Конечная остановка

Глава первая


Они дружили втроем: Генка, Витёк и Георгий (Жорка). С класса четвертого – очевидно и крепко. До того – эпизодами, как соседи, живущие в одном микрорайоне. Обычная деревня, частный сектор, вдруг оказалась окраиной большого города. Улица Генки была второй от объездной поселковой дороги, тогда еще уложенной круглым булыжником. С другой стороны, поселочек огибали трамвайные рельсы: там, в конце их, - последняя остановка городского маршрута № 1. Дальше – овраг и несколько бараков довоенной постройки. С противоположной стороны, у леса – двухэтажный коммунальный дом Витька. Таких строений поставили прямо в лесу с десяток.

Далее шла река, одна из сотен притоков Волги. К реке даже летом непросто подобраться: берег зарастал непроходимой крапивой и лопухами. Зимой все утопало в глубоких сугробах: на фоне невероятно грязной реки – снег выглядел чистым и белым. Видимо, сказывалось, что это окраина города, а также наличие небольших садовых участков и огородов, минимальное количество машин и отсутствие загаженных дорог.

Здесь мальчишки купались летом на искусственно возведенных лавах, зимой ломали на горе ноги и лыжи. Жорка так за всю свою жизнь и не смог съехать с целой горы, ведущей к реке. Витёк съезжал, засунув палки от лыж между ног. Генка вообще не любил катание с гор: ему хватало, в принципе, штанги и всяких там гиревых упражнений.

У двоих, кроме Жорки, были живы оба родителя, но уж больно старо они выглядели: то ли пережитая война сказывалась, то ли питались, по привычке, все еще экономным военным пайком. Пацаны курили, по-тихому, не воруя табачок у отцов, иногда выпивали даже без праздничного повода. Витёк, похожий на индийского киногероя Раджа Капура, - отращивал усы, без конца смачивал голову водой, с восьмого класса носил в кармане презерватив.

Вечером, выйдя с друзьями на прогулку, он выворачивал у каждого карманы. И если наскребал мелочи на «чекушку», то радовался словно ребенок любимой игрушке. Но денег в семьях было мало. В принципе, деньги в это время доставались всем тяжело: сил у отцов едва хватало на рабочую смену. Труд в цехах малоквалифицированным мужчинам доставался тяжелый: такелажники, реже ремонтники, на другое рассчитывать не приходилось. Станки с ЧПУ и навороченные ДИПы доставались уже их подросшим во время войны сыновьям и новому послевоенному поколению.

Честно сказать, и Генка, и Жорка обходились без водки легко. Заводился Витёк: у него была сильно пьющая семья, живущая, к тому же, в достатке. Мать всю жизнь состояла при бельевом складе, отец – мастер по ремонту швейных машинок. В выходные дни они могли пить водку с самого утра и до начала новой рабочей недели. Естественно, хочешь, не хочешь, Витьку всегда перепадало несколько рюмок.

Жорка был довольно впечатлительной натурой, и поэтому с этой чертовой выпивкой однажды пережил такой шок, что до окончания школы старался не брать в рот спиртного.

…Дело шло к вечеру, смеркалось, но еще не зажигали уличного освещения. Они втроем, как всегда, шли по одной из улиц поселка. Навстречу брел одинокий мужчина, в шляпе, толстом драповом пальто. Витёк остановил его:
 
- Закурить дашь?

- Не курю… И вам не советую…

Удар правой рукой Витёк нанес настолько молниеносно и сильно, что мужчина завалился на спину.

- А ну, встань, шваль! Учить вздумал рабочий класс? Щас еще получишь…

- Не надо, ребята… Я не хотел…

- Деньги есть?

- Немного есть…

- Дай нам на бутылку… взаймы.

Генка и Жора стояли ошарашенные, не зная, что им делать и что говорить. Мужчина достал женский кошелек, вынул три рубля и протянул Витьку.

- Это все, что есть… Я могу идти?

Витёк небрежно сунул деньги в карман куртки, сказал:

- Вали, сучонок, быстро…

Мужчина, семеня ногами, почти побежал.

Пацаны все, даже Виктор, оцепенели от случившегося. Это же преступление…

Первым очухался Геннадий:

- Догони его… Верни деньги! Скажи, что мы пошутили, поспорили…

- Фу...шки! Выпить хотца…

Генка бил Витька страшно. Но, в принципе, на третьем-четвертом ударе он уже отключился. Жорка выхватил деньги из куртки Витька и помчался за мужчиной. Тот – от него. Еле догнал: к счастью, мужчина был маленького роста. В общем, Жора сказал нужные слова, извинился и тихо побрел назад. В спину он услышал:

- Кретины… Так же в тюрьму можно сесть!

Когда он подошел к друзьям, Витёк уже пришел в себя. Генка сказал, обращаясь к Жорке:

- Приведи его в чувство!

И Витьку:

- Я буду тебя бить за каждое воровство… Запомни это! Или уходи от нас…

После этого эпизода они перестали выпивать на улице, а Жорка не стал пить вино даже в компаниях.

…Второй и последний инцидент с дракой произошел ближе к выпускным экзаменам. У Генки объявился двоюродный брат, Толян, который, приехав из глухой деревни, поступил в ПТУ. Балагур, весельчак, знал много частушек. Играл на простой гармошке только так! Но – драчун: выпьет на копейку, а покуражиться надо на рубль.

Гуляли все вместе в широком пологом овраге, где снежные горки были естественные, их не надо ни мастерить, ни чистить. Там по вечерам собирались практически все местные школьники, от восьмого до одиннадцатого классов. Кто-то привозил огромные дворовые сани, сваренные из толстенных труб (а такие, с учетом печного отопления, были практически в каждом доме), затаскивали их на макушку одной из многочисленных горок, разгонялись и на сумасшедшей скорости, падая друг на друга, съезжали вниз. В итоге, до низа горы добиралось два-три человека. Остальные - разлетались по снегу во время спуска.

…В этот вечер Толян приехал с опозданием на час-полтора от обычного его графика и с запахом спиртного. Генка спросил:

- Что за праздник, что пьешь без нас?

- Да, так, у кореша день рождения…

- Что же ты сорвался, оставался бы в компании?

- Скучно, брательник!

И заорал во все горло:

- Выхожу и запеваю, а в кармане молоток! Неужели не заступится двоюродный браток?!

И Толян, действительно, достал из кармана красиво сработанный цельнометаллический небольшой молоток. Изделие, выпускаемое в стенах их ПТУ.

- Ты что, дурак? – Спросил Жорка.

- А вот сейчас узнаешь… Как на… по кумполу, так сразу поймешь!

- Убери, - сказал Геннадий.

Помолчал, добавил:

- А лучше вали отсюда, пока не протрезвеешь… Давай, давай, чеши в свое ПТУ!

- Так-то ты за родного брата… Эх-х-х… Пойду народ крушить!

Начала собираться толпа, привлеченная ором великовозрастного пэтэушника.

- Прекрати! – Сказал Генка. - И убери игрушку, дурак!

- А ты возьми, попробуй! – Начал дурачиться Толян, размахивая молотком.

Он был вертким, по-деревенски крепким, хотя и ростом не вышел, и спортом не занимался. Ребята начали пятиться от него, кое-кто отбежал на значительное расстояние. Генка еще раз сказал Толяну, чтобы тот прекратил куражиться. Как будто масла в огонь подлил: тот уже полез и на брата. Геннадий подставил под удар молотка левую руку, а правой - коротким тычком в лоб свалил Толяна в снег. Сказал:

- Вставай!

Брат неуклюже, на четвереньках, пытался подняться на ноги.

- Поднимите его…

И только Жорка с Витьком приподняли Толяна, оторвав его руки от снежного настила, как он снова получил короткий удар в голову. Летел метра три, упал на спину, руки раскинул, молоток улетел в сторону. Генка повернулся и пошел по протоптанной в снегу тропинке, ведущей к кольцу городского трамвая. Ребята потянулись за ним: вечер был испорчен.

Им не надо было садиться в трамвай, куда-то ехать: они жили в домах, расположенных вокруг конечной остановки. Витек не выдержал, сказал:

- А чо ты дерешься, всем морды бьешь?

- Это мой брат, я за него отвечаю, - сказал Генка после некоторой паузы.

- А меня за что бил?

- Ты знаешь…

- Я же не твой брат!?

- Я думал, что мы – друзья, настоящие… С ворами я не знаюсь, запомни. И выбирай: или мы, или - свободен.

Таков был Геннадий Борисович Крутов (в народе – Генка). Он рос в верующей, даже патриархальной семье, где не ругались матом, вино пили только по праздникам. Мама, сестра и тетки Геннадия по воскресеньям ходили в церковь, а отец, после войны инвалид 2 группы, еще долго работал на производстве, пока не поставил сына на ноги. В это понятие он включал несколько стадий. Первое и главное, чтобы Генка не спился, не скурвился и не попал в тюрьму. Второе, – закончил школу и поступил в институт. Заветная мечта отца – увидеть сына дипломированным инженером.

Он даже не объяснял, что вот, мол, нам не удалось попасть в институт, так пусть хоть наши дети закончат учебу. Он лично знал, как было перед войной непросто: вырваться из колхоза и начать новую жизнь в городе. Все, что он успел в деревне, так это окончить начальную школу. Но она дала ему многое: он умел читать, писать, прекрасно считал, освоил до разговорного уровня немецкий язык. Но это уже помогла война и его личное желание научиться объясняться с побежденным противником.

Отец Генки, дядя Боря, умел все: сам построил собственный дом, баню, забор, вырыл колодец, сложил десятки печей по всей улице, разбирался в технике – от велосипеда до мотора в автомашине. Все мальчишки бегали только к нему с неисправными «великами». Мужики приглашали посмотреть вдруг забарахливший мотор какого-нибудь четырехколесного раритета. На их улице было даже две «Победы»: они достались большим героям войны и труда, как подарок от правительства. К их моторам дядя Боря тоже приложил руки.

За ремонт он денег не брал, водку за свой труд ни с кем не пил. Хотя дома у него всегда стояла припасенная бутылка с белой сургучной головкой – «благородная водка» для особого случая и особого гостя. Выпивал он не больше 150 граммов, но так умело поддерживал беседу, что никто и не замечал его секрета.

