Сказы деда Савватея. Дунькина радость

   Две большие, зелёные мухи, кружили и жужжали над люлькой, в которой беспокойно спал младенец. Дуняша отгоняла мух тряпкой, но всё без толку.
 - Это Васька, бегает туда-сюда, дверь во двор не закрывает, а там преет большая навозная куча, вот и мухи,- огорчённо подумала Дуняша.
   Пытаясь успокоить малыша, она раскачивала люльку припевая:
 - А-а-а-а!- не помогло.
   Пощупав рукой, под тельцем ребёнка и поняв, что пелёнка мокрая Дуняша с трудом вытащила малыша из люльки и, положив на родительскую постель, стала постилать сухое. Тётка Пелагея предусмотрительно наполнила люльку соломой, которая не впитывает влагу, а дно - то, решетчатое, всё проходит насквозь. Лишь поверх постилали пелёночку. Дуняша, с грехом пополам перетащила младенца обратно в колыбельку, но тот не мог успокоиться и орал, как резаный.
 - Когда-то ещё тётка Пелагея придёт?- вздохнула Дуняша,- обкричится весь. Нужно сделать жваник,- решила она.
   Она нажевала кусок ржаного хлеба, сложила пережёванную кашицу в тряпочку и, связав узелочком, сунула дитю в орущий ротик. Тот сразу умолк, принявшись чмокать и сосать жваник.
 - Ну и Слава тебе Господи, угомонился!- по - старушечьи проговорила Дуняша.
   Она продолжала покачивать колыбельку сидя на табурете. Невольно взгляд её устремился в окно. А там, на дороге, в пыли, ребятишки играли в «чижа». Как же Дуняшке хотелось к ним! Нельзя. Она работала у зажиточной семьи нянькой, рано повзрослела, хоть ей и шёл восьмой годок, но детские развлечения были уже не для неё.

   В большое, торговое, а потому не бедное село Хорохорино, как-то приехал на извозчике молодой, симпатичный цирюльник. Длинное коричневое пальто, белое кашне на шее, наутюженные брюки и до блеска начищенные туфли. Представительный мужчина! У него набриолиненные русые, волнистые волосы и аккуратная бородка клинышком. В руках широкополая велюровая шляпа и фанерный чемодан. Остановился на постой у одной старушки и, арендовав помещение у местного купца, открыл своё дело - цирюльню. Звали его Григорий. Он стриг волосы, брил и подравнивал бороды, ставил пиявок на больные места и пускал по необходимости кровь клиентам. Сразу стал пользоваться большим уважением у сельчан, заработок тоже был приличный. По соседству со старушкой жила в оставшемся от родителей домишке девушка, Ольга, милая и хозяйственная. Тронул Григорий сердце её, не знавшее до этой встречи ласки, стали молодые люди встречаться. Примерно через месяц сыграли свадьбу и перетащил жених свой фанерный чемоданчик в дом жены. По началу всё было хорошо, в любви и согласии жили. Григорий подарки жене дарил, сладости покупал, в общем, баловал и не было человека на земле счастливее Ольги. Примерно через год родилась у них Дуняша. А потом стала примечать Ольга, что муж её часто приходит домой не трезвым, задерживается до - поздна. В пьяном угаре стал безобразничать, руку на жену поднимать. Так она родила и похоронила в младенчестве не жизнеспособных малюток своих - Сергея, Петра, Маргариточку. Горе, да и только!
   Дальше - хуже. Пропил муж всё нажитое, даже инструменты парикмахерские.
Стал из дома выносить имущество, подаренные жене не слишком дорогие украшения, одежду, даже цветы в горшках, что стояли на окнах. Как-то зимой, пришёл опустившийся, грязный, борода всклокочена, глаза стеклянные, мутные. Ольга с высокой температурой, больная лежала в постели. Маленькая, шестилетняя Дуняша рядом, прижалась к маме. Молча, оглядев практически пустую комнату, стянул Григорий скатерть со стола и, взяв кухонный нож подошёл вплотную к кровати. Глаза у матери и дочери от ужаса стали круглыми:
 - Что ты, Григорий! Помилосердствуй! Чем мы тебя прогневили?- залепетала в страхе Ольга.
   Ни слова не говоря, резким движением руки, муж распорол перину и нагрёб в скатерть пуха и пера. Затем завязав узлом, вскинул на плечо, при этом полы его, видавшего виды длинного демисезонного пальто распахнулись и Ольга с ужасом увидела, что на муже нет практически одежды! Лишь короткая грязная нижняя рубаха до пупа и штанины, привязанные к талии и висящие на шнурках, создающие иллюзию выглядывающих из-под пальто брюк. На босых ступнях ног драные башмаки, на шее, как удавка, замызганное кашне. Сгорбившись и не проронив ни слова, Григорий вышел в морозную зимнюю ночь. Как оказалось навсегда.
