Гардеробщица

Отрывки из романа



I

Девочка любила играть черепками на берегу. Она строила из них запруды и ловила в них «рыбу» - мелкую гальку.
- Ты задаешь тональность и проигрываешь день, вот и всё.

- У деревьев нет рук и ног, но они сами одеваются, - собирала мама Люсю в детский сад. На всю жизнь Люська полюбила наряжаться и делала это довольно безвкусно.

Колёса детского велосипеда легко шуршали по наспех скинутым листьям. Девочка в красной футболке, красных леггинсах с белыми полосками и пыльных розовых тапочках соскочила с велосипеда и положила его на дорожку. Пытаясь перелезть через дачный забор, она, почувствовав, что блок штакетника начинает валиться вперед, выбрала место покрепче. Преграда, которая падает сама перед тобой сразу при штурме, - такое впечатление можно сохранить на всю жизнь. Но девочка еще ни о чем не задумывалась.

Staccato на рояле.
Люся.
Чужая девочка настойчиво заглядывала в глаза и громко кричала: «Я люблю кактусы! Знаете, я ТАК люблю кактусы!! Я влюблена в кактусы!! В КАК-ТУ-СЫ!!!»
Люся тоже любила кактусы, и ей было неприятно, что кто-то орёт под ухом о такой же любви. Поэтому она почти бессознательно мгновенно, собравшись – спустя пару минут – сама мысленно превратилась в кактус – и девочка неожиданно умолкла, отпав и удалившись.
Гардеробщицей Люся стала работать после того, как не поступила на оркестровое.

Эти странные пирожки под непрерывно ниспадающими снежными нитями из бездны райской напоминали хлебы со средневековых картин. Люська постояла рядом с ними и тихо побрела вдоль ледяного бордюра… обратно.
В этот насквозь проснеженный день ее вдруг стало раздражать витринное стекло, поглощающее городских жителей, выплёскивающее искаженные отражения.
Люська шла, преображенная снегом, и тащила за собой цепочку унылых следов. Бредовое прошлое осталось позади. Роман закончился. Началось послесловие.
По двору, усеянному рытвинами и арматурой, слонялось маленькое существо лет двух – трёх. Впереди серел убогий барак. Осень обнажала дворы и проблемы. Человечек, несмотря на на взбуривающийся ветер, домой не торопился. Люська всё же отвела его к пьяным родителям – в тепло, по крайней мере, - подумала она. Засуетился вечер.
Привихрилось время других правил игры, и Люська теперь редко вспоминала свои скоротечные гардеробные вечера. О виолончели она теперь тоже старалась не вспоминать…
…Но однажды Люся шла мимо заснеженной круглой клумбы. На ней лежала личиком вверх, раскинув резиновые ручки, неодетая кукла с большой головой. Взгляд ее голубых круглых кукольных глазок был скорее вопросительный, чем грустный, но Люське стало не по себе. Она поёжилась, прошла мимо, вернулась, подобрала куклу, отряхнула с нее снег, завернула ее в пустой пакет и унесла с собой. На следующий день Люся отдала куклу в дом, где жила по соседству большая семья. После этого Люся задумалась и три вечера писала стихи. Потом она купила себе цветок в какими-то несуразными листьями. Он у нее всё равно не прижился, но горшок она приспособила под пуговицы. В конце концов Люся посадила укроп и была рада, когда на окне появились веселые зеленые побеги.
Люся поняла одну очень страшную для нее вещь: она оказалась совсем не музыкальным человеком. Но она поняла следом и другую, еще более страшную вещь: она не может без музыки. В результате такого вывода она когда-то и стала гардеробщицей. В конце концов, в каждой профессии есть свои секреты, - подумала она со вздохом и с энергией принялась за работу.

