Люська. Нравы московской Чудовки. Глава 34

Глава 34

Деньги, вырученные Борисом Степановичем от продажи машины, разошлись с непостижимой быстротой, и вскоре он снова был весь в долгах, которые всё росли и росли. Пришлось совсем забросить диссертацию и заняться многими делами одновременно. Когда в институте наступил очередной день зарплаты, он обнаружил, обойдя многих своих кредиторов, что осталось менее половины полученных денег. «Что теперь делать? Как быть?.. — лихорадочно думал Борис, идя по коридору. — Забежать к Феде?»
Но тотчас отверг эту мысль: «У него и так слишком много занял, хватит!» Озаботился: «Тогда кто меня может выручить?» Он стал напряжённо перебирать, у кого ещё, не привлекая внимания и не вызывая на кафедре излишних разговоров, можно занять. Увидел в конце коридора Анну Сергеевну — коллегу по работе, всегда относившуюся к нему с большой симпатией. «У неё! Она не откажет!..»
Домой ехал успокоенный. Всё было в порядке, и в бумажнике лежало ровно столько, сколько приносил всегда. «С отдачей можете не торопиться!» — стоя на эскалаторе, в который раз припоминал он слова, сказанные на прощанье. Взглянув на часы, досадливо поджал губы: «Да-а, сегодня заезжать куда-либо уже глупо.
Но вот завтра… завтра надо будет непременно объехать в перерыве между лекциями все те места, где давали работу. А диссертация… что ж, её придётся опять отложить!..»
Сожалея, что иного выхода нет, Борис вспомнил, как всё же много удалось сделать, какие серьёзные вопросы он успел решить за те немногие дни, пока имел возможность не заниматься побочными делами.
«Ничего, — сходя с эскалатора и вместе с потоком людей выходя на перрон, успокаивал он себя, — скоро… скоро всё утрясётся и войдёт в норму» Но с удивлением заметил, как в глубине души зашевелилась и стала расти какая-то неясная тревога. «Да что, что со мной такое? Отчего это?.. — озабоченно спросил он себя. — Ведь всё хорошо… и обещает быть ещё лучше! Осталось только…»
Вспомнил вдруг, как вчера поздно вечером пришла ещё одна посылка от загадочного полковника Воронкова, и всё для него, Бориса, запуталось окончательно. Весь день старался не думать об этом. И вот снова встали мучительные, требующие не-медленного ответа, вопросы: «Зачем, почему этот человек поступает так? Как, каким образом нужно всё это понимать? Благодарность, как утверждает Людмила, за то что её покойный муж… Нет, что-то здесь не то!..»
Борис Степанович ощутил, что им начинает настойчиво овладевать некое непонятное и жуткое предчувствие чего-то невыносимо тяжкого, невозможного и не укладывающегося в сознание, и тем не менее — неотвратимого, как смерть!
Он тряхнул головой, отгоняя навязчивые мысли, и шагнул вперёд, неожиданно увидев в открытую дверь остановившегося вагона свою станцию. «И почему непременно нужно видеть во всём только плохое?!..» — с надеждой сказал он себе.
На улице усилился ветер. Он, точно дробью, больно стегал по лицу колючими крупинками, бесцеремонно загибая и отгибая поля шляпы. Но Борис Степанович, полный веры в то, что всё будет хорошо и все вопросы в ближайшее время обязательно разрешатся, как будто не замечал капризов погоды и, лишь слегка наклонившись вперёд, упрямо шагал и шагал по направлению к своей новой «семье».
Перед самыми воротами он задержался, уступая дорогу простоволосой в распахнутом пальто женщине, которая показалась чем-то знакомой. В следующую секунду понял: Соня! «У неё что-то случилось!..» — ожгла его мысль. Несмело окликнул по имени — она остановилась. Поглядела, явно не узнавая, кто перед ней. Испытывая ещё большую тревогу, Борис шагнул в её сторону.
— Соня! — повторил он громче. — Что произошло?.. Она взглянула пристальнее, узнала и опустила голову.
— Мама… умерла… — за шумом ветра едва разобрал Борис и, ошеломлённый, остановился. Мысленно увидел перед собой доброе лицо пожилой женщины и услышал её негромкий спокойный голос. Вспомнил, как она отрывала от себя последний кусок, помогая им, когда он учился. А ведь ему тогда было это невдомёк — он долгое время не понимал, как умудряется Соня укладываться на их небольшие денежные средства. И лишь совсем недавно всё случайно открылось…
Остро почувствовав угрызения совести перед Соней и её мамой, Борис Степанович сделал шаг… Но в следующую секунду растерянно остановился, не зная как быть дальше. Вспомнил… обрадовано выхватил и протянул деньги.