   Примерно через неделю пришёл пристав и сообщил, что за Григорием числится долг в «Рюмочную» и в другие злачные заведения. Сказал, что ищут его, но пока безрезультатно. Ольга ничем не могла помочь.
   Через год, когда он стал считаться погибшим, долг перевели на супругу, то есть на неё. Как быть?
   Решила Ольга пойти на тяжёлую работу, скотницей. Дочь Дуняшу, которой пошёл восьмой годок, отдала в няньки в добропорядочную семью. Всё-таки будет сыта и присмотрена. Одну-то дома не оставишь, душа болит за дитё. Так и стали они жить, работая на долги сгинувшего Григория. Лишнего себе позволить не могли, жили «прижимисто». Ели в основном то, чем хозяева накормят. Заработок складывали в потаённое местечко, копили.

 - Скоро тётка Пелагея придёт кормить детей и мне нальёт поесть, пузо подвело уже,- размышляла в нетерпении Дуняша.
   У тётки Пелагеи и дядьки Максима кроме младенца, которого нянчила Дуняша, был ещё сын Васька, шести лет, мальчишка вредный и хулиганистый.
 - Не расскажешь ведь, что обижает меня, пакости строит, он им родной сын, а я кто?- со слезами думала Дуняша,- вчерась платок порвал, третьего дня втихоря подол платья зацепил за гвоздь на табурете и когда резко встала к младенцу, волан оторвался. Как мамке сказать? Заругает, поди!
   Лязгнула щеколда, входная дверь в шумом открылась и, в избу стремительно вошла тётка Пелагея, молодая дородная женщина:
 - Ну как вы тута? Сейчас покормлю вас!
   Она налила две миски окрошки детям, отрезала по ломтю хлеба, а сама взяв на руки маленького села на край кровати и дала ему грудь:
 - Васенька, Дуняша ешьте давайте! Скоро батька придёт. Тогда и мы с ним обедать станем,- поторопила она детей.
   Не успела Дуняша отвернуться, как Васька сыпанул пригоршенку соли ей в миску и принялся хлебать своё, как ни в чём не бывало.
   Дуняша, предвкушая еду, аккуратно размешала окрошку деревянной ложкой и зачерпнув, хлебнула. Слёзы брызнули из её глаз от обиды и вкуса еды. Она сразу поняла, чьи это происки! Ну что за гадкий мальчишка!
   Девочка почувствовала, что виду подавать нельзя, и налегая на хлеб, маленькими глотками пыталась всё же проглотить окрошку, уж очень хотелось ей кушать. Васька, ехидно улыбаясь показывал из под стола кулак. После обеда Дуня помыла миски, вынесла свиньям помои, подмела пол и вытерла стол. Тут и пришёл хозяин, дядька Максим.
 - Как дела Евдокия, как здоровье?- спросил он, обращаясь как всегда по-взрослому к девочке.
 - Спасибочки, хорошо!
 - Ну, ну!
   Когда хозяева, пообедав, ушли опять в поле, Дуняша присела к люльке и ощутила сильную жажду после горько-солёной еды. Оставить дитя без присмотра не спящим, не было никакой возможности.
 - Васятка! Принеси мне корец водички, пить хочется!- взмолилась она.
 - Ещё чего! Я тебе не прислуга вовсе! Ишь, чё удумала!- возмутился Васька.
 - Я не могу малыша одного оставить!
 - А ты попробуй, оставь! Вот упадёт, тебя тятенька, прибьёт!
 - Какой же ты гадкий!- не выдержала Дуня.
 - Нянька, Дунька, простота! Съела крысу без хвоста!- потешался Васька.
   Покривлявшись с минуту, хлопнув дверью, он выскочил в сени. Дуня принялась укачивать младенца, в надежде, что удастся вскорости попить.

   В селе нынче большой престольный праздник. Сверкая куполами, оглашая округу малиновым радостным звоном, восхищает взгляд пятиглавая, украшенная цветами и берёзовыми ветками, церковь Животворящей Троицы. Никто сегодня не работает, грех. С окрестных сёл съезжаются на возках и телегах нарядные паломники, помолиться, потом попраздновать, походить по гостям.
   С раннего утра суетится тётка Пелагея у печи. Вкусно пахнет пирогами, мясным. К обеду, в дом ввалилась нарядная, улыбающаяся толпа родственников.