…Она все-таки потеряла эту бирку. У Люси уже закончилась смена, она устала непомерно, передавая через барьер тяжелые шубы. Чай на дорогу в келейке вахтера – всё, на что ее сегодня хватило. Всё?
- Я уже посмотрела. Нигде нет! – Оправдываясь и в то же время торжествуя, подытожила женщина неопределенных лет.
Досадуя на торопливых, Люсьена живо снарядила бригаду из пяти человек.
- Ты – в коридоре, ты – в фойе, ты – между рядами, ты – на сцене, ты – на лестнице, - моментально, как режиссер, скомандовала она.
Бирки не было. Ее не было нигде, и в конце концов уставший дирижер заплатил за потерю, сказав с досадой незнакомке:
- Вы мне будете должны сто пятьдесят рублей, а потом забудьте эту историю.
Незнакомка исчезла.
Люся вскоре вышла на снег. Он был рыхлый, только что покинувший небо. Снег продолжал падать в этот нескончаемый вечер. Пространство вокруг окрасилось в неизъяснимый цвет космической мглы. Люсе было зябко и одиноко, и она, ожидая трамвай, принялась разглядывать фонари.
Лучше бы она этого не делала, потому что крайний слева фонарь, на который Люся обратила внимание первым, вскоре благополучно потух. Устал, знаете, светить. Люся поёжилась. Вскоре потух еще один фонарь. Люся стала смотреть на удлиненные окна старинного дома напротив. Нет, свет не потух ни в одном из окон, наоборот, в среднем, прежде темном, окне, стали твориться невероятные вещи. Сначала там что-то запрыгало (или кто-то?), потом всполохи синего и красного озарили часть потолка, видимую с улицы через отпотевшее стекло.
- Энергию перераспределяете? – осведомился у оторопевшей Люси тихо подкравшийся прохожий в круглой шапке. Люся буквально отскочила в сторону и чуть назад, почти натолкнувшись на чугунную ограду – всё, что осталось от сада. Она не знала, что ответить, и быстро вопросительно взглянула на странного прохожего. Она успела обратить внимание на то, что ни шапка, ни воротник, ни плечи Незнакомца не были покрыты хлопьями снега.
- Я не понимаю, о чем вы говорите, - проговорила она, глубже засовывая руки в теплых перчатках в карманы.
- Энергию, говорю, перераспределяете, - уже не вопросительно, а утвердительно отозвался прохожий. – Я тоже, знаете, балуюсь иногда. Не получается только выключать, а включать – пожалуйста.
С этими словами он слегка пошевелил что-то за пазухой, будто поправляя шарф, и два фонаря, потушенные Люсей, как по команде, зажглись в тот же момент. Наконец обрадовал своим прибытием трамвай, и Люся уселась на свободное сиденье. Она успела обернуться и посмотреть в окно. Незнакомца уже не было на остановке. Люся устала удивляться и прикрыла глаза, отдыхая от длинного дня.
На следующее утро появился репортёр. Он много болтал, и, хотя никакой бирки не терял, Люся устала от него намного больше, чем от вчерашней истории. Вообще ее размеренная жизнь много лет текла неторопливо и внешне благополучно. Люся научилась не замечать мелкие невзгоды, а маленькие радости превращать в большие. О виолончели она не вспоминала.
Репортёр подходил к обычным людям с микрофоном и спрашивал всякую ерунду…





II


Люся с приветливым видом бродила между садовых скамеек с огромной корзиной белых и лиловых цветов. Они выглядывали из прозрачных цветочных пакетов с сине-серебряными полосками. Цветы почти никто не покупал, Люсе было жарко, она присела рядом с молодёжью. Слева поставила тяжёлую корзину. Горделиво достала… веер, а не платок или салфетку. Обмахнулась, оглядываясь. Рядом, у киоска с попкорном, никто не стоял в очереди. Продавщица не теряла времени и ежесекундно производила новые порции попкорна: проворно переворачивала укреплённую в механизме кастрюльку, перемешивала кукурузинки, следила за уровнем и вообще демонстрировала своё мастерство. Любовалась ею одна Люся. Кукурузинки, белые, взорванные, смешно выпрыгивали из кастрюльки. Люся никогда не ела попкорна. Наверно, это вкусно, - подумала она и заметила почти перед ногами птичью суматоху.
Голуби и воробьи дерутся из-за попкорна!
Красавице нужен белый лист, чтобы поставить ноги!
- Какой у Вас размер? – спросила её девушка, сидящая рядом.
- А-4! – весело рассмеялась она.