Растерянно остановился, не зная как быть дальше. Софья Владимировна, безразлично взглянув на них, будто её это вовсе не касалось, еле слышно спросила:
— Придёшь… проститься?
— Да, я непременно… но возьми же!
Она отрицательно покачала головой.
— Нет, ты не имеешь права! — вскричал Борис Степанович. — Понимаешь?! — и настойчиво сунул деньги в её руку. Страшась поглядеть в лицо, спросил:
— Вадик здоров? Как он?
— Скучает.
— Я на днях ему пришлю…
— Думаешь, это заменит ему тебя?
Борис отвернул голову, борясь со спазмами в горле. Затем круто развернулся и пошёл прочь. Опомнился на Крымской площади. Светили фонари. Подняв воротники, шли своей дорогой прохожие. То и дело бесшумно открывались и закрывались двери станции метро, выбрасывая плотные клубы пара. С лёгким шумом проскакивали по Садовому кольцу автомашины, на короткое время освещая перед собой снопами света то косо идущий, то вдруг стремительно взвивающийся к тёмному мглистому небу снег и искрящуюся мостовую. «Подожди, постой, почему я здесь? Совсем спятил!» — удивился он, приходя в себя и с недоумением озираясь. Круто повернулся и зашагал обратно.
Возле дома Борис спохватился, проверил на месте ли деньги. Потом озабоченно подумал, что опять не хватает какого-то количества. Тут же успокоил себя: ведь случилось несчастье, и он просто обязан поддержать оставленную семью. Он должен… тем более, что давно не давал на содержание сына и не выплатил того, что было взято из их доли.
Входя в тёмные сени, он приосанился. «Я же просто выполнил свой долг, вот и всё!..», — рассуждал Борис Степанович, поднимаясь по скользкой, пахнущей многолетней пылью лестнице. Подойдя к площадке второго этажа, остановился и напряжённо прислушался к глухому шуму голосов, доносяще-муся из квартиры. Повернув налево, нерешительно потянул на себя дверь.
В кухне было полно народу. Обсуждалась последняя новость, которую принесла тётя Феклуша. Выяснилось, что арестовали генеральского сынка из соседнего дома. Тот оказывается грабил с какой-то бандой магазины. Никто не обратил на вошедшего никакого внимания. Только Оленька, радостно вскрикнув, бросилась к нему со всех ног.
— Милая… милая ты моя, — подхватывая её на руки, растроганно прошептал Борис Степанович. — И я… я тоже по тебе соскучился!
Дворничиха Анфисья ткнула Люську в бок:
— Ты глянь-ка, глянь, как твоя девка его любит-то! Люська обернулась и раздраженно крикнула:
— Эй, чего выскочила! Ну-ка марш в постель!
Но в следующую секунду спохватилась и сделала вид, что не разглядела Бориса:
— Ну, Боренька, она же может простудиться! — и снова впилась глазами в рассказчицу, с волнением думая, что вот и ещё одна группа из шайки Кручёного завалилась. Не сегодня-завтра явятся и за самим Кручёным. «В самом деле: сколько верёвочке-то не виться… Нет, ждать больше нельзя — нужно как можно скорее вырываться отсюда! Довольно!..» Она с ненавистью покосилась на Бориса Степановича. «Но как с этим-то развязаться? Столкнуть с Цыганом — легко сказать! Как сделать-то?»
И заволновалась: «У него ж зарплата сегодня! И он небось опять той отдал на сына! Нужно придраться! Или нет, пусть лучше мать…»
Люська осторожно огляделась — не смотрит ли кто. Полная нетерпения обратилась к матери:
— Ну хватит, дорогая, пойдем! Боря, наверное, голодный пришёл.
— Не беспокойся, не беспокойся, пожалуйста, Людмила! — благодарно воскликнул Борис, гордясь, что люди слышат, как о нём заботятся. — Я сегодня, между прочим, поздно пообедал в институте.
— Нет, нет! – настаивала Люська. — Ты всегда так говоришь, а на самом деле…
— Анфись, ну, ты идёшь что ль?.. — нетерпеливо окликнул дворничиху кто-то, уже вышедший на тёмную лестничную площадку.
— Идите, идите! – жеманно ответила за неё Марья Андревна. — Нам здесь поговорить с ней кой о чём нужно!
— …А на самом деле, — коротко взглянув на выходящих из кухни, довела до конца свою мысль Люська, — приходишь домой голодный!