Он много читал, особенно, когда окончательно вышел на пенсию по состоянию здоровья. Выписывал областную газету, журнал «Крокодил». Дочь приносила ему из районной библиотеки на выходные дни (из читального зала) журналы «Огонек» и «Международная жизнь». От корки до корки прочитывал дядя Боря любимые издания, переживал за состояние нашей внешней политики, за дела государства и партии. Он, как глава семейства и участник войны, все тосты на домашних торжествах начинал своим особенным тостом:

- Выпьем за то, чтобы не было новой войны!!

Его понимали, поддерживали не только друзья–однополчане. Но и Генка с пацанами, которым также разрешалось поучаствовать на начальном этапе застолья. Их поили яблочным компотом, им выдавали по тарелке густых наваристых щей и горячей, притомившейся в домашней печи, картошки. Селедка была приправой, тонко порезанная, с луком, обильно политая подсолнечным маслом. Это было объедение! Потом они, как младшие члены застолья, шли на улицу. Нередко праздник у них продолжался уже среди своей мальчишеской компании. Этим занимался Витёк, правда, без особого энтузиазма со стороны и Генки, и Жорки.

Так был воспитан Геннадий. Он верил в дружбу. Защищал слабых, поскольку сам был здоровым и сильным, а с пятого класса по серьезному занимался в секции классической борьбы при Центральном доме физкультурника. Записался он туда сам, бесплатно и без всякого блата. Пришел туда как-то под вечер, его пустили просто посмотреть обычное занятие в секции. А через три дня он уже в новенькой форме приступил к тренировкам. К окончанию в школе девятого класса Геннадий на многочисленных соревнованиях подтвердил свой первый мужской разряд, готовился к Всесоюзной спартакиаде школьников, где запросто мог стать «Кандидатом в мастера спорта СССР». Юношеская сборная области по классической борьбе занималась накануне спартакиады по 6-7 часов в день, утром и вечером. Так что в последнее время друзья почти не видели Генку.


Глава вторая 


Виктор Сергеевич Пыжиков (в народе – Витёк) жил с мамой и папой, младшей сестрой и бабушкой в благоустроенной трехкомнатной квартире, несмотря на то, что дом - старый, деревянный, расположенный на самой окраине города. Отец вмонтировал в печь водяной котел, по всей квартире протянул трубы для отопления (подача воды в доме была предусмотрена с момента его постройки). Отдельный титан грел воду для огромных размеров чугунной ванны. Рядом, за перегородкой, разместился туалет, где стены были покрыты голубым кафелем, а унитаз сделан (как любил подчеркивать отец) из розового теплого фаянса(?).

Квартира хорошо меблирована: кровати для взрослых и детей, несколько шкафов с зеркалами сверкали отполированным дубовым шпоном, в большой комнате стоял громадный стол с полудюжиной стульев и низко склоненным над ним абажуром из бархата бордового цвета. Кухню отец по молодости мастерил еще сам. Она была громоздкой, с буфетом, который вмещал всю кухонную утварь, столешницей из сибирской лиственницы и газовой плитой с привозными баллонами. Обеденного стола в кухне как такового никогда не было: семья любила обедать в самой большой комнате, под абажуром.

И Генка, и Жорка поначалу обалдели от увиденной в квартире Витька роскоши. У первого в семье стояла кое-какая «мебелишка», но что можно расставить в двух небольших комнатах частного дома, в котором размещалась их семья с отцом-матерью, двумя детьми, вечными гостями - родственниками, которые приезжали то на базар, то на моление…

Жорка вообще жил в «благоустроенном» бараке, где туалет, один на 20 семей, располагался в конце коридора, кухня, с пятью плитами по четыре конфорки на каждой, разместилась ближе к центру жилища, а вход с противоположной стороны туалета. Всего несколько лет назад (Жорка хорошо помнит это время) туалет стоял на улице, гигантскую печь, раскорячившуюся на кухне, топили двухметровыми поленьями, входов и выходов в бараке было два. Не дай Бог, в мороз кто-нибудь по безалаберности или по пьянке забывал закрывать входные двери… К утру волосы примерзали к наволочке на подушке.

Витёк боялся таких жилищ, поэтому ни разу не зашел к Жорке в гости. У него была своя комната со столом-партой для приготовления уроков, с приемником «ВЭФ» из Прибалтики, разместившемся на полке, книжным шкафом, где хранились школьные учебники и тетради. Правда, последние два года Витек еле-еле тянул в школе, с двойки на тройку. Если в школу зачастила его мама, то, это значило, что скоро конец учебной четверти. Всем в классе было известно, что дядя Сергей – отец Витька - привозил на своем «москвиче» учителям (ближе к вечеру) ящики со сливочным маслом и копченой колбасой, качественной водкой. Разбирался недоступный для простых смертных дефицитный товар моментально.

Официально дядя Сережа работал на швейном комбинате «Красная речка», ремонтировал сломавшиеся швейные машинки. Но, похоже, свободного времени у него было навалом. В рабочее время его видели и на складах рядом с колхозным рынком, и на продбазе, и на овощехранилище, где получали продукты и бочковое пиво посланцы половины магазинов и пивнушек города и окрестностей. Он всех знал, со всеми здоровался, обнимался, что-то кому-то передавал из рук в руки, какие-то свертки передавали ему. Не обходилось без гостевых ста граммов: поэтому он никогда не ездил на работу на машине.

Домой он возвращался поздно, сильно поддатым, но, при всем при том, сумку-саквояж килограммов на 15 он никогда не выпускал из рук, какой бы тяжелой она ни была. Если встречал во дворе Витька, то начинал ругаться:

- Дармоед! Не видишь, что отец еле тащит… Помочь ума не хватает? Работать пойдешь, узнаешь, как достается трудовой рубль…

При этом он выразительно смотрел на пять-шесть старух, которые всегда сидели на скамейке у подъезда дома, буквально ждал от них положительной реакции на свои слова.

- Так их, Серёжа! Бездельники - шпана! Молодец! Все в дом тащит… Ну, что за мужик хозяйственный! – Реагировали старухи.

Витёк помогал отцу затащить сумку в квартиру на второй этаж, возвращался через три-четыре минуты, доставал из кармана, как минимум, рубль, а то и трояк. Ни Генка, ни Жорка не знали: то ли отец ему платит за оказанную помощь, то ли Витёк по дороге успевал обчистить карманы подвыпившего главы семейства. Ребятам он ничего не говорил, ловко пересчитывал остальную мелочь, которую собирал в их карманах и, не глядя на друзей, направлялся в продмаг, расположенный в конце их улицы. Там знакомые продавщицы не спрашивали у него ни паспорта, ни возраста.

Потом они шли в сосновые посадки за домами, где местные мужики оборудовали несколько столов: хочешь в карты или домино играй, хочешь – выпивай. Под досками одного из столов была оборудована ниша, где всегда хранились, минимум, два стакана. Выпивали, закусывали хлебом, иногда девчонки в продмаге давали Витьку луковицу и плавленый сырок «Дружба». Генка только краснел от выпитого: с такой дозы взять его невозможно. Жорка начинал дурачиться: его тянуло на чтение стихов или он предлагал «поорать» песни. Витёк начинал хандрить, как будто он что-то потерял, не доделал, не дополучил. Нередко у него прорывалось:

- Давайте еще пошмонаем, а? Стрельнём еще на чекушку…

Разговоры прекращал, как правило, Генка:

- Завтра тренировка… И сегодня-то не надо было…. Так, уж за компанию… Ну, что, сходим проверим наших боевых подруг?

Боевые подруги - три старшеклассницы, причем, учились они в разных с мальчишками классах, кроме одной. С Генкой за соседней партой сидела его коллега по спорту – кандидат в мастера по спортивной гимнастике – Татьяна. Обычного роста, она буквально выточена из мышц. От постоянных нагрузок на тренировках и участия в соревнованиях она выглядела как стройная девчонка-подросток. Хотя вроде бы и груди у нее приличные, и ноги выглядели стройными, и, как казалось Жорке, нормально длинными.

Вторая подруга – школьный комсорг - Наталья. Ее любили–не любили в школе все: по-другому с начальством нельзя. Но она нравилась Жорке по-настоящему. Она носила легкие в золоченой оправе очки, ступни стройных длинных ног при ходьбе ставила чуточку в сторону – несколько лет посещала балетную студию. Грудь недоразвита, руки – загляденье, плавные с длинными тонкими пальцами.

Третья подруга – сам восторг, человек с таким положительным зарядом эмоций по отношению к жизни, что ребята иной раз даже терялись, как вести себя с этим разноцветным, постоянно бьющим фонтаном. Ириша, - так ее звали дома, в классе, в компании друзей. Она - самая богатая ученица в школе: ее отец возглавлял крупнейший во всей экономической зоне Верхнего Поволжья строительный трест. Он заканчивал возведение на окраине города Межрегиональной ТЭЦ, и где-то через год наша Ириша могла сорваться с места и вместе с отцом махнуть на очередную стройку.

Если идти по дороге от Витька, то на первой улице от его дома располагался кирпичный, с парадным входом и даже небольшим садом, дом Татьяны. Кто-то в школе пустил слух, что она вернулась сегодня со сборов. Ребята были почти уверены, что спортсменки еще нет дома, но, на всякий случай, решили зайти. Ее мать – большой профсоюзный лидер местного значения - уже пришла с работы.

- Наши мушкетеры пожаловали! – Улыбаясь, сказала традиционную фразу Наталья Николаевна. – Бабуль, ты глянь, они сегодня даже трезвые… А ваш предмет воздыхания передал вам пламенные приветы из столицы нашей Родины. Вот письмо получила… Минутку: «Генке – не хандрить, готовиться к Спартакиаде. Жорке желаю тянуть по – серьезному на золотую медаль на экзаменах (да, познакомилась здесь с кубинцами, забавные ребята, вспомнила его рассказы о Фиделе). Витьку – готовиться, скоро экзамены, бросить, наконец, бегать за рюмкой… Могу поговорить с Иришкой, она с удовольствием позанимается с ним хоть по всем предметам. Жаль, что ее симпатии остаются односторонними…». – Вот такие вам пожелания, мушкетеры! А у Татьяны – отборочный чемпионат в рамках стран Варшавского договора… Она говорила, что это, фактически, неофициальный чемпионат Европы, а, может, и мира.

