Емко, кратко, лаконично, но на слово не скупясь

Обрыв на стене своей испещрен волнами разноцветной глины. Отделенные широкой полосой белого песка, неподалеку, в горизонтальной плоскости плещутся подобные волны, пестрящие всеми оттенками от алого до бордового. Серые камни, поросшие мхом, и такое же серое море, разражающееся белесыми молниями, гоняющее облака из стороны в сторону. Море гуляет, как маковое поле, смачивая скалы кровавым. Из камня высечены статуи в девятиэтажный дом высотой. Глаза их горят и днем, и ночью салатовым, глубоким синим, тем же алым, фиолетовым, желтым. В самой глубине впадин, под грозно насупленными гранитными бровями. Камни остры от грубости и родства с мелкими морскими моллюсками, оставившими свою оболочку на озелененном кладбище. Пена обретает оттенок, будто взболтали красное шампанское. Песок белеет от побережья к склону. Чаек нет. Тишина и плеск алых волн.
На берег выходит сутулый старик в сером рубище. В руках его удочка, банка наживки и авоська. Ковыляет неспешно, волоча правую ногу за левой. Босой. Он хочет пройти к молу, но останавливается, вглядывается в воду, вслушивается. На одном из влажных камней появляется длинная бледная ладонь с острыми ногтями и переплетающимися голубыми венами. Создание плавно показывает себя. На камне сидит женщина с рыбьим хвостом. Вместо шелухи хвост гремит маленькими металлическими пластинами. Талия и руки изящны, голая грудь налита, будто впитала влагу пучины в себя. Плечи совершают падение и подъем от шеи к углу. Мертвенно бледная кожа контрастирует с темными волосами, льнущими к намокшей спине, и черными глазами без зрачков. Меж тонких, посиневших от холода губ просвечиваются мелкие острые зубы. Она уперлась ладонями и чуть отклонилась назад, позволяя хвосту вступить с волнами в игру. Рыбак рассматривал ее без видимых признаков недоумения. Он хорошо пожил и знал, что от жизни можно всякого ожидать. Создание из легенд, стирающих грань между действительностью и вымыслом. Она улыбнулась уголком синего рта, поманив старого пальцем. Он перекрестился и услышал тихий грудной смех. Казалось, смеялась не она вовсе, а волны за ее спиной. Он желал бесовскому отродию погибели, но уйти решительно не мог. Опасная красота манила взор и старик вспомнил молодые года, когда, наслушавшись деревенских сказок, мечтал выловить из волн русалку и провести с ней ночь. Получить  по носу скользким хвостом, коснуться влажных кос, перепуганного и разгневанного лица. Тогда ему казалось, что он сможет одержать власть и посадить золотую рыбку в аквариум. Теперь же он понимал, что немощен, а тварь эта опасна. Но тем ни менее хороша и желанна. Он смотрел на нее с обидой и презрением, виня за то, что она не появилась из пены раньше, а сейчас оказалась зловещей и надменной. Взгляды их держались стабильно, пока она не поманила вновь. Старик обнадежено посмотрел в сторону, понимая, что там его ничего не ждет, и пошел ей на встречу все так же хило, но упорно. Алый намочил его одежду. На лоб легла когтистая ладонь, поглаживая седые волосы. По лбу побежали винные речушки. Он прикрыл глаза и позволил ей успокоить себя, поводить пальцами по щекам и лбу.
- Я заберу тебя с собой.
- Это я должен был забрать тебя с собой.
- Так было когда-то. Но ты свой шанс упустил. Либо идешь со мной, либо прощай.
- Я иду, - сказал он, подняв веки, заглядывая в ее черные глаза. Выражение их было понять сложно. Он видел собственное отражение.
- Правильно. Тебе больше ничего не осталось. А я подарю тебе новую жизнь.
- Я верю тебе, дьявольская дочь.
Утомленное сердце заполнилось кровью и отвергло ее. И так множество раз. Сосредоточение организма билось от волнения, а от холода кожа покрылась мурашками. Она еще раз провела пальцами по обвисшей от старости коже щеки, соскользнула в воду, не выпуская скрюченных пальцев. Удочка поплыла в сторону. А сам старик следовал за русалкой, оторвав ноги от песка, позволяя ей тащить себя. Отплыв на приличное расстояние, она сиганула вниз, и воздух выпорхнул из легких старца. В голове помутнело ни менее, чем в глазах. Стремительное падение в морскую глубину, что была не алой, а просто черной. Вдалеке замаячили огоньки бледного света и начали приближаться. Когда русалка убавила ходу, он разглядел костлявые призраки, чьи ноги были увиты крепкими водорослями. От стремительности событий только сейчас он обнаружил, что не нуждается в воздухе. Водоросли выныривали из мутной от беспокойного песка воды. Слышатся молящие и жалобные стенания, вибрирующие в воде. Старик воззрился на спутницу в вопросе. Она кивнула.
