и продал всё! Шо тут такого? Сделал миллион роз… Просто он вложил капитал полученный не туда. Надо было, в крайнем случае, в трехлитровую банку или в Сельхозбанк, а он взял и застелил фактически деньгами асфальт. На черный день даже не оставил… Ну и шо? Бывает иногда… Крыша едет, особенно, глядя на баб… ой! Женщин. Наконец, тут-то – всего лишь песня! Искусство! Жертв требует! Едрит твою Матрену… - выдал, как мог, свою рецензию на песню Егорыч.

- Всё! Давайте голосовать! – Рявкнул Семеныч.

- За што колосовать?

- Как за что? Где брать розы! Вернее – на что?

- Так откуда я нарисую эту корзину? Каждый стебелек ее больше сотни… Мои нервы дадут дуба если…

- Тогда пошли они к … едреной бабушке!

- Миллион миллион алых роз… Из окна, из окна… видишь ты…
. . . . . . . . . . . . . . . .
- Свою жисть для тебя превратил в цветы!.. - Песня на миг прервалась...

- Он–то превратил… А я? – Подумали друзья, но потом опомнились: – А зачем?

Эжер Амырович после долгой паузы, наконец, сказал:

- Незачем! псё! Конец фильма! – Он почесал затылок, оглядел друзей, и предложил: - Пойтем ко мне пить араку! Пчера брат привёс…

- Ура-а! – Обрадовался Семеныч. – Кончились наконец-то колючки!

- Я извиняюсь, а какой нарисуем вопрос следующего нашего заседания? – Вопросил Егорыч.

- Секрет! – Сказал Эжер Амырович. – Доведём до сведения дополнительно! – На сей раз без акцента, но загадочно сообщил он друзьям…

        …Чуть позже жители, проходящие мимо дома Эжера Амыровича, зачарованные басом-баритоном Семеныча, удивленно останавливались, качали головами и отчего-то улыбались, хотя песня имела больше минорную, чем бодрую составляющую… Говорят, что иногда на крыльцо выходил Иван Егорыч, чтобы встретить возвращавшегося из огородного отхожего места Эжера Амыровича, хватал его спереди за плечи и долго рыдал на его груди, за что-то прося прощения... Затем Егорыч рукавом вытирал слезы и оба уходили в дом, где подпевали Семенычу хриплыми фальцетами:
... – Свою жисть для тебя превратил в цветы-ы !!!


Иван Чичинов. Апрель – май 2013 год. Горно – Алтайск.