III


У Люси в прошлом была одна знакомая, которая верила в чудодейственную силу скорости. Однажды она проехала, чуть не соскользнув за черту жизни, на сером, а, может быть, и чёрном, страшном мотоцикле. В уши бил свирепый ветер. Слева и справа молниями проносились разноцветные автомобили. Люся уже давно забыла, как звали ту её давнюю знакомую, но она очень хорошо – спиной – ощутила её эмоции после рассказа – сбивчивого, взволнованного.
- Только не качайся! – кричал одетый в чёрное водителдь зверской машины, естественно, не поворачивая головы.
Короткая юбка хлопала на ветру; мотоцикл всё равно наклонялся влево и вправо, и было непонятно, как он вообще удерживает равновесие и не перевернулся до сих пор. Люся не могла понять бесшабашное приключение вздорной женщины и, пожав плечами, в скуке ломала длинные палочки печенья. Люсе хватало своих приключений. Но после этого рассказа, услышанного ею в баре, когда она едва пригубила томатный сок, Люся почему-то избегала и свою знакомую – беспечную «симпатюльку», как её прозвали, и её мотогонщика, кажется, слесаря из трамвайного депо. У Люси шла полоса виражей, ничуть не менее рискованных, и она тихо размышляла, как ей с ними справиться. Когда все печенья на блюдце были сломаны, Люся вдруг чётко поняла: сейчас она встанет и выйдет из бара уверенным шагом, чтобы победить все свои проблемы. Вот так, разом. Оказывается, это возможно. Люся встряхнула головой, крепче вцепилась в сумочку и, уже победно смотря вперёд, направилась к своему дому.
- Главное – без виражей, - почему-то подумала она.
 
Прошло много дней, когда Люся наконец вспомнила между делом обрывок фразы той своей знакомой, от которой ей стало жутко:
- Я первый раз еду на мотоцикле! – воскликнула та.
- А я – первый раз с пассажиром! – весело, с чертовщинкой в глазах, признался отчаянный гонщик.
Рёв реального мотоцикла нарушил спутанный ход Люсиных мыслей. Она поспешно закрыла окно. Прислушалась. Включила музыку и долго, тянув дремоту, словно карамель, засыпала под верный и мягко отзывающийся на биение сердца джаз.
«Dream with me, my sweet baby and I miss you…»

Когда Люся дружила с музыкантами и ходила на подготовительные курсы, она уже тогда самостоятельно изучала итальянский. Ей доставляло удовольствие напевать арии, читать стихи. Она сама была при этом исполнителем, она же – и слушателем.
Теперь отошли в прошлое клубы интернациональной дружбы, об этом вообще не говорят, заменяя целый комплекс чувств, дел и отношений расплывчатым – «толерантность».
Люся, подрастая, еще застала то сложное время. Она писала письма сразу в несколько стран: Болгарию, Венгрию. Изредка ей отзывался и далекий мальчик из Италии. Он любил футбол, а музыку, вопреки типичному всеобщему представлению всего света об итальянцах, не любил. Вернее, терпеть не мог. Ну, Люся и не стала с ним переписываться.
У Люси было много записей. Один раз она даже рискнула позвонить на городское радио и поправить диктора. В благодарность за ее поправку для Люси поставили красивую песню. Правда, не итальянскую, а французскую, потому что той, которую она заказала, не было в студии.
Но после того, как Люся, проболев весну и отстав в программе, поняла, что для музыканта физическое здоровье важнее всего, она сделала то, что было в ее возможности. Она вышла замуж. Впрочем, это можно было и не уточнять: это логично и понятно для женщины. Нелогичным оказалось то, что ее муж, технической специальности человек, музыку просто обожал, водил Люсю на все концерты крупных исполнителей и бередил ей душу. Люся смирялась с этим и глотала молча слезы ностальгии в темной тишине партера. Ну, а когда дети наперебой просят ответить на умные детские вопросы и теребят за рукава, тут уж вообще не до музыки…
Так и жила в Люсином сердце многие годы эта неспетая ария, несыгранная жизнь, эта Люсина песня.
На работе Люся считалась самой красивой женщиной. Это так! Я ее видел, мне хотелось осыпать ее цветами и комплиментами.
Так думал тот самый репортер, что не хотел сначала и замечать Люсю, а потом на некоторое время даже слегка увлекся ею. Уже давно состоялся тот странный короткий разговор, но Люся время от времени вспоминала его. Тянулась пора, когда нельзя было точно определить время года, но зато погоду можно было обозначить двумя зловещими словами: «Ураганный ветер». В такую погоду и принесло уже во второй раз того репортера. И вот во второй раз он и разговорился. «Я, - говорит, - пишу на досуге. Между интервью и передачами. Романы, сценарии. Один роман – про гардеробщицу. Так и называется – «Гардеробщица». 
- Ну, я – гардеробщица, - отшутилась Люся, присев в жесткое неудобное кресло. Вахтер тоже уставилась на репортера. «Ну, и как звать Вашу героиню?» - полюбопытствовала она, лукаво выглядывая из окошечка.
- Ее-то? Люся! – беспечно ответил репортер, уже присмотревшись к Люсе и не сводя с нее глаз.
Он и не обратил внимания на то, как быстро переглянулись гардеробщица и вахтер.
- Так вот она – Люся, - гордо, сияя, отрекомендовала вахтер, указывая на растерянную гардеробщицу.
Репортер принял всё за шутку, но через пять минут все трое были поражены странным совпадением.
- Ну и что я т а м делаю у Вас… в романе? – чуть кокетливо спросила настоящая Люся.
Репортер стал сбивчиво рассказывать фабулу романа. Заметив, как Люся зевнула, он поспешил уйти.
Люся с вахтером еще минут пятнадцать пообсуждали этот странный случай, а потом у гардеробщицы, как обычно, закончилась смена. «Хорошо еще, что телефон не попросил», - подумала зачем-то она.   