- Наталья Николаевна, передайте Тане, если будет звонить, наши пожелания: только «золото», на худой конец, «серебро». Ей надо стать мастером спорта СССР! – Генка растрогался, и, чтобы скрыть смущение, тут же направился к выходу. Остальные потянулись за ним.

- Спасибо, верная троица… Может наливочки по рюмочке выпьете, вот, вместе с бабулей? Она большая любительница…

- Нет, - сказал Генка, как отрезал, - надо еще кучу дел переделать…

На улице «возник» Витёк:

- А чо ты, за всех-то решаешь? Может быть, мы с Жоркой и выпили бы? Чо ты сразу-то отваливаешь?

- Иди, - сказал Генка, - я никого не держу… Собирай рюмки. Это твои проблемы. Жора, ты идешь?

- А куда? – Наивно спросил Георгий.

- Ну, не здесь же торчать! Мы к девчонкам собирались. К Татьяне зашли так, на всякий случай…

- А я к этой дурочке не пойду! – Сразу бросил Витёк фразу в адрес Иришки. - Я от нее устаю через пять минут… Пойду-ка я лучше домой.

- Витёк, не пей больше, завтра куча контрольных…, - это на ходу сказал Жорка, выбираясь на улицу от дома Татьяны.

- Чо вы меня учите все, воспитываете все? Чо я вам, брат или сват? Сам знаю: когда, сколько и с кем пить! - И Витёк демонстративно перешел на другую сторону улицы.

- Вот – дурак, - искренне сказал Генка. – Мать его уже лежала в психушке, не раз, «белая горячка»… Отец уже плачет после того, как чуть выпьет лишнего… Жор, пойдем? У меня поиграем в шахматы или в шашки, ублажим батю…

- Нет, Генаша, я тоже пойду домой. Татьяна правильно сказала: надо заниматься, иначе в МГУ не попадешь…

- Ну, пошли, нам больше полдороги идти вместе...

Давно зажглись уличные фонари. А вот и тот самый высоченный столб-циркуль, с которого свалился их одноклассник Санька Кошкин, доставая малышам запутавшегося в проводах летучего змея. Смерть была мгновенной. Класс в шоке: первая в их жизни смерть одноклассника и похороны. И второе: как можно без пяти минут выпускнику школы не представлять опасности прикосновения к голым электропроводам, да еще на высоте почти 20 метров?

Молча, прошли мимо этого горько-памятного места. Потом была школа, но не их, а для малышни, начальная, где работала Жоркина мама, потом - роддом с вечно орущими под окнами пьяненькими мужиками, здание народного суда и, наконец, остановка трамвая, кольцевая, откуда трамвай опять уходил в город. Здесь их пути на сегодня расходились: Генка пошел на параллельную проложенным трамвайным рельсам улицу, где стоял его дом. Жорка отправился в свой «благоустроенный» барак рядом с оврагом.

...Витек рысцой, довольно быстро, добежал до своего дома. Еще пол квартала – и вот он магазин. Он встал на углу такого же, как у него, дома и стал поджидать продавщиц. До закрытия магазина оставалось меньше получаса. Выкурил сигарету, стал замерзать. Не удержался, заглянул в магазин. Девчонки подсчитывали выручку. Одна из них заметила его, толкнула в бок подругу, высокую, смуглую брюнетку. Та величественно повернула голову, посмотрела на Витька свысока и тут же повернулась к подругам. Что-то сказала им. Те закивали, на прощанье бросили фразу:

- Возьми пару «Жигулевского», свеженькое… Беги, до завтра!

Витёк вышел, ждал подругу на улице. Она несла небольшой сверток, видимо, пиво.

- Привет, карапуз, - небрежно бросила девушка.

- Я тебе говорил, что схлопочешь? Это тебе не поселок кирпичного завода, где ты обитаешь. Здесь ПТУшников нет, в натуре!

- Ой, испугал, Витёчек… Кто тебя еще, салажонка, приласкает и приголубит?

И без перехода:

- Когда к тебе пойдем? Есть пиво свежее, девки две воблы дали… Пойдем к тебе зайдем? Тетя Нона приходила в магазин, в дупелёчек была… Она, наверное, сейчас спит? Да и отец твой, думаю, уже готов?

- Чо ты буровишь, дур-рра! У меня сестра младшая, бабушка дома… Куда мы пойдем?! В постель захотелось? Давай, съезжай с общаги-то, покупай полдома, тогда и угол свой будет, и поживем как люди. А раз нет этого, тогда заткнись и помалкивай!

- Ладно, мальчик мой, я все понимаю. Но обидно же и хочется, чтоб как у людей…

- Пока будет как у б...

- Тогда веди меня к трамвайной остановке, чтобы я сразу - в трамвай и домой.

Недалеко от остановки стоял многоподъездный кирпичный жилой гигант сталинской постройки. Здесь, в крайнем подъезде дома, они и присмотрели хороший теплый закуток под лестницей. Днем там работали местные слесари, дверь, закрываемая на ночь, вела куда-то в нутро жилища. Смена заканчивалась, дверь запирали на ключ, потом выставлялся раздвижной, словно гармошка, заборчик, огораживающий вход от посторонних глаз. Место чистое и даже уютное. Но влюбленных парочек, желающих провести там время, Витёк ни разу не встречал. А, может, он так редко приводил сюда свою подругу?

Они присели на корточки, облокотившись о стену. Витёк открыл пиво, разделал воблу, свежую, с которой капал жир. Пили из горлышка, молча, не спеша, говорить было, в принципе, не о чем.

- Сонь, ты татарка, што ли? – Спросил вдруг Витёк.

- И что? Я, между прочим, семилетку кончила и три года училась в ПТУ на продавца… А татарин у меня отец… Но он не живет с нами. Он прогнал маму за неверность… В общем, длинная это история.

- А ты расскажи…

- Ты видел, сколько время-то, слушатель? Пока ты начнешь да кончишь, пока до другого конца города допилишь на трамвае, можно уже снова на работу собираться.

- А чо ты в центре магазин не найдешь?

- Эх ты, умник! А ты знаешь разницу в торговле горторга и кооперации? Так вот, у меня кооперация. Я здесь, как за каменной стеной… Только все наши магазины, к сожалению, находятся у черты города или в райцентрах… Давай, начнем…. А то и правда, время бежит. Ты как сегодня настроен…?

...- Все, мне надо бежать. Посадишь меня на трамвай? – Спросила девушка.

- Конечно, хотя мне тоже еще надо пилить по темноте…

- И это ты смеешь говорить любимой девушке? Ах ты, школьник невоспитанный. – Это были, как правило, ее последние слова, когда она садилась в вагон трамвая.

Резко трезвонил зуммер, трамвай дергался и набирал скорость. Соня сидела на деревянной скамейке и, наверное, уже засыпала…

Виктор Пыжиков трясся по всем девяти параллельным друг другу улицам, чтобы, как можно скорее, добежать до своей десятой по счету, где его ждали теплый дом, ужин и перина на кровати. Он улыбался: нет, не зря он сбежал сегодня от пацанов…


Глава третья


Геннадий Борисович Крутов (в народе – Генка) жил почти на окружной дороге, мощеной булыжником и опоясывающей весь поселок, с частными домами, крепкими и развалюхами, с заборами и без них. По этой дороге возили покойников на кладбище. Генку завораживала эта похоронная процессия. Если он гулял на улице, то обязательно пристраивался к людям, медленно идущим за машиной или лошадью, впряженную, как правило, в широкую телегу. Он уходил от дома и ничего не мог с собой поделать.

Домой возвращался, особенно осенью или зимой, уже затемно. Ему крепко попадало и от отца, и от мамы. Нет, его никогда не били, он не помнит такого. Но особенно мать ругала его сильно и убедительно говорила, что, увидев такую процессию, надо просто постоять, перекреститься и сказать: «Господи, упокой душу раба Божьего. Аминь». И всё.

- Нечего маленьким школьникам делать на кладбище! – Более сурово наставлял отец. - Ты что, нищий? Ждешь, что тебе подадут милостыню? Или на поминки пригласят? Не понимаю тебя, Геннадий. Ведь стыдно же должно быть – чужие люди кругом.

А Генку волновали совсем другие проблемы. Почему люди умирают? Почему не живут вечно? Как помочь им найти «живую» воду? Почему прошлый год умерла такой молодой его тетка - Полина? Он заворожено смотрел на свежую землю вырытой могилы, на то, как быстро исчезает в песке и глине гроб с телом умершего. Как горько плачут и убиваются люди… И холодок страха пробегах по его маленькой спине: «А мама, папа, сестра, он сам – мы все тоже умрем? И нас тоже закопают в сырую землю?».

На такие вопросы он не находил ответа. Но уже тогда он твердо знал, что когда–нибудь он по-другому будет помогать людям: не деревянной ложечкой ковырять во рту, мерить температуру и ставить на спину дурацкие банки. Он будет спасать их жизни. И первым он спасет на вечную жизнь маму и отца, потом сестренку, потом кое-кого из родственников, а уж потом – всех остальных…

При этом Геннадий не то, чтобы бредил медициной, он даже никогда и никому не говорил, что хочет стать врачом. Он как бы и хотел стать врачом, но другим, таким, кто смог бы продлевать жизнь людям. Но он понимал, что поднимет себя на смех, если в школе узнают о его мечте. И поэтому помалкивал о своих планах. А тут еще в 9 классе повели их в анатомический музей при морге областной больницы. И Генке стало плохо, как-только он увидел стекающую по желобку кровь из-под накрытого белой простыней покойника. Вот тебе мечты и реальность…

Он стал готовиться в физкультурный институт, но на кафедру спортивной медицины. Думал, что два-три года, пока его еще хватит на занятия борьбой, пока станет «Мастером спорта СССР», он спокойно «протянет» на этом факультете. А там жизнь покажет… Татьяна, которой он единственной сказал о своих проблемах, поняла его и поддержала такое решение. Сама же она точно собиралась поступать в мединститут на педиатрию: она очень любила детей.

