За фасадом детской площадки в ясный июньский вечер

Мягкий вечерний солнечный свет опускался на плечи, подмигивал, играл. Шелестели деревья. Дети кричали, играли, падали, бегали, жаловались, смеялись, мирно спали в своих колясках. Родители злились, хохотали, успокаивали, делились, обменивались, улыбались, молчали. На скамейке сидели три грустные женщины, четвертая женщина (проходила мимо, но увидела, не могла не остановиться, не прибиться, не передать) говорила им: "Жизнь такая. Терпеть нужно". "Терпеть нужно" - на лице одной светилось - она чуть подалась вперед, слушала, а на ее лице светилось - "Жизнь такая". Рядом с ней - в коляске - мать, тетя, старшая сестра? - пожилая - безжизненный комок невыброшенного тряпья, груда мусора, объект без субъекта, материя без духа. Я еще подумал: "Мы все стареем, но, если так, я не хочу дожить до старости". А еще вспоминаю, как ты мне заявил в декларативной форме: "Я не доживу до 25-и". Это меня так пугало. Тебя, испорченного ребенка, за такие слова нужно было схватить за руку, толкнуть, ударить, ущипнуть, чтобы ты очнулся, а я вместо этого цитировал тебе Шекспира в переводе Пастернака: "Какие сны в том смертном сне приснятся, Когда покров земного чувства снят?". И где-то на середине монолога, когда-то вызубренного наизусть, срывался, чувствуя, как перехватывает дыхание и слезы подступают к горлу. Ты на меня смотрел тогда во все глаза, как на чудака, сумасшедшего, потому что ты-то вырастешь, все поймешь со временем, а я останусь на своем островке, сотканном из узорчатых листьев и солнечных лучей, наедине со своей тревогой. Нет, если так, я не хочу стареть - останусь здесь, на этой вечерней аллее, наполненной гомоном детей, - буду слушать, как шелестят деревья - жить вечно, здесь и сейчас.
Я возвращалась с работы - шла по аллее к дому - вечерний, сладкий воздух, крики детей, шепот листвы. Оглянулась: он стоял в такой позе, как будто вот так шел, шел, шел, прогуливался и вдруг взбрело в голову остановиться - и закурить. Полуобернулся, врос в землю, дымит сигаретой. Дерево - древо - врос в землю. Мне тут же захотелось сбегать домой за фотокамерой и снять его. Зачем? А так, на память. Но тут же отказалась - глупая идея. Пожалуй, тот верблюд, которого я видела пару дней назад в нашем парке (не каждый день такое увидишь, поверьте), представлял бы больший интерес для условного зрителя. Жаль, что не удалось сфотографировать. Да... И ускорила шаг, и поскорее к дому -
вон он стоит,
призывный,
на холме.
Мне сегодня не хочется возвращаться домой. Прочь, прочь из дома! Дом - моя тюрьма.
Но и здесь - среди криков, хохота, гомона - все-таки тревожно, неуютно.
Чтобы побороть страх перед людьми, пытался поступить на актерский. Говорил себе: не бойся. Представь, что каждый день - последний. Не упусти своего шанса. Ничего из этого не вышло. Неправильный расчет. Не то лекарство.
Слишком молод, чтобы заводить семью, слишком стар, чтобы заводить детей. Или наоборот?
Сначала ты в них влюбляешься, потом отдаешь им все (если можешь, если имеешь), а потом? Что может быть страшнее - если этот умрет прежде срока? А если даже и не умрет - все равно бросит, оставит тебя одного - умирать. Ведь он - ребенок - твое продолжение - твоя почка, твой отросток - тебя срубят или ты зачахнешь, а он останется, взрастит то, что от тебя осталось.
Нет, мне еще рановато-то. Лучше так: я буду, как те деревья, которые растут упрямо, дол-го-веч-но. Я буду свидетелем, летописцем. По моим кольцам ученые узнают о том, что было. Прочитают, как я стоял нелепо на этой аллее, портил себе здоровье, удивлял прохожих, смешил детей.
Вдруг мне навстречу по аллее - мой покойный отец.
Что заставило тебя покинуть ту юдоль, из которой ни одна живая душа не возвращалась?
"Ты обо мне грезил".
Каково самое прекрасное свойство деревьев? Они не видят снов. Они вечно бодрствуют.
Что будет, если слишком долго воображать себя деревом? Можно врасти в землю и остаться здесь - навсегда.
Опустеет детская площадка, разбегутся дети, испарятся родители.
Темнота сгустилась - из бархатно-синей - в чернильно-черную.
Он стоял, небрежно раскинув руки-ветви, и дымил. Деревья шелестели и бодрствовали вместе с ним.