   Приветственные возгласы, смех, шутки. Гости и хозяева шумно рассаживаются у богато накрытого стола, гремя табуретами и двигая лавками. Хоть и праздничный день, но пришлось всё же Дуняше поработать, без неё неуправка. Надо, как говориться, «развязать» тётке Пелагее руки, сидеть с дитём, иначе ничего не успеет приготовить. Из своего закутка, с интересом наблюдала Дуняша как веселиться народ, как смешно хмелеет от выпитого, мужики становятся развязнее, а бабы визгливее. Наконец, Пелагея решает отпустить девочку домой, прежде сытно накормив.
 - Иди к мамке Дуняша, заждалась поди.
 - Нет, погодь!- вдруг подал голос хозяин и позвал,- иди-ка Евдокия ко мне. Он взял со стола стеклянную вазочку с круглыми, как кукушиные яички, засахаренными конфетами и положил две на ладошку девочки. Потом, своими заскорузлыми пальцами поддел ещё одну, сказав:
 - Бог любит Троицу, верно Евдокия?- и положил конфетку к двум другим.
 - Спасибочки, дядька Максим,- сглотнув слюну, зардевшись, пролепетала Дуня.
   Она неслась по улице к своему дому, сжимая в ладошке, спрятанной в карман конфетки, лакомство для неё доселе невиданное. Может, конечно, и пробовала когда, да так давно, что и вкус забыла:
 - Наверное ещё при тятеньке,- думалось ей.
   Она боролась с искушением сразу засунуть сладость в рот. Несла показать маме и поделиться с нею.
 - Мама! Мама! Глянь-ка, чего мне дали! Конхфекты!
   Она выложила их на стол, показывая маме.
 - А-а! Кушала я такие, раньше,- грустно улыбнулась мама,- тятя твой любил по-первости меня баловать сладостями. Да ты тоже пробовала, только забыла конечно. Вздохнув она добавила,- это из другой, счастливой жизни. В конфетке, коль разгрызёшь, внутри будет варенье вкусное.
 - Гляди, мам! По виду, как крыжовины, только больше. Угощайся!
 - Ну спасибо, доча! Одну пожалуй возьму, вспомню вкус. А давай, чаю попьём, а?
   Согрев воды пили неспешно мать с дочерью чай, наслаждаясь конфетками. Разгрызя одну пополам и убедившись в правоте слов матери, что там, внутри варенье, Дуняша, сделав язычок улиточкой, вылизывала эту вкусность из чрева конфеты, сладостно жмуря глазки.
 - Ой! Как ты сладенькое-то любишь!- заметила Ольга.

   А потом наступили опять будни.
   Хозяева уходили в поля, работали по хозяйству, Васька донимал своими пакостями, только держись! В общем, повседневность.
   Как-то укачав младенца, пошла Дуня по избе просто так, оглядывая всё, от нечего делать. Остановилась возле массивного буфета с посудой, стопочками и вазочками. Глядь, а на одной, горкой лежат те вкусные конфеты, аж рот наполнился слюной от желания съесть одну! Переборов тягу к сладкому Дуня решительно отошла в сторону, но какая-то не подвластная ей сила манила и притягивала к буфету. Что за наваждение! Внутренний голос робко предложил:
 - А может ничего не будет, коли одну-то взять?
   А рука уже потянулась к полке. Хвать, и в рот! Всё, дело сделано, назад не положишь. Испытав опять приятные ощущения, Дуняша угомонила свою совесть. К тому же и заметно не было вовсе.
   На следующий день девочка с нетерпением ждала, когда останется одна. На сей раз, рука её уже смелее потянулась к заветной вазочке. Так как считать она ещё не умела, не досуг был ходить в школу, то казалось Дуне, что количество конфет внешне не изменилось.
   Дня через три, разомлев от сладости, прикорнула Дуняша на табурете с конфеткой за щекой. Так её и застал Васька. Пихнув в бок кулачишком, с усмешкой заметил:
 - Чё, Дунька, сладкие вожжи распустила? До коленок слюнями растеклась, мух приваживаешь! Гляди, всё тятеньке расскажу! Дрыхнет она, поди ж ты!
   Дуня вскочила, встрепенулась с ужасом, её застали с конфетой! А могли и секрет узнать! Быстро умыв лицо, не переча Ваське, принялась она качать люльку.
   С неделю потихоньку лакомилась Дуня. Однажды, аж холодок пробежал по спине, когда увидела на дне вазочки всего две конфетки. Да, увлеклась! Осторожность потеряла! И что теперь будет! Надо признать, что все эти дни чувствовала себя Дуняша счастливой, видно сладкое умиротворяет. Девочка всё время улыбалась, каким-то своим мыслям, и вот конец всему! Ночью она спала беспокойно, ворочалась и вздыхала, что насторожило Ольгу:
 - Уж не приболела ли?
   Рано утром, поднявшись, решительно повязав платочек под подбородком, видимо посчитав:
 - Будь, что будет!- Дуняша засеменила на работу.