«Да, да, да! – чувствуя, как всё больше и больше её охватывает волнение, думала между тем сама. – Сейчас мы так и сделаем! Пусть только мать начнёт!..»
Пользуясь тем, что Борис задержался в передней раздеться, она втолкнула Полинку в маленькую комнату и зашипела:
— У нас сегодня получка, поняла?! Наверняка отдал туда… на сына! Придерись! А потом я войду — помогу, ясно? — и она выскользнула в большую комнату. Уже там, бесшумно подскочив к горке, заглянула в неё.
— Ах, Боренька, какая досада, — воскликнула она, когда тот вошёл, — хлеба-то нет у нас нет!.. Ну да ничего, пока мама тебе разогреет, я сбегаю!
— Не волнуйся, не волнуйся, дорогая! — растроганно воскликнул он. — Я… я и сам могу сходить. Я же ещё одет!.. И потом… потом мне бы хотелось отдать тебе деньги: зарплату получил.
— Нет-нет, Боренька, я схожу. А деньги… их отдай маме, она как раз должна в Мосторг съездить: у меня резинки порвались!
— Люська впорхнула в маленькую комнату и злобно вытолкала оттуда Полинку.
— Переодевайся, мой руки — я сейчас! — она ловко увернулась от хотевшего её удержать Бориса и выскользнула в переднюю.
Перед уличной дверью задержалась, яростно подмигнула матери: «Так давай же, действуй!», — и шмыгнула на лестничную площадку.
Полинка, войдя в комнату, с ненавистью посмотрела на снимавшего галстук Бориса Степановича и наподдала ногой валявшуюся на полу куклу. Тут же набросилась на счастливо смотревшую из своей кроватки Оленьку:
— Сколько раз тебе говорено, идиотка этакая, не разбрасывай игрушки. За них деньги плочены!
— Ну, ничего, Полина Фёдоровна! Уж вы её простите, пожалуйста, она больше не будет, — видя, как мгновенно изменилось лицо девочки, мягко притронулся к локтю побагровевшей от злости «тёщи» Борис Степанович.
Та, грубо отдёрнув локоть, крикнула:
— А ты не совался бы не в своё дело! Разберёмся!
— Но… почему же не в своё? Я полагаю…
— Полагаю, полагаю! Нечего полагать, нужно… Деньги принёс? Людмила сказала, чтоб я…
— Да, да, я знаю, — Борис шагнул к оставленному на спинке стула пиджаку. — Одну минуту.
— Чёрт знает, что такое! — следя за ним, не унималась Полинка, — от получки к получке живём, как нищие какие: до последней копейки!.. Когда только такая жизнь кончится!
— Я думаю, что это — последний раз, Полина Фёдоровна, — удивляясь её развязности и грубому тону, но изо всех сил держа себя в руках, всё так же мягко говорил Борис Степанович. — С завтрашнего же дня я снова буду брать работу в Институте научной информации и тогда…
— И тогда! И тогда! – передразнила Полинка, нетерпеливо дожидаясь, когда ей будут отданы деньги.
Пропустив и это мимо ушей, Борис Степанович извлёк из кармана бумажник и спокойно протянул. Полинка, зло поплевав на пальцы, стала считать вслух. Борис замер. «Сейчас спросит, отчего не хватает!» — подумал он, стискивая зубы, и пожалел, что в комнате нет Людмилы.
«Но сколько… сколько же я отдал?..» — прикрывая глаза, попытался сообразить. И успокоил себя: «Да нет же, это она поймёт! Не может не понять! Только нужно предупредить! Правильно, лучше предупредить. Когда сама увидит — хуже…»
— Да! Полина Фёдоровна… — начал он, как ему казалось просто, но получилось виновато. — Я хотел вам сообщить…
— Ну, что, что ещё такое? — прекращая считать, недовольно обернулась Полинка.
— Я собирался вам сообщить, что … у Софьи Владимировны умерла мать.
— А мне что до этого! – презрительно фыркнула собеседница.
— Полина Фёдоровна! Прошу вас, не говорите так! — теряя терпение, недобро предупредил Борис. — Это была очень хорошая, сердечная женщина…
Полинка злобно-нетерпеливо передёрнула губами.
— Да!.. И она в свое время чрезвычайно много сделала… для меня. И поэтому я счёл своим долгом…
— Ты был у них!
— Нет, я не был, но я…
— Ах, ты дал туда деньги! — изо всех сил скрывая торжество, Пропела Полинка и презрительно усмехнулась. — Что ж, у нас очень много лишних, у нас всё есть. И что стоит швырнуть на сторону сотню-другую! — она с оскорблённым видом продолжила считать.