- Примерные воспитанники Ада. Им позволено лицезреть солнечный свет отсюда. Они видят, и рвутся, и царапаются. Но, разумеется, у них не выходит. Ты умер. Люди так долго под водой не выживают.
Он опустил взгляд. Разочарования не было, ибо изначально он знал, что обрекает себя. Красавица из загробного мира не станет проводить ночи со старым хрычом из альтруистических побуждений. Да и вероятность того, что у нее оригинальный вкус тоже мала. Но все-таки он надеялся на смерть от ее рук. Она же пообещала новую жизнь. Жизнь. Загробную. Томительную и бессмысленную. Теперь же остаются мириады ночей под чутким надзором тюремщицы. Водоросли обвили икры и запястья. Если смотреть внимательно, действительно можно разглядеть пятно света.
Старику кажется, что он бесконечно долго спит. Даже открывая глаза, может лицезреть лишь зеленую муть, белесые тени и слабый свет над головой. Вода заложила уши, и кажется, затекла в голову. Пьян и пропитан солью. Легкая качка из стороны в сторону, лицо закрывает колышущаяся борода. Кажется, скоро его рука отвалится, плоть начала разлагаться. Ведь мертвым тело без надобности. Он обдумывает свою жизнь и финальное исполнение мечты юных лет.
«Итак, теперь я - примерный воспитанник Ада. Мама бы гордилась. Учитывая, что ни в чем более примерным я не был. Не удивлюсь, коль ее тоже внизу встречу, мою матушку, если когда-нибудь туда спущусь погреться у костра».
Водоросли все так же настойчиво связывают занемевшие ноги. Соседи не только орут, но и переговариваются периодически.
- Так не говорят.
- Пусть не говорят. Будто я запрещаю кому-то так не говорить. А я поговорю.
Регулярно проплывает живность и объедает гниющую плоть. Старику посчастливилось встретиться с электрическими скатами и рыбой-иглой. Он боится акул. Потрепанное тело – последнее, что связывает его с внешним миром.
- Купи дирижабль.
- Мы же в воде. Я деньги намочу.
- Расплатись золотом.
- Не хочу дирижабль.
- Это престижно.
- Перед кем мне выпендриваться? Перед тобой чтоли? – интересуется призрак, чье тело наполовину разложилось у призрака абсолютного.
- Ты будешь лучше выглядеть в собственных глазах.
- Я скоро в зеркале перестану отражаться.
- Ты ищешь отговорки.
- Нет.
- Да! Смелее.
- Я тебя сейчас задушу, - он хищно машет кистью, но только мутит воду, - Мне не нужны твои советы.
- Черная неблагодарность, - хмыкнул бестельный, - И все-таки я думаю, что у тебя комплексы.
- Думай молча.
Внутри старика вскипает раздражение от близости сих приятых персон, но он молчит, ибо слишком разочарован для бесед. Он оживляется, когда видит русалку и медленно провожает его взглядом, а она даже не глядит. Очередной улов.
Неподалеку болтается девушка без тела, никогда не моргает, никогда не говорит и не двигается. Она либо мертва во всех измерениях, либо жива только в плоскости летаргического сна. Такое соседство ему нравится. Мирно, спокойно, и она еще не утратила всей своей красоты. Никогда не утратит. 
- Хватит спорить, - хрипло и угрожающе просит старик.
- Если бы я ни с кем не спорил, я бы не узнал чего-то принципиально нового. Мне бы никто не ответил, если бы я смолчал. Трепаться попусту не люблю, так что лучше спорить. В этом есть азарт.
- Когнитивный вопрос – твоя проблема. И меня мало волнует эффективность лично для тебя. Меня волнует покой лично для меня. Заткнись, или я уболтаю электрического угря пролезть тебе в  наглую задницу и изучить твой богатый внутренний мир.
- Серая посредственность. Деревенщина необразованная. Засоренность сознания. Наивность взглядов.