   Ещё издали, на подходе к дому, услышала девочка шум и гвалт из орущих одновременно голосов и почувствовала почему-то, что связано всё это именно с нею. Деваться было некуда.
   В сенцах она на минутку приостановилась услышав причитания тётки Пелагеи, душераздирающий визг младенца, находящегося видимо без присмотра, грубые окрики дядьки Максима и хныкающе-подвывающий голос Васьки. Лоб Дуняши покрыла испарина. Она осторожно толкнула дверь и, войдя в кухню, увидела, как зажав коленями голый зад сына, дядька Максим лупит его ремнём, отчего, на тощем заду Васьки мгновенно вздуваются алые рубцы.
 - Ой, тятенька! Ой, не надоть биться!- вопил Васька.
 - А ты не воруй у своих, подлая душонка! Не приучайся! За это убивать буду!- назидательно поучал отец.
 - Остановись, Максим! Виданое ли дело мордовать так-то родное дитя!- взвизгнула от бессилия повлиять на расправу Пелагея.
 - А пущай не тырит! Приспособился, без дозволения! Ишь ты! Сладенького захотел!- непреклонно продолжил Максим.
   В душе Дуняши боролись два чувства. Одно - чувство справедливого возмездия за её мучения от козней Васьки:
 - Ну и пусть получит! Поделом!
   Другое - чувство жалости, ведь он не крал конфет, а его бьют!
 - Бедняга! Больно, поди! 
   Секунду поколебавшись, девочка решительно подошла в дядьке Максиму и, дёрнув его за край рубахи, тихо произнесла:
 - Это я, он не виноват.
   В - горячах дядька не услышал и не понял сначала слов Дуни, но когда до него дошло, он резко опустив ремень тяжело присел на лавку. Наступила тишина, воспользовавшись которой Васька, со спущенными портками, ринулся вопя к матери и та, приобняв сына, прикрыв шалью, будто крылом, вывела всхлипывающего его за дверь. Несколько минут, тяжело и возбуждённо дыша, дядька Максим, сидел опустив голову, приходя в себя. Даже младенец умолк, икая лежал в люльке и тряс ручонками, перенервничал тоже.
   Дуня стояла посреди кухни, безвольно опустив руки, готовая к любому наказанию. Наконец выдохнув, не поднимая головы, дядька Максим заговорил:
 - Мы конечно, люди не бедные, зря говорить не стану. Но заработали всё своим хребтом. От зари до зари мы в поле, сама знаешь, как нам те конхфеты достаются. У нас ты оставаться не можешь боле, воровство не потерплю, да и в другой дом на вряд ли тебя теперь возьмут, оскандалилась.
   Он полез в карман, достал кошель и, отсчитав, положил на край стола монетки.
 - Вот твой расчёт. Бери и уходи,- потом, произнёс, приблизив лицо своё и глядя уже в глаза Дуни,- ты девчонка не глупая, учись держать в узде свои хотения и всё будет у тебя хорошо.
   Молча взяла со стола Дуняша расчёт и, тихо прикрыв за собой дверь, побрела к дому. Матери не было ещё, ждать пришлось несколько часом. На душе у Дуни гадко и плаксиво, она мысленно не переставая ругала себя. Сердце в груди, будто всё скукожилось, так тяжело, и не передать словами. Дуняша громко и прерывисто всхлипнула. Предстоял ещё разговор с матерью, которого она страшилась:
 - Стыдно-то как!
   Ближе к вечеру пришла усталая мать, увидев Дуню, которая понуро опустив голову, сидела у стола, поняла, что случилась беда. Девочка, истерзавшись за эти несколько часов одиночества и размышлений, честно призналась, что натворила.
 - Милая ты моя!- неожиданно для провинившейся дочери, вдруг запричитала Ольга,- слаще репки да морковки ничего не едала! Прости меня, Дуняша, что детство твоё такое не радостное, виновата я во всём. Обнявшись, они сидели в сумраке комнаты, и плакали, раскачиваясь.
   Потом, достав из тайничка накопленные деньги, сложив все вместе, отнесла Ольга долг мужний, в «Рюмочную», рассчиталась.
   Всю ночь собирали вещи, а поутру, закрыв наглухо ставни, заперев двери, побрели они на станцию, находящуюся в четырёх верстах от села. В ранней утренней дымке, когда ещё все спали, растворились две фигурки, матери с фанерным чемоданов в руке и дочери с узелком через плечо. Направились они в город, за лучшей долей, вдруг там слаще будет?

   Неизвестно, может именно с этой истории случившейся в большом селе Хорохорино, стали называться любимые в народе конфеты эти - Дунькина радость? Может да, может нет. Но что было, то было. И вы теперь знаете.