— Что ж, посмотрим-посмотрим сколько миллионеры… как нынче миллионеры швыряются деньгами!... Сто двадцать… Сто пятьдесят… сто девяносто… А это что такое?! — брезгливо оттопыривая нижнюю губу, она бросила на стол бумажки рублёвого достоинства. — Что это такое, я спрашиваю?!
— Деньги, — выдерживая её взгляд, ответил Борис Степанович.
— Ах, это деньги! — с издёвкой протянула Полинка, и глаза её по-кошачьи сузились.
— Полина Фёдоровна! — ощущая как бурно растёт в душе протест против этой грубой, наглой и, кажется, не совсем трезвой женщины, потребовал внимания Борис.
Но Полинка уже закусила удила.
— К чёрту! — смахивая всё со стола, кричала она истерически. — Убирайся с этим к чёрту!
В маленькой комнате заплакала Оленька.
— Полина Фёдоровна! — всё ещё надеясь пробудить в разбушевавшейся собеседнице благоразумие, жёстче повторил Борис, — мы девочку напугаем.
— Раньше б об этом думал, — орала она, — а не теперь! Вся дрожа от ярости она указывала на дверь:
— Вон с моей жилплощади! Чтоб ноги твоей здесь больше не было! Вон!
— Но… Полина Фёдоровна, опомнитесь! — стараясь заглянуть в её убегающие глаза, твёрдо говорил Борис Степанович.
— Ведь я отдал туда только то, что им принадлежит по праву! Да, им! И потом, повторяю, у неё умерла мать!
— Не желаю ничего слышать! — наступая и размахивая руками, орала Полинка, не решаясь однако дотронуться до Бориса Степановича. — Убирайся к ним! Беги туда и… целуйся с ними! — ударом ноги она распахнула дверь. Затем, схватив его шляпу, остервенело швырнула её в черноту передней. Потом — кашне, пальто, портфель…
— И чтоб духу твоего больше здесь не было!
Борис выпрямился и проговорил, раздувая ноздри:
— Хорошо. Я уйду. Только пожалуйста не кричите! — он поднял портфель, пальто… — но из маленькой комнаты, звонко шлёпая босыми ногами по полу, в одной ночной рубашке выбежала Оленька.
— Бабушка, не надо!.. — взвизгивая, рыдала она. — Не надо прогонять дядю Борю! — и подбежала к Борису Степановичу, обняла его колени и плотно прижалась к ним своим худеньким трясущимся тельцем.
— Что ты, что ты, милая! — отрывая её от себя и беря на руки, ласково заговорил Борис. — Она … не прогоняет меня, это она… просто так! Успокойся, пожалуйста!
— А ты чего-й-то тут, милаха, развоевалась-то? — раздался вдруг из темноты передней недобрый голос дворничихи Анфисьи, которая в следующий момент вышла на свет и стала разглядывать происходящее.
— Не твоё дело, проваливай!.. — рявкнула на неё Полинка.
— Нет, моё! — выдерживая натиск, грозно топнула ногой дворничиха, — и отвела взгляд от Бориса Степановича, который умоляюще прижал к груди свободную руку. — Вы думаете, что ж, значит, можно над людьми измываться, поедом их есть, а все будут смотреть на это и помалкивать, да? Так по вашему?! Думаете, управы на вас нету, да?! Да что ж это такое! Человек поступил по-божески, человек доброе дело совершил, а ты на него… Сами сволочи Митьку где-то как собаку бросили… Не беспокойтесь, милые, найдётся и на вас сила, беспременно найдётся!..
— Только и слышно всё это время: «Деньги-деньги-деньги»!.. — также выходя на свет, вступила Марья Андреевна. — Интеллигентный человек… день и ночь работает, а им всё мало.
В квартиру с шумом ворвалась Люська, живо отгораживая собою Полинку от дворничихи.
— Что здесь такое происходит?! — возмущённо кричала она. — В чём дело, мама?! Что опять устроила? Как тебе не стыдно! На минуту нельзя оставить!
Полинка смотрела на дочь ошалело: «Да ты спятила что ль? Сама же учила, а теперь?..» — и едва не разразилась отборнейшей бранью. Но вытолкнутая Люськой, ввалилась в комнату, ничего не понимая.
— В суд их! — наступала теперь на Люську дворничиха. — В суд! Пусть все увидют, какие они есть! А мы в свидетели пойдём!