Их отношения развивались ни шатко, ни валко. То она на сборах по 2-3 месяца, то он на соревнованиях: по неделе, а то и больше отсутствует в городе. Слава Богу, что ему, практически, не надо было ездить на эти чертовы сборы: у них в ЦЮШ (Центральная юношеская школа) с борцовским уклоном были созданы такие условия, что сборные из многих областей и республик рвались к ним: потренироваться, пройти школу их тренеров, помериться силами с местными спортсменами.

Редко, но иногда им с Татьяной удавалось сходить в кино. Геннадий брал билеты на последний ряд зала поселкового кинотеатра, и они весь фильм целовались. Конечно, соседи видели, чем они занимаются. Но, во-первых, на последний ряд вечернего киносеанса известно, для чего покупаются билеты. А, во-вторых, у Генки был настолько силен авторитет борца, что с ним считали за честь поздороваться за руку многие гости из Кавказских республик (борьбе они поклоняются), которые месяцами жили на их колхозном рынке. О своих, поселковых, можно просто забыть: шпана старалась обходить его за километр.

Учился Геннадий ровно, почти без троек. Но ему приходилось изрядно «попотеть», чтобы усвоить предмет или выполнить домашнее задание. Он был упорен, на подготовку уроков не жалел ни времени, ни сил. Понимал, что это все идет в копилку его подготовки к экзаменам в институт. Чего греха таить: он знал, что мастера спорта поступают в вузы гораздо проще, чем простые смертные. Тем более, в физкультурный институт. Но он хотел доказать и себе, а, главное, Татьяне, что он – не тупой «бык с центнером живого мяса», а думающий, умный человек, а потом уже спортсмен-борец.

Татьяна любила его (это уже не было секретом ни для кого: ни в классе, ни в школе) именно за такой характер. Потому что красавцем Генку никак нельзя было назвать. Действительно, сто килограммов веса при росте чуть меньше 180 см. делали его фигуру похожей на шкаф. Но он почти не задыхался, не потел, даже на тренировках обходился одним полотенцем. Дыхание ему поставил еще в средних классах школы бывший мастер спорта по лыжным гонкам, а ныне преподаватель физкультуры, Проcолов Владимир Веньяминович. Его имя гремело на всю нашу необъятную родину: чемпион  Европы, СССР… Трагедия в семье, и он остался один, стал крепко выпивать. Он уехал на малую родину, где его друг еще по спортивной секции взял к себе в школу учителем физкультуры. За несколько лет они вдвоем вырастили мастера спорта и нескольких кандидатов в мастера спорта СССР по лыжным гонкам.

Просолов и на Геннадия положил глаз, но с одним условием – надо худеть, надо сильно похудеть. Очень старался Генка. Не получалось. Тогда-то с горя он и пошел записываться в ЦЮШ при Центральном доме физкультурника. Так вот и прижился на новом месте. Но дыхание ему Просолов за год-полтора, пока он ходил к нему в секцию, поставил капитально.

Дружил Геннадий и с другими ребятами в классе, школе. Как-то, играя в баскетбол, познакомился, а потом и подружился с парнем из параллельного класса – Мишкой Снегиревым. Оригинальным человеком оказался этот южанин, приехавший из Балаклавы. Он, оказывается, с восьмого класса любит учительницу географии Ольгу Николаевну. Генка прикинул разницу в их возрасте: она оказалась не такой уж и большой - всего 11 лет. Но дело даже не в этом. Главное, что Мишка на одном из школьных вечеров признался ей в любви. Она сильно переволновалась, растерялась, запаниковала, рассказала мужу. Тот, работая замдиректора одного из крупнейших ПТУ в городе, привык махать шашкой. Встретил Мишку после занятий в школе, начал на него орать: я тебя туда-сюда… А у парня первый разряд по боксу да еще и самбо он неплохо владел.

Миша ему говорит:

- Давайте без ора, я бы мог и не говорить Ольге, и вы бы не знали, жили бы себе спокойно… Но я люблю ее. И мне страшно обидно, что она принадлежит только вам.

- Как и мне! Что ты говоришь, сопляк! Это моя жена… Мы еще в институте поженились, у нас двое детей…

- Значит, будем любить ее вдвоем…

Замдиректора размахнулся и хотел влепить Мишке оплеуху. Тот нагнулся, сделал выпад правой рукой, и мужчина оказался лежачим на земле. А поскольку все это происходило на излюбленном для курильщиков пятачке за школой, то там собралось немало ребят, как правило, далеких от идеального поведения. Они заржали, зааплодировали Мишке. Зная его горячность, а некоторые даже откровенно побаивались его боксерского удара, их реакция на происходящее была заранее известной.

Понеслись реплики:

- Мужик, вставай и вали отсюда быстрее! Миха тебя уделает, как Бог черепаху!

- Кто это? Что за придурок? Связаться с Михой? Вот чумовой!

- Кончай, ребята! Я его видел в школе. Это чей-то муж, училкин…

Михаил нагнулся, протянул руку лежащему на грязных окурках мужчине. Замдиректора принял его ладонь, легко вскочил на ноги. Сказал, когда они вместе отряхивали его костюм, хотя грязь все-таки осталась на локте и коленях:

- Где занимаешься? В ЦЮШе?

- В «Труде», секция при СК мехзавода…

- Хороший ударчик… Переходи к нам в «Трудовые резервы»! Профессию получишь, аттестат зрелости, минимум, кандидатом в мастера спорта станешь через год-полтора… Мы тебя сразу в выпускной класс определим, а?

- А как же Ольга Николаевна? – Спросил, опешивший от напора замдиректора ПТУ, Михаил.

- В этом мы разберемся без свидетелей… Как настоящие мужчины. Мир?

И он протянул Михаилу немного испачканную землей руку. Тот помедлил секунд пять, помотал головой, словно бычок, оглушенный молотом на бойне, и крепко пожал протянутую руку. От школы они пошли вместе: уроки у Ольги Николаевны в этот день закончились еще в 12 дня, и она пораньше убежала домой, к детям.

Эту историю рассказал Геннадию сам Михаил, просил совета, не зная, как теперь жить дальше. Генка мычал, думал, растягивая слова, сказал:

- Тебе, Миха, надо уходить из школы… Но не в ПТУ, конечно… Заскочи к ребятам в речное училище, может, они что-то посоветуют…

Первого сентября Миша Снегирев надел форму курсанта училища речфлота: там перспективные перворазрядники по боксу тоже были нужны. А Генка потом любил повторять друзьям:

- Вот человек, делом занялся, капитаном судна станет… Экзотики насмотрится. А любовь… Она еще придет…

Жорка сначала возражал ему:

- Прости, даже пошло, не то, что банально. За любовь…

- Здесь другая история… Учительница, 11 лет разницы, двое детей. И, кажется, она любит своего замдиректора…

- Все равно… Вот товарищ Че…

- Жора, лекции потом. Я знаю, что ты «фиделист», можешь часами говорить о Кубе. Но скоро день рождения у Татьяны… Она пригласила нас двоих, без Витька. Надо обсудить. Он нам друг? Если, да, то мы должны возмутиться и отвергнуть приглашение. Но Витек почти всегда напивается, становится неуправляемым… Пасти его я не собираюсь, потому, что у моей девушки праздник. И я хочу быть с ней. Потом: будет много незнакомых ребят из ее секции…

- Это неважно, Гена! Мы навсегда оттолкнем Витька…

- Он сам себя оттолкнул! И, по-моему, давно…

- Ты, прости, но я не пойду к ней... А Таню я поздравлю так, просто в школе…

- Хорошо, - сказал Генка, - я тебя понимаю. Только берегись Витька: он тебя первым сдаст с потрохами, а потом ни разу не вспомнит о тебе. Я это точно знаю…

Жорка промолчал.

…А день рождения у Татьяны, действительно, наступил скоро. В школе было обычное занятие. Но кандидата в мастера спорта поздравляли до самого обеда, пока занятия чередовались переменками. К девушке, стоящей в окружении поклонников и подруг в шикарном темно-вишневом платье, туфлях бордового цвета на высоких каблуках, подошел и Георгий. Он протянул ей неподъемный фолиант в суперобложке: самое дорогое, что у него было на сегодняшний день, – все речи Фиделя Кастро, который, как помнится, меньше трех часов не говорил даже на самом рядовом митинге.

Жорка сказал:

- Тебя по самой природе невозможно сделать «фиделисткой»… Я это понял и отстал от тебя…

Татьяна искренне и громко рассмеялась. Ее подруги, стоящие все переменки неподалеку от нее и наблюдавшие, кто и как ее поздравляет, придвинулись к ним с Жоркой поближе.

- Ты самая красивая спортсменка, какую я видел… В основном, по телевизору. А сегодня ты просто всех сводишь с ума своей красотой… Ты не бойся этой тяжелой книги: я сам доставлю ее тебе домой. Но ты обязательно, хотя бы по диагонали, полистай ее. Это поэзия борьбы, это песни о замечательном времени и таких же замечательных людях… От имени небольшой группы «фиделистов», а, главное, от себя лично, поздравляю тебя с днем рождения! Как мне шепнула сорока, принеся новость на хвосте, ты становишься совершеннолетней… Ты обогнала меня на целый год! Когда ты успела?

- Проболела на старте, детсадик помог… Так, вечером жду у меня дома! Вот и принесешь этот неподъемный труд своего любимого Фиделя…

- Клянусь, что я не виноват! Но, Тань, я не смогу придти…

- Жор, ты что? Мой лучший друг среди мальчишек и бросишь меня?!

- Прости еще раз. Я зайду позже, через несколько дней. Или провожу тебя из школы до дома, если позволишь. И принесу подарок…

- Я хочу тебя понять, но не понимаю… Но если ты говоришь, то, значит, что-то серьезное произошло сегодня? Тебе нужна помощь, моя, ребят?

- Я разрешу эту проблему, сам во всем разберусь. А пока не мучай меня, можно я тихонько уйду?

Татьяна вдруг обняла Георгия, высокого, нескладного, дотянулась до его лица и поцеловала прямо в губы. Все ахнули! Жорка до того смутился, что, круто развернувшись, помчался по школьному коридору. А на лицах всех присутствующих была полная безмятежность: подумаешь, звезда спорта в свой день рождения поцеловала в благодарность за поздравление лучшего ученика школы, претендента на золотую медаль на выпускных экзаменах. Что тут особенного?! Тем более, Жорка – друг Геннадия, любящего именинницу, а заодно - прославленного борца и самого сильного человека в школе.