- Дождался? Теперь тебе рассказывают, кто ты есть, - сочувственно шепчет полуплотный, все-таки радуясь, что вектор сместился.
Нелегко было стерпеть подобные притязания. Но старик предпочел смолчать. Не тронь дерьмо – вонять не будет. Полуплотный мечтательно отвел взгляд на парализованную леди. Видно было, что ее скромность и ему по нраву. Еще немного ожидания, безрезультатных попыток развязать спор – и все устаканивается. Старик падает глазами в изумрудную зелень. Пляс волнистых темных лент, выскальзывающих из песка. По ноге ползет коричневая улитка размером с его голову. И так много дней подряд. В такой тьме тяжело различить смену дня и ночи. Но все пленники бдительно зрят вверх, туда, где разворачивается творение и отмирание, ведают друг другу истории своих жизней. В час особой скуки кто-то может начать орать, стенать и судорожно царапаться пальцами по водной массе вверх, разочароваться бесцельностью операции. То мог быть либо один призрак, либо компания свихнувшихся. Крик перетекает в симфонию, порыв становится стихийным. Энергетически не слабее пляски вокруг костра или коллективного воспевания гимна. Свет над головой угас, и подводный мир погрузился в сон так же, как и наземный.
- Не спится? – шелестит у уха. Старик вертится.
- Допустим, - отвечает, все еще ища обладателя взглядом. Вокруг все погружены в сон и медленно болтаются из стороны в сторону. Из ниоткуда выплывает метровая пятнистая мурена, из чьей зубастой пасти исходят вопросы.
- Скучаешь, Никанор?
- Нет. От скуки я бы заснул, - не подает вида удивления. Устал удивляться. Только брови насупливает, - Чем могу помочь?
- Можешь.
- Так чем?
- Тебя даже разбалтывать не нужно. Как мне это нравится. Хотя предусмотрительней увить собеседника сетями умиротворения и уже из него самого веревки вить.
- Что уже из меня можно свить, червь? – интересуется старик, вздыхает и устало склоняет голову на бок.
- Практика покажет.
- Увлекаешься макраме?
- Жить без этого славного дела не могу.
- И все-таки кто ты есть?
- Сын своей матери.
- А кто твоя мать? Такая же слизкая тварь?
- Слизкая. И тварь. Но не такая же. Ты с ней еще на суше познакомился.
- Выловил и изжарил на костре? – косо улыбается, уже понимая, о ком речь.
- Ты ее не на костре хотел жарить. Я это даже по глазам твоим вижу, папаша.
- Боже упаси. Так чего тебе, сынок? Полагаю, ты не мой.
- Да что ты. Отец – тот, кто тебя воспитал.
- И при чем тут я? Не воспитывал же тебя.
- Не поздно исправить ошибки прошлого.
- Я буквально связан по рукам и ногам, знаешь ли.
- Так я ведь зубат.
- Я вижу.
- Но ты возьмешь меня наверх.
- И ты не подохнешь?
- Мамочка не дохнет. С чего бы я дох.
- Почему сам не поползаешь?
- Экскурсовод бы мне не помешал. Да и ползти везде бедному шнурочку по жестокому миру опасно.
- А если я тебя все-таки изжарю?
- Никанор, - обращается рыба с нежностью в голосе, - Моя матушка – исчадие Ада. Ты не допускаешь, что у меня есть некоторые способности?
- Жаль. Говорят, ваше мясо достаточно вкусное.
- Подбери слюни.
- Я давно не ел. Только словил пару мелких рыбешек как акула. Тогда облачко крови плыло пред глазами, и чешуя хрустела в зубах. Чешуя, кстати, до сих пор там. Как я ни старался ее выковырять – все тщетно.
- Как знакомо. Вот тебе и стимул вернуться домой.
- Ладно, мурена, дьявольское дитя, вытаскивай меня, если это в твоих силах.
- Слушаюсь, сударь. Не кипешуй. Разбудишь этих. С нами захотят, бунт недовольных поднимут. Нам оно нужно?
- Понял, понял.
Острые зубы грызут водоросли. Кажется, ничто не способно их разорвать. Ведь Никанор пытался. И многие до него. Но зубы рыбины медленно, но верно прокусывают травяные оковы. Нога болит от хлынувшей к свободной конечности крови.