— Да отстань ты от меня! — с ненавистью отталкивала её кулаками Люська. — С ума сошла, да? Боря, что же ты смотришь!
Борис Степанович, прижимая к себе одной рукой крепко обнявшую его за шею Оленьку, метался от одной к другой:
— Марья Андревна!.. Анисья Егоровна!.. Она… Полина Фёдоровна погорячилась! Да-да, просто погорячилась! – поочерёдно удерживал он свободной рукой наступавших на Люську женщин. — Ну, очень, очень вас прошу! Всё будет хорошо! Уверяю вас!
Люська успела нырнуть в комнату. Вслед за ней, вздохнув и чуть задержавшись, пошёл и Борис.
— Эх, ну и добрая же ты душа! — вся опадая, вздохнула дворничиха. — А зазря! С такими злыднями нешто так нужно?!.. У, бесстыжие! — замахнулась она на дверь, за которой скрылась Люська.
— Везёт стервам! — обернулась она к Марье Андреевне и тяжело, по-мужски, забухала прочь.
Люська сразу же затащила мать в маленькую комнату, яростно показывая глазами, чтоб та не упиралась, что так нужно.
— Это возмутительно, мама! — кричала она. — Да, да ! Просто возмутительно! Просила ведь тебя много раз, чтоб ты не смела ввязываться в нашу жизнь! А ты?!..
Полинка пятилась, разевая рот: «Ну, стерва! Ну, артистка! — изумлялась она. — Похлеще, чем в кино!..» Шепнув под конец матери, чтоб та сидела и не высовывала носа, Люська бесшумно вышла к Борису, — тот отчуждённый стоял и слепо смотрел в тёмное окно. Сразу обняла и вся приникла к нему…
Дворничиха Анфисья, сходя с лестницы, бормотала:
— Ить што удумали, гады ползучие, а?! Што удумали!.. А до Полинки я доберусь, будет у меня знать стерва! Об пенсии хлопочет, слыхали?! А где у ей стаж? Откудова?!..
Спустившись в спящий тёмный двор, в котором во всю бушевала метель, она в нерешительности остановилась: «Неужто же теперь вот так, не отведя душу, и идти домой?..» Обрадовалась, увидев, что в калитку, пригибая от ветра головы, входят двое: мужчина и женщина. «Это кто же, кто такие?.. — напряжённо вглядываясь, подумала она и подпустила поближе.
— А, никак Верка со своим!»
— Слыхали, что ваши-то опять удумали? — без всякого вступления начала Анфисья, когда Вероника и Леонид поравнялись с ней.
— Кто? — неожиданно резко останавливаясь и с трудом удерживая оскользнувшуюся спутницу, спросил Леонид.
— Кто ж? Известное дело — кто! — продолжила дворничиха.
— И ведь как — прям уходи! Вон — и конец! Обсосали, значит, теперича человека до последней нитки, от семьи оторвали и — «вон»! Во как у нас!.. Насилу с Марьей Андреевной утихомирили.
Леонид догадался, о ком шла речь. Понял, что в квартире опять произошёл скандал, и с сожалением ощутил, как в душе гаснут навеянные волшебной музыкой образы, которые так бережно, невзирая на пронзительный ветер, нёс всю дорогу из театра.
Увидел тёмный пустынный двор, смутную массу флигеля и клубящуюся бело-серую мглу над ним. С болью почувствовал, как задрожала всем телом и стала теснее прижиматься к нему Вероника… «Да неужели же Марья Андреевна права в своей догадке насчёт этого щедрого полковника, и это для него теперь расчищается местечко?! Так, может быть, улучить момент и рассказать обо всём Борису Степановичу, раскрыть ему глаза?..»
— подумал он. Но, заметив, что жену всё сильнее начинает бить дрожь, оттолкнул от себя эти мысли. Со вздохом сказал:
— Да что ж теперь с ними поделаешь…
— Как это — что ж?! — возмутилась дворничиха. — Не давать этим паскудам ходу — и конец! Ты рядом живёшь! И нечего их бояться. Это они на горло храбрые-то, а цыкни посильней — хвост поджали. Я с ними давеча как?!.. — она горделиво выпрямилась, собираясь поярче рассказать про одержанную победу. Но Леонид, извинившись, торопливо попрощался и, увлекая за собой Веронику, двинулся к заносимым снегом сеням.
Хватив ртом морозного воздуха, дворничиха некоторое время обиженно смотрела вслед. «Да как же это? Кому ж тогда рассказать всё?!..» Взглянула на окна флигеля. «Никак у Феклуши свет!
Должно, Лёшка из ездки воротился!..»