…Без Жорки было плохо. Это Геннадий чувствовал весь вечер. Хотя и Татьяна несколько раз говорила: «Вот бы сейчас Жорка выдал тост!». Гостей собралось много – больше 30 человек. Дом у Татьяны был громадный - 7 или 8 комнат, плюс к слуховому окну из кладовки вела широкая лестница. Значит, там, на втором этаже, как минимум, была еще одна комната для отдыха в жаркое летнее время.

Мама со своей сестрой и теткой именинницы посидели за столом полчаса, сказали свои тосты и, оставив за сторожа глухую бабку, ушли из дома. Татьяна шепнула Генке, что их не будет до утра. А застолье набирало силы, подошли еще три пары ребят из секции, Татьянины коллеги, которые впервые попали на такую глухую окраину города. Физиономии у них были кислые. Но когда они прошлись по дому с комнатой-«залой» в 30 с лишним квадратных метров, где разместился праздничный стол, заглянули в специальную комнату, где стоял чешский бильярд, то повеселели. К такому комфорту они были привычными: уровень приема европейских и мировых чемпионатов был, конечно, гораздо выше нашего. О жилищных условиях многих школьников из семей, таких, например, как Жоркина, просто неудобно было говорить.

Весь вечер к Татьяне приглядывался рано полысевший спортсмен по имени Паша. Павел Корчагин нарисовался на дне рождения собственной персоной, без приглашения. О его спортивных регалиях говорили с придыханием: мастер спорта международного класса, чемпион Европы и еще куча всяких заслуг. Правда, по малознакомому виду спорта – батуту. Он без конца приглашал Татьяну танцевать. Генка иногда слышал, как тот, нашептывая ей на ушко, нажимал на совершеннолетие именинницы, пытался целовать ее в щеку.

Наконец, Генке это надоело. Он вышел в прихожую, где было прохладнее, сел рядом с бабушкой и о чем-то попытался с ней поговорить. Не помогал даже слуховой аппарат: разговора не получалось. И тут прямо на него выскакивают Татьяна и носитель высокой комсомольской фамилии. Татьяна красная, чуть не плачет…

- Что случилось? – обнял ее Геннадий. – Кто-то обидел? Сейчас мы его накажем…

- Я – друг Парковича! Слышал о тренере по боксу? – Начал первым разговор, несколько нервничая, Павел.

- А я – Крутов Геннадий… Если ты сейчас же не отвалишь отсюда, я согну тебя в бараний рог… Понял?!

- Генаша, не надо, Павел Аскольдович не знал о наших отношениях…

- Дикая окраина… Дикие люди… Ну, и нравы!

- Мих, проводи товарища до уличного фонаря. Только, чтоб цивилизованно все было…

Курсант Снегирев сказал:

- Есть, до фонаря!

Подождал, покуда спортивная знаменитость соберется, и повел его между часто построенными домами на широкую улицу. Вернулся он минут через 10, кивнул Геннадию и выпил целый фужер застоявшегося на столе шампанского. Он сегодня не хотел выпивать: завтра выходной день, начало турнира на призы традиционной регаты. Не получилось. Павка Корчагин оказался задиристым и вертким, пришлось немного повозиться с ним.

- Ты штой-то шампанское хлещешь? – Миха услыхал прозвучавший сзади него голос. – Или на соревнование не идешь?

- Да, этот пидор, мне суконку даже порвал! Кричал, что он вообще женщинами не интересуется… Что ему с каким-то Парковичем гораздо лучше…

- Он что, пидор? – Спросил Генка. - Во, влипли… А Паркович – это тренер по боксу, так он мне сказал. Вот только где, я не уточнил.

Татьяна оживленно болтала с какими-то девчонками, на разговор Геннадия и Михаила не обращала внимания. У окна стояли трое ребят, несколько человек курили на входной террасе. Проанализировав ситуацию, Генка понял, что компанию надо собирать, что запал выдыхается. Он подошел к Татьяне, спросил:

- А вино в доме еще есть?

- Навалом! Сейчас покажу, где… Ой, девочки, поскучайте минутку, пейте, ешьте все, что на столе… Сейчас мы сменим и вино, и закуски! Пойдем, Генаша…

Татьяна еще успела включить магнитофон с прекрасными джазовыми записями, настоящими, качественными, из-за бугра привезенными: девчонки и их кавалеры просто млели. Взяла Геннадия за руку и повела в самый дальний угол дома, в кладовку, где лестница вела на второй этаже, к слуховому окну.

- Вот, возьми под лестницей корзину, ту, что побольше, сложим туда вино. А вторую, поменьше, оставим под яблоками и дынями. А теперь, вперед, мой капитан!

И она первой стала подниматься по ступенькам. Генка стоял внизу, придерживая лестницу. Невольно смотрел вверх. «Боже, - думал он, - до чего же хороши у нее ноги… Просто точеные».

- Опа! - Вдруг вырвалось у него вслух. «А вот и трусики нарисовались…, - думал он уже про себя. - И ведь не смущается даже, чертовка».

Татьяна легко открыла средних размеров дверь, вошла в нее, развернулась и, стоя в проеме, стала руками манить к себе Генку. Он полез, как медведь, не без опаски. Хотя тут же почувствовал, что лестница сработана на совесть, выдержит ни одного 100-килограммового борова. Взобрался он довольно легко и быстро. И тут же попал в объятия Татьяны. Она крепкими руками обняла его за талию, подставила губы для поцелуя. Генка все-таки успел ногой прикрыть входную дверь, одной рукой обнимал девушку, а второй шарил по стенке, ища выключатель.

- Не ищи, - прошептала Татьяна. – Я сейчас включу настольную лампу…

Она пятилась назад, ведя за собой Генку, пока не наткнулась на какой-то громоздкий предмет. Зажглась маленькая ночная лампочка на столе, при которой можно было и почитать, и спокойно поспать. Генка обхватил лицо Татьяны обеими руками, стал целовать ее глаза, уши, щеки, нос, дошел до губ… Он чувствовал, что буквально теряет сознание. Она пропустила его язык сквозь губы и замерла. Боковым зрением Генка увидел, что недалеко от стола стоит старинная железная кровать с никелированными шарами и горой подушек. «Перина, - подумал он, - наверное, еще бабкина?».

- Я ждал этой минуты, - сказал он. - Я так люблю тебя, но ты уже это знаешь…

- Я так тебя люблю…

- Скажи еще раз, - попросил Геннадий.

- Сначала скажи ты еще раз.

…Весь этот разговор, медленный, с паузами, проходил на пиках подъемов и спусков, в которых мамина перина играла не последнюю роль.

- Мы еще вернемся сюда…, - сказала Татьяна, когда они благополучно набрали в корзину каких-то бутылок с вином. Во вторую корзину положили три круглых дыньки и кучу яблок.

…Геннадий был так счастлив, что боялся выходить к людям. В свое совершеннолетие его любимая девушка стала ему женой… Он так считал, и ничто уже не могло изменить его решения.


Глава четвертая


Георгий Степанович Сушков (в народе – Жорка) жил с мамой в бараке довоенной постройки. Снаружи доски настолько почернели от времени, что барак напоминал крупного подпечного таракана. Таких особей Жорка насмотрелся у бабушки в деревне, которая иногда даже подкармливала их, а зимой устраивала им под печкой вентиляцию. На возмущенный вопрос Жорки о полном, царящем в доме безобразии, набожная баба Наташа отвечала:

- Все мы, сынок, Божьи твари… А эти, чай, мои, они пришлых уже не пускают и по дому не шалят. Знают свое место.

Отца Жорка не помнил: тот пришел с войны инвалидом первой группы, хотя с руками и ногами. По рассказам мамы, отец отморозил легкие на Ленинградском фронте и чуть приволакивал левую ногу: вместо пятки на ноге у него была солидная ямка. Здоровой жизни ему хватило лишь на несколько лет: успел зачать последнего (четвертого по счету) ребенка в семье – Георгия и вскоре умер. «А легкие он выхаркал, - говорила не раз мама. – Тяжело умирал, Царствие ему небесное. Хотя заслужил он легкой смерти».

- Так у него, что, туберкулез был? – Допытывался потом не раз Жорка.

- Нет, врачи ставили другой диагноз… Он сжег легкие морозом, - говорила мама, спокойная рассудительная учительница младших классов.

Перед окончанием школы Жорка вдруг решил сходить на кладбище и посмотреть могилу отца. Он точно не помнил ее местонахождение, а спрашивать у мамы или взрослых братьев и сестер, которые, к тому же, давно с ними не жили, было неудобно. Он сказал Генке, что просит у него пару часов, чтобы вместе дойти до кладбища, посмотреть могилу отца. Он честно признался другу, что это, брошенное чиновниками района, поросшее от времени настоящим лесом кладбище, пугает его. На удивление, Генка сразу же согласился, только предложил сходить в удобное для него время: в субботу, до обеда.

…Они прочесали дикие заросли примерно двух кладбищенских кварталов, обозначенных поваленными проржавевшими столбами. Более-менее ухоженных могил было единицы. Остальные - без оград, с поваленными крестами или с остовами труб вместо крестов, естественно, без надписей, напоминали картину полного запустения и беды. Родственники забыли своих родных, бросили их, стерли память о когда-то дорогих для них людей. Жорка сгорал от стыда, слезы невольно бежали по его щекам. Он шептал: «Прости, папка… Мы же не раз ходили с мамой… Просто я был еще маленький и глупый».

Генка сказал:

- Так дело не пойдет… Давай вспоминай, должна включиться зрительная память… Я посижу на этом пеньке, а ты иди этой просекой. Ты ее помнишь?

- Помню, - сказал Жорка, - вот в сторонке - могилы воинов, умерших в госпитале от ран…

- Так, значит, просека эта наша. Иди дальше… Да не бойся ты кладбища! Живых надо бояться! Два квартала мы прочесали. Мимо. Сразу иди к третьему и смотри в себя: интуиция что-то может подсказать. Я тебе мешать не буду… Иди, иди! Если что, свисти или ори.

Жорка пошел. Просека делала плавный поворот, почти незаметный для глаз. Но он сразу понял, даже не оборачиваясь, что Генку уже не видно и что он остался совсем один. «Ну, и плевать… Здесь, вон, даже тропинка протоптана, значит, люди ходят из ближайшей деревни коротким путем…».