Мурена обвивает хвостом лодыжку Никанора, показывает необычайную силу и скорость, устремляется вверх. Свет приближается все решительней. И вот долгожданный глоток воздуха. Жадный, судорожный. Пурпурное великолепие неба слепит глаза до боли, ноздри дико раздуваются. Хвост не соскакивает с ноги, а тянет к берегу. Когда до земли можно дотянуться, старик идет сам, выползает на берег, падает на спину и пытается отдышаться.
- А я вовсе не устал, - признается мурена, заползая  старику на живот и сворачиваясь клубочком.
- Ты тяжелый, друг.
- Приятно слышать, что я тебе уже друг.
- Сделай и мне приятно – сгинь с моего живота, - он аккуратно сталкивает рыбу, она падает со шлепком.
- Какое неуважительное отношение к героям. Еще раз так сделаешь, и я перегрызу тебе горло.
- Мне правда тяжело. Нога болит и у меня плечо сгнило. Боюсь, придется прощаться с рукой.
- Живот-то тут при чем? Да и без руки все-равно легче, чем без всего тела. Хотя здесь как посмотреть.
- Расскажи пока, зачем ты мне помог?
- Мне в общем-то все-равно было, кому. Я решил отправиться наверх. И именно в эту ночь. А ты был единственным, кто не спал. Видишь, как бывает полезно не терять бдительность.
- Матушка тебе хвост не оторвет?
- Нет, что ты. Она лишь для проформы меня бранит, но на деле любит безмерно.
- Любимый сын?
- Нет. Просто она нас всех любит.
- Ладно. Очень трогательно.
- Все, что она может сделать – это убить тебя или забрать обратно, а меня под мышку возьмет, пожурит и в море кинет.
- Мне этого не хочется.
- Так и я не нагулялся. Так что подымайся и пошли отсюда. Поползли.
- Легко сказать.
Никанор переворачивается на живот и ползет. Хватается за большую палку, опирается на нее, встает и застывает в задумчивости, оценивая свои силы.
- Как тебя зовут-то?
- Зови меня просто Мессия.
- Как скажешь. Хоть хрен моржовый.
Над головой проносится огромное облако скворцов. Черная туча. Пляшут, вьются, нагоняют страх. Мессия боится и обвивается о больную ногу старца. Тот активно его стряхивает, объясняя, что это птицы, а не вражеское нападение. Стая, правда, внушительна и с большого расстояния от тучи ее не отличишь. С горем пополам Никанор доходит до своего дома. За время шествия самочувствие Мессии ухудшается и он чувствует легкое головокружение. Никанор набирает воды в корыто и располагает гостя там. Сам же падает на кровать и стремительно канет в царство Морфея.
- Паршивая у вас тут вода, однако.
- Прости, я тебя с собой не звал, - пожимает Никанор плечами.
- Что! Да ты мне хвост облобызать должен, неблагодарный.
- Тс, слышишь, тс. А то своим ором разбудишь скворцов, и они нас заклюют.
- Не шути так.
- Доброе утро. Чего замолк? Обиделся?
- Когда молчишь, знаешь ли, вспоминаешь, каково оно – думать.
- А ты забывал? – смеется старик, так что грудь ходуном ходит. Он хватается за сгнившее плечо и охает, жмуря глаза. Скоро рука начнет болтаться на сопле и отпадет.
- Плох, совсем плох.
Никанор поднимается, хромает к шкафу, достает бинт, поливает плечо спиртом. Щиплет. Закрывает раны бинтом, усаживается на кровать и успокаивается. Лицо так и не расслабляется до конца.
- О чем думаешь?
- Абсолютно никаких новых мыслей, - отвечает, ежась.
- Это плохо. Периодически нужно затыкать свою пасть и просто молчать.
- Ты выглядишь более беспечным.
- Потехе час, анализу время. Веселость и авантюризм – не зло. Даже если они навредят мне, то куда меньше, чем бездействие. Ты о том же думал, когда шел к моей матери.
В течении следующих дней Никанор водит Мессию по городу по ночам, чтоб рыба могла ползти по земле, не привлекая внимания. В течении одной из прогулок из сточной канавы выползает белая техасская змея-крысоедка. Мессия наделяет ее способностью говорить и берет под свою опеку.
- Я всего-то глупая рептилия. А ты – дитя Ада.
- Милая, ты красива. Большего от тебя и не требуется, - заявляет он со свойственной ему снисходительной нежностью, с которой утешают душевно больных и отсталых, - Тем более, что я скорее внук Ада. А это уже вовсе не серьезно.