- Это будет бал. Бал в твою честь.
- Бал… гардеробщиц?? – недоверчиво, отодвигаясь от него, проговорила она.
Он растерялся.
- Бал… В н а ш у честь! – Нашелся он не сразу. Зато их руки легко нашли друг друга.
Это действительно был странный бал… Не было на нем и сотни гостей.
В многочисленных зеркалах зала отражались они, а им казалось, что сказочные гости решили почтить их своим присутствием…
И вдруг Люся прислушалась. Ей не показалось. На пианиссимо – дуэт скрипок, на пиано вступила виолончель, взяла соло, а скрипки вели изящный ажурный аккомпанемент.
Смешно и игриво вступили три флейты. Рояль решил, наконец, прозвучать и организовать эту несерьезную музыку в гармоничный ансамбль. Люсе понравилось, но ее спутник посерьезнел. Он остановился посреди зала в задумчивости.
- Дальше у меня неожиданно вступала арфа… Но ее надо было везти из другого города за шестьсот километров – или записывать тот же кусок на синтезаторе. Я предпочитаю живую музыку… - Он уставился… не вдаль, а в противоположную стену… Как будто там был по крайней мере неаполитанский залив…
Люся смотрела на него, пораженная. Конечно, она видела композиторов очень часто. Но чтобы вот так, поздним вечером, общаться наедине с создателем тут же звучавшей волшебной музыки в романтической обстановке - такого в жизни Люси еще не случалось. Ей захотелось мороженого. Она облизала губы.
- О Незнакомка! Вижу я, что Вы, как я, страдаете от жажды.
Музыка смолкла.
… Его звали Кен. Всё остальное очень просто: Иннокентий Антонович Сибиряков. Он рассказал Люсе, что почти сбежал с премьеры своей оперы в том городе, где находилась желанная арфа… Но композитор не выдержал заносчивости тенора, хотя тот сбивал ритм репетиций. Всё это Люся слушала бы днем гораздо охотнее…
Кен заметил это.
- Сударыня! – Почтительно произнес он, слегка поклонившись и держа Люсину руку на весу. – Вы были чрезвычайно добры ко мне и терпеливы. Благодарю Вас за вечер. Возьмите это, - он протянул Люсе небольшой гладкий, сложенный вдвое, листок. Это было приглашение на концерт Кена, выписанное на двух человек.
… Поскольку и там Люся уловила всё ту же виолончель, то на концерт она благополучно не пошла.
… И только поздно ночью, во сне, продолжала играть для нее всё та же, однажды слышанная, музыка…   
1996 г. - 2013 г.