…Он увидел на просеке, метрах в 30 от себя, человека. Тот стоял почти лицом к нему и пытался прикурить какую-то необычно толстую самокрутку. У него это получилось: дым вышел из ноздрей двумя струями, поднялся над головой прохожего. Одет он был в черный костюм, белую рубаху без галстука с наглухо застегнутым воротником. Он будто рассматривал остановившегося в нерешительности Георгия. Потом плавно махнул рукой, как бы зовя его к себе. Но дожидаться на месте не стал, повернулся и пошел по тропинке. Он еще раз остановился, посмотрел на Жорку и пошел направо, в самую гущу выросшего здесь леса, поваленных от могил оград, столбов, ржавых железных полусгнивших труб и непроходимого кустарника.

Жорка дошел до этого поворота и встал, как вкопанный. Он не знал, сумеет ли преодолеть страх и пойти за этим человеком, почему-то очень напомнившим ему отца с одной из немногочисленных его фотографий. Или позвать Геннадия. Он пошел. Переступил несколько полусгнивших деревьев, поднял одну из повалившихся стенок ограды, обошел две-три почти сравнявшиеся с землей могилы без крестов и увидел… могилу отца. На сползшем в одну сторону холмике росли ландыши, свежие, видимо, недавно поднявшиеся после зимы, а рядом – уже маленькими белыми цветами радовала глаз лесная земляника. В ногах и голове могилы вытянулись две солидные березы. Мама рассказывала Жорке, что посадила их сразу после похорон. У одной из них стоял выкрашенный свежей зеленой краской железный крест, с неровной, выведенной на металлической пластине, надписью: «Сушков Степан Иванович». Дат рождения и смерти не было. Жорка обомлел: кто-то приходит, значит, к отцу. Но не мама, точно: у нее болят ноги, кроме школы она почти никуда не ходит.

Значит, это был кто-то из родственников. В живых по папиной линии осталось два человека: это дочка бабы Наташи, Аня, сама уже ставшая старухой, больной и немощной. И племянник отца – дядя Геннадий. «Он, - решил Георгий, - больше некому! Что же я-то совсем забыл о нем? Ох, как все это нехорошо, не по-людски… Надо разыскать дядю… Отец, я тебе даю слово, что поставлю новый гранитный памятник. Вот только окончу школу, начну зарабатывать деньги и тут же поставлю новый памятник».

- Жор-ка! Жоо-ра!! - Донесся с просеки голос Генки. – Ты куда сгинул? То боялся ногой ступить на кладбище, то не найдешь тебя…

- Иди на голос, Ген… Я могилу нашел…

- Во, сюрприз! Ай да, фиделист… Смелый и отчаянный ты человек, Георгий Степанович!

Генка продрался сквозь кусты, через минуту стоял рядом с Жоркой.

- Смотри-ка, кто-то приходит на могилку? – Удивился Геннадий. – Значит, мы еще не совсем потерянное поколение… Мне отец как-то говорил: потому, как ты относишься к могилам родственников, так и твои дети и внуки будут относиться к тебе.

- Я отцу слово дал: как только заработаю денег, обязательно поставлю на могилу гранитный памятник, - сказал Георгий.

- Вот и отлично… А сейчас, главное, запомни местонахождение могилы, чтобы больше не терять ее.

О человеке, встретившемся ему на просеке, здорово похожем на отца с последней мирной фотографии, Георгий не стал рассказывать Генке. Он потом, через несколько дней, сказал об этом маме. Она, не задумываясь, ответила:

- Он любил тебя больше всех на свете… Конечно, это был он! Папа не мог тебя бросить одного, сынок…

Братья и сестры Георгия жили самостоятельными семьями, в городе из них не осталось никого. Жорка, конечно, любил их, радовался каждому приезду кого-то из них. Но пробегало несколько дней, и они опять уезжали по своим семейным очагам: год, а то и много дольше, не появлялись у матери.

Жорка особенно любил одного из братьев, который стал сельским учителем, жил в деревне, за 40 километров от райцентра. Он вместе с мамой всего лишь раз был у него. Большой дом, солидное хозяйство вел брат. Высаживал 30 соток картошки, практически все овощи были свои. А какие соленые огурцы делала его супруга, тоже, кстати, учитель, но вела музыкальные уроки. Мама не выдержала, спросила:

- Виктория, толк-то есть от твоих уроков?

- Мама, во-первых, у нас – средняя школа, на центральной усадьбе совхоза открыто ПТУ, Дом культуры какой, прямо на берегу реки стоит… А река?! Помните Пришвина, Нерль называется… В прошлом году мы поставили оперу «Муха - цокотуха», был свой оркестр, а какие солисты получились из ребят!

Директорский двухэтажный дом брата с его гектаром земли в личном пользовании стоял несколько в стороне от последней улицы в деревне, ближе к реке, на ее высоком берегу. Потом шел спуск к воде, выходящий на огромную ровную площадку, обрамленную столетними березами и соснами. Здесь мальчишки играли в футбол, здесь же проходили все праздники: и патриотические и физкультурные. Жорка, перво-наперво, обратил внимание на то, какая чистота была везде: на спуске к реке, на площадке, даже на задворках трех длинных деревенских улиц. Асфальта на центральной дороге села не было, но щебенка – укатана, подровнена, с хорошо работающими во время дождей сливными кюветами. И все 4 километра дороги до ближайшей межрегиональной трассы село содержало постоянно в таком прекрасном состоянии.

Городской житель, Жорка мечтал о деревне, облазил все окрестности, познакомился с подростками – пастухами, ходил на ферму, чтобы посмотреть дойку коров, потом - кормление огромного стада свиней в современном комплексе. А на птичнике девчата угостили его свежими яйцами. Да еще и домой дали: так и пришел он к матери с десятком куриных яиц, завернутых в чей-то белый девичий платок.

- Господи, это ж денег стоит, - захлопотала мама.- Ты помнишь, кто тебе платок-то дал?

- Не волнуйся, - сказал матери Валентин, средний сын Сушковых, - я завтра по дороге в школу забегу на птичник, расплачусь за яички и платок верну…

- Валь, возьми меня с собой? - Попросил Жорка.

- Хор, только давай условимся: здесь я директор школы, и все меня зовут Валентин Степаныч… Придется и тебе привыкать. А то народ не поймет… И, второе. Скоро – в школу, надо все продумать с отъездом вас с мамой. Я на поезд вас посажу, машина, слава Богу, на ходу, одумалась, сама завелась, без ремонта… Но в дорогу надо собраться основательно! Виктория столько вам банок-склянок наготовила… Просто, не знаю, как вы довезете все.

Мама обняла сына, положила голову на его крупную, с тугими мышцами, грудь. Спросила:

- Ты доволен жизнью, сынок?

- Если не считать аспирантуры и кандидатской диссертации, которые пошли коту под хвост, то очень… Мама, у меня растут две чудесные девчонки, любимая жена. Мне только 30 лет, а я уже четыре года директор школы, где учатся дети в 11 полноценных школьных классах. У меня два первых класса в этом году сформировалось! Представляешь, какое у нас будущее?!

После этой поездки к брату Жорка, честно сказать, даже подумал об учебе в местном пединституте. «МГУ – хорошо, - думал он,- а если медали не будет? Что делать? В армию идти? С такой-то физподготовкой?! Да меня запинают там…». Но времени было еще много, все прочили ему медаль, и он как-то успокоился и настроился на отличную учебу в пользу МГУ. Правда, учитель истории проконсультировал его:

- Не дай Бог, срежешься на единственном экзамене в Москве - истории… Без паники, шума и гама, тут же возвращаешься домой и все документы отдаешь в пед. Понял?! - Спросил учитель для закрепления инструктажа. Жорка все понял.

История у Георгия была любимым предметом все школьные годы. Но он и сочинения писал блестяще, некоторые из них учитель по литературе зачитывал в параллельных классах. Особенно, когда литература по жизни шла вровень с историей.

Для него не были в тягость ни математика, ни физика, ни даже тригонометрия с астрономией, ботаникой и черчением. Он успевал везде: учился ровно, слушая учителей, усваивал большую половину знаний на уроках. Да плюс, навалом чего читал. Память у него, конечно, была феноменальная. Он на спор мог за две минуты пробежать листок незнакомого текста и пересказать его, практически, слово в слово.

Его кумиром был Фидель Кастро. Все, что связано с Кубой, он доставал на книжных развалах, в букинистических магазинах, обменивал у товарищей по школе. Недавно на последние сбережения он купил сборник выступлений Коменданте за два последних года. Это был праздник! Втайне от всех, Жорка посвящал ему стихи. Не весть, какие, но в том, что они были искренние, можно было не сомневаться. И еще Жорка твердо знал, что, если на Остров Свободы нападет оголтелый сосед, он пойдет записываться добровольцем, чтобы помочь кубинцам отстоять свою Родину. Правда, понимая, что физподготовка и здесь его может подвести, он пошел на курсы испанского языка и выучил его за несколько месяцев. И уже точно знал, что он вполне может пригодиться на Кубе, как переводчик с автоматом Калашникова в руках. Был же товарищ Че министром промышленности Кубы, не выпуская автомата из рук.

…Свои стихи Жорка читал вслух только один раз: для комсорга школы - Натальи. Они вдвоем ходили на вечер в подшефную школу-интернат, где Георгий Сушков прочитал собравшимся полноценную лекцию об Острове Свободы. Возвращались поздно, почему-то решили пройти несколько трамвайных остановок пешком. Жорку всего колотило: он не хотел, чтобы это было заметно, но получалось как-то само - собой. Первое же стихотворение просто дышало любовью к Наталье… Он умолк, ждал резкой реакции. Но девушка молчала, она даже остановилась на мгновенье, спросила:

- А откуда ты про балет знаешь?

- Ты же ходишь как балерина…

- Господи, так это ж было почти десять лет назад!

- Все равно… Это как родимое пятно, уже не выведешь.

- Красиво… Где предел твоей длинноногости? Опьянев, одурев, стою… Как там дальше? Наблюдаю… лебединую поступь твою*. Красиво, очень. И это ты посвятил мне? А почему никогда не говорил об этом?