Никанор недоумевает от своей компании. Когда Мессия запоминает, что где находится, старик перестает сопровождать его, предпочитая сон созерцанию странного романа.
- Итак, я снова один, - констатация на суд потолка.
- Будто когда-либо это было проблемой, - дверь тихо приоткрывается, по полу стелется шорох.
- Нет. Не было, конечно. Самое вероломное чувство – это надежда. Главное – вовремя скинуть со своих плеч ее нежные пальцы. Ибо отталкиваясь и воспаряя вверх, прочь, она втаптывает тебя в землю. Как приятно пленяться мечтами. Но тогда, когда в твоей руке есть силы материализовать задуманное. Мечтать безопасно, когда ты изначально знаешь, что мыслеформы сии останутся сугубо в иллюзорном пространстве. Но застыть у барьера меж мечтой и явью, бессильно бия кулаками в крепость плоской стены, уже осознавая, что единственный путь – отступление, регресс, спад – вот причина многих печалей. Мудрый и сильный духом человек может отказаться от цели, почти достигнув ее. К такой гибкости ума стоит стремиться.
- Ты долго пожил. И все же. Ты жив, если надеешься. Но недостаточно силен духом, если расстраиваешься. От расстройства нашего толку мало. И поворачивается жизнь так, я уверен, не потому, что наказывает нас за что-то. Не потому, что все предписано и так суждено. Нет. Просто так произошло. И в Ад или Рай тебя заберут – вопрос пространства, квартирный вопрос. Где нужны будут рабочие руки – туда и возьмут. Обстоятельства ласкают и жалят нас с разных сторон. Из нас самих проистекает деятельность. Положение наше зависит от деятельности внутренней и внешней. И удача, отношение к результатам жизнедеятельности зависит от композиции, составляющей совокупность всех перемещений материи и мыслительной энергии. Зачастую мы занимаемся деятельностью не потому, что это нам нужно. Краткий миг, в котором мы бережем оболочку, убывает из песчаных часов стремительно. И для вечности не так уж важно, в двадцать мы умрем, или в восемьдесят. Правильно выбирать деятельность по своим пристрастиям, зная, что все усилия над собой, героические жертвы не приведут ни к чему по-настоящему полезному. Остается искать то, что мило нашему сердцу и стремиться к нему. Я не удивляюсь твой тоске от того, что дверь, отделяющая тебя от желаемого, захлопнулась пред самым носом. Вся человеческая природа в тебе была оборвана. Но если ты не ушел в плюс, а остался стоять на нуле, не скатывайся хотя бы в минус. Тогда еще сложнее будет начать заново. Вселенной просто нужно, чтоб что-то происходило. Ей все-равно, что. И если сейчас мы с целым континентом замрем и простоим так век-другой, вряд ли она заметит. Так что лучше закрой глаза, расчисти разум, потом открой их, посмотри вокруг, реши, что тебе мило, и возьми это, если оно доступно. Я хочу, чтоб твои желания были доступны. Оттого выгодно желать простых вещей, а не того, что навязывает нам зачастую внешний мир. Желай того, что тебе не повредит. Ты возжелал мою мать и к чему это привело. Ты лишишься руки, мой друг. Такова плата за риск, дерзость и внутренний огонь.
- Но мне захотелось на последнем издыхании пожить сполна. До пары дней сократить омерзительные пару лет, которые я еще протяну. Емко, кратко, лаконично.
- Играй, Никанор, пока знаешь, что все – игра. Восхищайся, пока не боишься того, что объект твоего восхищения в один день истлеет, как все смертное. Позволь себе очароваться. Но когда судьба бьет тебя под дых, вспоминай, что ты и не верил ей по-настоящему. И что трагедии, в общем-то, нет. Поблагодари судьбу за хорошее развлечение и ищи новое. Муза твоя переродится во что-то. Не волнуйся за нее. То, что потерял кто-то такой же увлеченный, материализуется в твоих руках на один краткий миг и пойдет дальше по рукам подобно портовой шлюхе. Это естественно. И осознавая реальность, законы, по которым пляшет действительность, ты убережешь себя от трагедии. Не всегда будь смиренным. Если желаешь – разъярись и ударь. Но не агонизируй сам, делай это с удовольствием. Сокрушай невозмутимостью. Не ради внешнего эффекта. Ради себя. Благоразумие – мощное оружие. Помощнее многих. Хотя горящая стрела во лбу – тоже хороший аргумент.
- Моя правая рука желает откланяться и проследовать на пенсию.
- У человека много орудий кроме правой руки. Левая рука, по крайней мере.
Старику сложно спать по ночам. Он прогоняет в голове мысли. Мессия приползает домой в час очередного рассвета.
- Что так рано? И что так не весел?
- Ты оставляешь меня наедине с собой. Ты даешь мне возможность думать.
- Думать против меня? – спрашивает Мессия робко.
- Эгоцентризм у кого-то зашкаливает. Но против тебя в том числе. Прости, друг. Но ты мало чем отличаешься от прочих созданий. И ждать от тебя благоразумно того же, чего и от многих.
- Как же презумпция невиновности?
- Мне больше по нраву презумпция первородного греха и предусмотрительность.
- Люди объединяются для достижения общих целей. Пока у нас есть общая цель – можешь быть спокоен.
- Если тебя не влечет цель новая, - старик превращается в параноика. Глаза нервно мечутся, а уголок рта подрагивает в кривой усмешке.
- Пока нет.
- Как твоя ковбойша? – не дожидается ответа, - Я прожил первые сорок лет холостяком, а последние двадцать – вдовцом. Не скажу, чтоб мне было на что жаловаться. В первой половине я либо игнорировал свои потребности, либо удовлетворял их, отдавая честно заработанные деньги за столь неугодный богу товар. Либо просто заводил знакомство с особами противоположного пола, заранее не обнадеживая. Они и не обнадеживались. Это были дамы легкомысленные и не блиставшие интеллектом. По юности мне было совестно оставлять тех, кто таил надежду. Но я понял, что отсутствие компании лучше компании дурной. Я не тешусь мыслями о том, что кто-то из них видел во мне идеал аля рыцарь. Многим женщинам нужен мужчина просто чтоб помыкать им. Мне не хотелось строить из себя героя. А быть подкаблучником у властной особы хотелось еще меньше. Но повторяю, жена у меня была и целых десять лет. Обычный брак. Она понимала меня более остальных, и можно было закрывать глаза на размолвки, происходящие у всех. Хорошего было все-таки больше, чем плохого. Куда больше. А когда мы находили камень преткновения, я стоял на своем, либо отворачивался от нее. Вскоре она поняла, что я – редкостный упрямец. Данная самооборона помогла мне не стесняться представлениями другого человека. Ей нужно было лишь привыкнуть ко мне, как и мне к ней. Когда каждый из нас разведал обстановку, стало легче. И мы превратились в хороших друзей, справлявших как моральную, так и половую нужду в компании друг друга. Прервалась цепь из поисков и разочарований, завоеваний и побегов. В моем расположении был прибор отдохновения. Ей я тоже давал собой пользоваться. Отношения «ты мне – я тебе» естественны и поддерживают природный баланс. Игра в одни ворота обречена на боль, пренебрежение и крах. Когда эта бедняга скончалась в сорок лет, мне было ее жаль. Мы были друзьями и больше. Но не было трагедии, я не уходил в запой. Мне было известно, что все тленно. И она просто оказалась быстро вянущим цветком. Прекрасным и молниеносным. Недолго я ходил на ее могилу, ибо земной шар продолжал вертеться. Еще три женщины жили в моем доме по несколько лет каждая. Но все это продолжалось, пока меня интересовал секс, и я находил прелесть познания в их натурах. Но когда книга прочитана, я уничтожаю старое, чтоб согреться. Цветы вырастают на пепле сухих трав. С незавершенностью моего интереса умирал я, бывший в компании той или иной женщины. Я всегда был собой, но увлекался их исследованием, как историей, влияющей на мышление. Когда каждая мысль понята, стоит оставить лишь светлую и редкую ностальгию. Ты – мой друг! – закончил он неожиданно.
- Хорошо. Я не против.
- Но ты уйдешь в пучину вод.
- Да, 99 из 100, что будет так. Но ты не будешь грустить.
- Вспоминать – да. Грустить – ни в коем случае.
- Рад, что так, - Мессия улыбается. В этой улыбке покой, благодарность и гармония, - Ты – нытик. Совсем чуть-чуть.