- Ну, во-первых, я боялся приблизиться к тебе… Меня начинало колотить… Во-вторых, я не знал, что говорить, что делать?

- И сейчас? Но ведь и ты мне нравишься… Неужели ты этого не чувствовал?

- Нет…

- Я говорю это только тебе…

- Но ты же в этом году закончишь школу?! И с кем я останусь?

- Дурачок ты какой…, - она вплотную подошла к Жорке, сняла с него шапку и стала целовать его щеки, подбородок… Он закрыл глаза и нашел ее губы. Нежные, сладковатые, они прямо вошли в его рот.

- Я первый раз целую любимую женщину, - шепотом сказал Георгий. – Странно: решить любую задачу по любому предмету я могу, не раздумывая. А сказать женщине, что она тебе нравиться, что ты жить без нее не можешь… Какая это мука и нерешаемая проблема.
 
- И я со своей общественной работой… А что люди подумают, что скажут о комсорге? Всех к черту! Я тоже женщина! Я тоже хочу любить… Ты ведешь меня домой? Ты знаешь, где мой дом, где я живу? Ведь ты ни разу не был у меня.

- Я тысячу раз мысленно провожал тебя до дома… Я специально делал крюк, чтобы, после занятий в школе, через твою улицу идти к себе домой. Я знаю все столбики твоего забора, и что у тебя в саду пять яблонь, много кустов смородины и крыжовника, дико разрослась малина…

- Чудеса… Но нам придется хотя бы годик еще не афишировать свои отношения. И ты знаешь, почему… Я кончаю школу раньше, буду студенткой…

Жорка знал. В самом затаенном уголке его души лежал ледок недоверия ко всему происходящему. Но сейчас на это ему было наплевать. Главное, - он любил. А там будь, что будет!


Глава пятая


Витёк (по паспорту – Виктор Сергеевич Пыжиков) был доставлен в Ленинский нарсуд в автозаке вместе с тремя подельниками, среди которых находился и его отец – Сергей Иванович Пыжиков, мастер по ремонту швейных машин комбината «Красная речка». Слушалось дело о хищении соцсобственности в особо крупном размере, которое произошло на предприятии. Комбинат был ударным первенцем второй пятилетки, кроме солдатского обмундирования здесь шили за валюту для африканских стран ситцевое постельное белье. Красивое, залюбуешься. Иногда кое-что из бракованной партии доставалось местному прилавку. Женщины сносили все ограждения, устанавливаемые милицией, чтобы достать желанную вещь, тем более, что ситец стоил копейки.

Естественно, ни Генка, ни Жорка не знали, чем промышляли отец и сын Пыжиковы. Они просто отметили, что Витек перестал появляться в школе. Сходили вечером к нему домой, застали пьяную мать семейства, тетю Нону. Она едва смогла рассказать, что и отец, и сын сидят… А поскольку швейный комбинат располагался в их, окраинном районе, то и дело слушалось у них, в здании нарсуда. В самые первые дни процесса на заседания суда ходили и взрослые, и Витькины одноклассники, как на бесплатный спектакль в театре. В школе уже не знали, что и делать: явка на уроках старшеклассников была практически нулевой.

Для кого-то все это было развлечением, но Генка и Жорка искренне переживали за своего старого товарища. Особенно потерянным выглядел Жорка: он вообще не умел скрывать своих эмоций. Пытался перелезть за барьер, отделяющий судимых от зала суда, за что получил от милиционера такой пинок в зад, что у него несколько недель болел копчик. На третий день, когда улеглись страсти, Генка и Жорка разработали тактику посещения заседаний суда. Они уже точно знали, что важно услышать, а что является мурой, той самой процессуальной стряпней, из которой складывается сам судебный процесс.

Они заранее договаривались с учителями и, поскольку здание суда располагалось недалеко от школы, свободно ходили туда и обратно. Жорка намного лучше учился Геннадия, поэтому учителя проще отпускали его в суд. Тем более, что, по возвращении, он рассказывал об услышанном и учителям тоже.

Вкратце, дело было так. У Дяди Сережи, как у ремонтника и обаятельного человека, был довольно свободный график перемещения по комбинату. Он успел заметить, что каждый день в одно и то же время по вырытой на территории комбината специальной внутренней реке происходит сброс красящих веществ, которые сильно разбавляются водой. В это время с пульта управления перед деревянным коробом поднимается решетка с тяжелым заслоном, и цветной суррогат со скоростью курьерского поезда несется по искусственному руслу реки. Короб, за забором, для маскировки, засыпан землей. И легализуется он только в густых прибрежных зарослях настоящей реки Тараски.

Дядя Сергей смекнул, что выход за территорию комбината есть, вдобавок, никем не охраняемый. По внутреннему периметру забора охрана проходит раз в смену, даже без собаки. Он поделился мыслями с Витьком, хотел разузнать: пойдут ли на верное дело его школьные кореша. Тот сразу отверг эту идею, помня реакцию Геннадия на случай с мужичком в шляпе. Отец стал искать подельников в цехах. Это отняло несколько месяцев. Наконец, двоих грузчиков он сагитировал.

Ночью дядя Сергей набрал два увесистых мешка из продукции, предназначенной для заграницы. Под видом собранной в цехе ветоши разместил мешки в специально существующей для этих целей закрытой тележке. Следующей ночью грузчики-подельники по сухому руслу искусственной речки протащили мешки до решетки у деревянного короба. Там их ждал Сергей Иванович. К этому времени он уже знал, что в коробе есть два кармана, до которых не доходит сбрасываемая в реку вода. На всю операцию у них было чуть больше трех минут: иначе бурный поток унесет их в реку.

…Решетка с заслоном подняты в автоматическом режиме. Мешки, надрывая жилы и кряхтя (пожадничал дядя Сережа), они втроем едва успевают затащить в один из ближних карманов короба… И в это время мимо них стремительно понеслась вода.

На выходе короба к реке на резиновой пятиместной лодке дежурил Витек. Он, честно говоря, трусил. Мало ли что произойдет?! Искурил почти пачку сигарет, во рту была сплошная горечь. Услышав вдали нарастающий с каждой секундой гул, он загнал лодку под край короба. Поток воды бешеным скачком выпрыгнул из полутораметровой деревянной трубы, чуть не утащил лодку за собой. Сброс длился почти 10 минут. И опять все стало тихо, словно на кладбище.

Прошло полчаса. Тишина. Витек запсиховал, подплыл к краю короба, уцепился за него и, подтянувшись на руках, стал слушать. Ага, есть шорох, будто что-то тащат по деревянным доскам. Прошло еще около получаса, пока трое мужиков дотащили мешки до Витька.

Отец сказал:

- Молодец! Не сдрейфил… Я верил в тебя. Давайте, мужики, надо сбросить точно в лодку…

Операция со сбросом мешков прошла удачно только потому, что Витек, как коршун, следил за действиями подельников. Лодка, на удивление, легко приняла тяжелый груз. Витек быстро перевез мешки на пологий берег реки. Потом забрал в лодку отца и мужиков. На берегу вскрыли один из мешков и аккуратно уложили его содержимое в «Москвич».

Дядя Сергей сказал:

- Случайностей не должно быть! Сидите в кустах тихо, не курить! Через 20 минут я вернусь…

Они с Виктором быстро доехали до дома, загнали «Москвич» в сарай, на яму, сели в припасенную для этого случая вторую машину - «Победу» и помчались назад. Уже заметно рассвело... На условленном месте была мертвая тишина.

- Вы живы? – Спросил шепотом дядя Сергей. – Надо торопиться!

- Серега? Ты, что ли? - Раздалось из кустов. - А мы уже от страха обо…, наф…!

- Вот поэтому вы и живете как рабы немые…

- Батя, хватить философствовать! – Прервал отца сын. – Уже светло на улице!

Машину загрузили со стахановской скоростью. Дядя Сергей вынул из кармана мешочек, протянул его мужикам:

- Это вам поровну, как договаривались, по 300 рэ…

Пожал им руки, садясь в машину, сказал:

- Не чумейте от денег! Не пейте, хотя бы сейчас… Надо залечь! Шмон на комбинате пойдет большой… Но вы не при делах…

Витек затащил отца в машину:

- Ну, ты и трепло! Сам ведь сегодня же нажрешься до поросячьего визга…

Тяжелая машина пошла легко, ровно переваливаясь на ухабах.

Дома ждала мать, Нонна Спиридоновна. Она была в курсе дела. На территории пионерлагеря, расположенного недалеко от их поселка, в лесочке, она работала завхозом. Там-то, прямо на складе, и был приготовлен «схрон».

- Все отсортируем, перемешаем с б/у – сроду никто не догадается и ничего не найдет… А щас, мужички, мои любимые, откушайте.

Она налила каждому по тарелке с краями горохового супа, сама открыла две бутылки водки и всем, включая и себя, нацедила по граненому стакану. Чокнулись, выпили одним махом водку и с аппетитом стали поедать наваристое первое. На второе мать приготовила свиную рульку с картофельным пюре. Ее сопроводили еще одним стаканом водки. Мать тут же захмелела. Мужчины, то ли от пережитого волнения, то ли от калорийной еды, были трезвы. Им явно хотелось выпить еще. Отец сделал, как он считал, хитрый ход:

- Пойдем, моя коровушка, - сказал он матери, - сейчас я тебя отдою…

А сам заморгал сыну, мол, подожди минуту, сейчас продолжим. Витек встал, набросил куртку, вышел во двор. Его почему-то знобило. Закурил. Восток вовсю алел, но солнца еще не было видно. «Вот сейчас бы на рыбалку или за грибами»,- думал он. Почему-то вспомнил о Генке, Жорке, своей девушке Соне, подумал: «А ведь они не воруют, как я! Они не воры!! А я – б…, ворюга проклятый… Пойду сейчас и сожгу, наф…, сарай! Пусть будет справедливость…».