- Тогда не буду отвлекаться. Когда я был мал, отношения с матерью у меня были не шибко гладкие. Лет в шестнадцать она оставила меня одного дома на два дня. Мне было хорошо, я отдохнул от вечных упреков, суеты и непонимания. Когда она пришла, я даже обрадовался ей. Но прошло полчаса, и я вновь понимал, что ее общество тяготит меня. Мне самому было странно, что я на какой-то краткий миг был благожелателен к ней. Логично, что сей туман быстро растаял. Жаль говорит такое о женщине, что вскормила меня. Но я всегда делал то, что она мне поручала. Мне только не нравилось, когда руководят каждым моим действием. Поручи мне что-то и дай сделать так, как мне это нравится. Но после смерти отца ей нужно было кем-то помыкать, а я, повторяю, это ненавижу. Помогать ей – мой сыновей долг. Но планы матушки зачастую были глупы. Так зачем браться за то, что малоэффективно. Я предлагал альтернативные планы, но они отклонялись с недовольством. Я бывал счастлив и спокоен. Но ровно до того момента, как понимал, что внешний мир желает заставить меня плясать под свою дудку. Стаи создаются ради выживания. Выбирается вожак. Слабых убивают. Человечество боится боли, голода и смерти. Я пытаюсь говорить «Здравствуй, боль!» потому, что чужой власти над собой боюсь куда больше. Или мне просто противно насилие над своей волей и естеством. Руби мою руку, прошу.
- У меня у самого рук нет, чтоб взять топор, - говорит мурена, глядит на Никанора печальными глазами.
- Верно. Тогда придется самому. Или дождаться, пока все тело сгниет. Здравствуй, боль! Гниение – естественный процесс. На месте моего трупа вырастут прекрасные растения. Я лягу на землю, буду смотреть в небо. Прекрасное небо! Звезды, облака. И дождусь завершения всех процессов. Ха! Как тебе?
- Весьма…- задумался Мессия, - Просто весьма. Но я же тебя не для этого спасал.
- Ты не понимаешь! – смеется старик, - Ты спас мою душу. Ты дал мне выбор. Я пришел к этому сам.
- В руки моей матушки ты тоже сам пошел.
- Да. И это тем более прекрасно. Я доверился своим ощущениям, шагнул в бездну и вот я здесь, готов повторить этот вероломный трюк! – глаза Никанора светятся. Он потрясает здоровой рукой и чуть не скачет на месте от возбуждения. Грудь вздымается, поглощая и отторгая клубы воздуха, - Пошли, пошли на берег!
- Зачем?
- Все должно завершиться сегодня. Черт подери, мне это надоело! Мы простимся.
- Но я…
- Ладно тебе. Разве ты не заметил, что суша так же заурядна как ваша подземная дыра? Воздух раздирает твои жабры. Так ради чего терпеть? Вернешься сюда. Найдешь себе другого заключенного дурака.
- Это хлопотно – нового дурака искать.
- Пошли, - он подхватывает рыбу подмышку и покидает дом, громко хлопая дверью. Быстро идет к берегу, вдыхает соленый воздух. Мессия ни за и ни против. Просто транспортируется. Никанор возносит рыбу над волнами.
- Прощай, прощай, друг! – на глаза его накатываются слезы, он медленно, аккуратно опускает Мессию в морскую пену.
- Прощай, Никанор.
Из воды появляется русалка.
- Кто-то заигрался во дворе.
- Матушка, только не говори, что скучала. Я же знаю, что у тебя много работы и тебе не до меня.
- Предупредил бы. Спокойнее знать, где твое чадо.
- Тогда не было бы никакого сюрприза.
- И ты здесь, стерва! – орет Никанор, все-таки отпускает мурену, - Дай посмотреть на тебя в последний раз.
Русалка медленно приближается, сохраняя на лице насмешливое выражение. Здоровая рука Никанора тянется к бледному телу и сжимается на тонкой шее. Русалка ничего не предпринимает, а смотрит на старца обсидиановыми глазами. Усилие длится десяток секунд, пока костлявые пальцы сами не начинают душить Никанора. Его тело отлетает на берег и тяжело бьется о камень. Голова кружится, в глазах двоится. Подлетает чайка, выклевывает старцу глаз и улетает прочь, гордо крича. Он больше не встает.
- А ведь неплохой парень был. Пока не спятил.
- Ты не был с ним знаком, пока он не спятил.
Дьявольская чета скрывается в волнах. Никанор читает эпилог отсутствующим глазом, на глубине пребывающего в туманной дымке разума. Он естественен и свободен.