О какой справедливости думал в это время Витек, наверное, даже он бы не смог сказать. Но настоящая справедливость очень скоро постучалась к ним в дом… Все наворованное мать разместила на складе пионерлагеря, выждала какое-то время, но, наверное, маловато его прошло после кражи. А она уже стала потихоньку продавать постельные комплекты соседям. Денежки потекли в их семью нескончаемым ручейком. Купили они новую стиральную машину, холодильник. Отец заказал покраску «Москвича», на «Победе» поменял устаревшие от времени детали. И, конечно, каждый день пили. Скорее всего, конечно, это мать, по пьянке, как-то, где-то проболталась…

Короче, для первого раза к ним пришел участковый милиционер, просидел с дядей Сергеем около часа, выпили они две бутылки водки. Все «чин - чинарем», никаких подозрений. Странная вещь, но во всем поселке не нашлось бы ни одного человека, который сдал бы Пыжиковых властям. Философия здесь была простая: удалось надрать государство? Молодцы! Учитесь у них.

Но и безнаказанность развращает человека. Даже на местном рынке тетки стали судачить: «Ноннка торгует заграничным ситцем». «Где берет?» - Задались вопросом в милиции. Неизвестно. А что, если она его всего лишь перепродает? Нет никаких данных по месту хранения этого барахла, сколько его, кто ей поставляет и т.д. А то, что это - похищенная со швейного комбината продукция, милиция уже не сомневалась. Она лишь не знала, как можно было вынести за ворота предприятия такое количество готового товара. До гениальных мозгов дяди Сергея они не доросли.

На склад Нонны Спиридоновны пришла комиссия. «Копали» двое суток без перерывов на обед. Нашли образцы похожего белья. «Так это по крохам годами собираем, когда на рынок брачок выбрасывают… Для больших гостей и директора пионерлагеря используем», - отпарировала тетя Нонна. Комиссия ушла ни с чем. Милиция рвала и метала: товар есть, подозреваемые есть, а места хранения товара - нет. Приняли решение: сделать полноценный обыск на всех складах пионерлагеря с применением собаки… Ничего это не дало.

А раскололись, в конечном итоге, подельники: они пили целую неделю, потеряли счет времени, перестали ходить на работу. Ими заинтересовались в органах. Те, с перепоя, подумали, что дело раскрыто, признались во всем…

Арест мужчин Пыжиковых производили рано утром, чтобы поменьше глаз видели эту неприятную процедуру. Тетю Нонну даже не арестовали, дали бумажку: без права покидать территорию поселка и города. Дядя Сергей оформил явку с повинной, где писал, что он якобы возвращает государству 99 процентов похищенного кем-то товара. Остальное -компенсирует деньгами. А Витек, по его показаниям, вообще в этой истории оказался случайным человеком. Ловил рыбу на реке, неожиданно увидел отца с мужиками…

…Жорка носил Витьку в СИЗО передачи: никто ничего не хотел слышать, принимать посылки, даже разговаривать. Тогда он озверел и сказал вызванному начальнику караула, капитану Петькину, что он – одноклассник и друг сына водителя областного прокурора… Он такую жизнь устроит СИЗОшникам, что им небо покажется в клеточку. Посылки стали принимать один раз в неделю. Жорка писал Витьку смешные письма, остальное, из еды, собирала и упаковывала в посылку его мама. Кстати, там были заложены и сигареты «Прима», что, буквально, шокировало Жорку. Мама и сигареты! И кому? Школьнику!

- Такая бывает жизнь, сынок… Случается вдруг так, что человек рано взрослеет, - сказала мама, учительница начальной школы.

Все ждали приговора нарсуда. Он был непонятный и нелогичный. Врагами оказались рабочие комбината, которые получили по 10 лет колонии строго режима. Дядя Сергей – пять лет колонии - поселения (без конфискации имущества, т.к. он якобы всю похищенную продукцию сдал государству). Витька посадили на два года в спецколонию для подростков. Тетя Нонна была уволена с материально - ответственного участка без права работать там в течение трех лет. Ее приговор оказался самым суровым: она без своих любимых мужчин спилась меньше, чем за год, умерла в алкогольной коме.

…Жорка бегал по школе, агитировал всех организовать письмо в областной суд с просьбой передать Витька на поруки коллективу. Его пригласила в комитет комсомола Наталья. Жорка – оробел. После той памятной встречи они фактически не разговаривали, так, на ходу, перебрасывались парой слов. Наталья вела себя, как будто между ними ничего не произошло. А Жорка потерял сон, мама заметила его состояние, мерила ему температуру, поила специальным отваром. Короче, ничего хорошего Георгий не ждал от встречи с горячо любимой им девушкой.

Комитет комсомола располагался в пионерской комнате, поделивший обычный учебный класс на две неравные части: три четверти территории и четвертушка. В меньшей комнате, но со своей дверью, располагался кабинет комсорга. Наталья сидела за обычным канцелярским столом, на приставном столике разметалась гора бумаг.

- Господи, отчетность заколебала! Райком продыху не дает: если не совещаниями, то бумагами замучает. Как ты себя чувствуешь, Георгий?

- В каком смысле? - После некоторого молчания спросил Жорка.

- Ну, первое свидание… По - всякому, наверное, люди реагируют на происходящее…

- Я реагирую хорошо…

- А сейчас я говорю с тобой по поручению директора… Что ты носишься с этим Пыжиковым?! Честно тебе скажу, для нас он - отрезанный ломоть. Все даже рады, что его больше не будет в школе…

- Наташа! О чем ты? Как можно?! Это же наш товарищ, столько лет проучился в нашей школе… Ему нужна помощь. И мы можем это сделать…

- Он – вор! И это определил суд. Вот пусть и исправляется там, где ему указано мерой наказания. А тебе я должна со всей определенностью сказать: не забывайся! У тебя еще и экзамены, и …медаль. Ты думаешь, у нас нет других претендентов кроме тебя? Посчитай, сколько ребят дышит тебе в затылок?… Но педсовет, комитет комсомола остановились на тебе, в том числе. Ты по многим параметрам подходишь, не только по одним знаниям. Происхождение, социальное положение, увлечение революционной Кубой…

«Господи, что она говорит? – Георгий готов был заплакать. – И это моя Наталья?! Что с ней должны были сделать, чтобы она на полном серьезе говорила такие вещи?»…

- Что с тобой, Георгий? Тебе плохо? На-ка, водички выпей…

Георгий ничего не ответил, встал со стула и побрел к двери. В это время резко зазвонил школьный звонок, от чего Жорка даже вздрогнул. Но он же и привел его в чувство. Он, все еще стоя спиной к Наталье, вдруг расправил плечи, стал выше ростом. А когда повернулся к ней, комсорг испугалась его лица, особенно глаз.

Георгий сказал практически по слогам:

- Я не мо-гу те-бя ви-деть…


Глава шестая 


Наталья Ивановна Астахова (в народе – комсорг) была второй девочкой в семье потомственных юристов. Лет двадцать назад ее отец из старшего следователя по особо важным делам прокуратуры был назначен судьей, дорос до зампредседателя облсуда. Маму, тоже юриста по образованию, назначили судьей районного нарсуда не так давно – лет пять назад. До этого она работала инструктором административного отдела горкома партии, курировала, в том числе, и парторганизации нарсудов. Так что ей все было знакомо: судьи, процессы, громкие дела.

Бабушка (мама отца – Софья Алексеевна Коган; сын остался с фамилией своего отца) вышла на персональную пенсию как бывший замдиректора областной филармонии. Видимо, поэтому Наталья так долго мучила и себя, и семью, занимаясь в балетной студии. Все видели, что дара Божьего у девочки нет, но бабушку побаивались и добросовестно водили Наталью на занятия во Дворец культуры. Помог случай: тайно катаясь с мальчишками на санях у реки, она не удержалась на настиле, вылетела из саней, словно снаряд, выпущенный из пушки, сломала ногу и ключицу. С балетом было покончено. И, главное, как? Для бабушки – трагически и красиво…

Первый муж Софьи Алексеевны, Астахов Михаил Михайлович, был архитектор - строитель, немного чудаковатый человек, который выпросил у советской власти (у горисполкома) кусок земли на самой окраине города, но на берегу реки, и построил собственными руками великолепный дом со всеми удобствами. Земли было немного – около десяти соток. Но какой сад-огород он разбил на участке, какие цветы выращивал! К нему приезжали коллеги - цветоводы из соседних областей. Умер он, к сожалению, рано.

Потихоньку цветы свелись до одной традиционной клумбы, а к редким сортам яблонь добавились практичные смородина, крыжовник, малина, слива. Бабушка сильно горевала (этот период уже хорошо помнила и Наталья). Она, ни дня не работая до этого, пошла инструктором-организатором детских программ в областную филармонию. Весь свой нерастраченный запал педагога, энергию, расходуемую долгие годы только на семью, она бросила на работу с детьми. Ее заметили, сделали начальником детского отдела, а как только она вступила в партию, ее назначили замдиректора филармонии. Здесь-то она и познакомилась с прекрасным скрипачом небольшого оркестра филармонии Ефимом Коганом. Ему было далеко за сорок, он жил с мамой, которая обувала, одевала, кормила его, провожала на гастроли по области и встречала усталого, но довольного такой прекрасной творческой жизнью.

В принципе, ни в жизни Софьи Алексеевны, ни Ефима кардинально ничего не изменилось: его супруга стала исполнять при нем все те же обязанности, которые исполняла почти 50 лет мама скрипача. Но так как в доме жила еще одна семья – судей Астаховых, то бабушке пришлось вести и их хозяйство. Вместе с горничной они обслуживали шесть или семь комнат в доме, шикарный санузел и огромных размеров кухню с сухим и холодным погребом, размером во все строение.

Наталья училась неровно, конечно, без двоек и даже без троек, но могла вдруг за компанию со всеми учениками получить по диктанту единицу. Оказывается, таким образом, выражался коллективный протест учителю русского языка и литературы. Она никогда не мечтала о медали по окончании школы, ее больше тянули общественные дела: организация вечеров, капустников, шефские связи с соседними школами и даже одним техникумом – энергетическим, который территориально располагался в их районе. А поскольку все это проходило под эгидой школьного комитета ВЛКСМ, то с момента ее приема в комсомол она стала бессменным его членом. В самом начале учебы в десятом классе Наталью избрали комсоргом школы.

Она поначалу считала, что главной ее заслугой за годы секретарствования была организация лагеря труда и отдыха на благодатных землях Приазовья. Но потом жизнь так повернулась, что про море она старалась не вспоминать. С первой недели жизни в лагере девчонки так сильно проявили свои чувства к мальчикам, что учителям, сопровождающим отряд, пришлось в срочном порядке вмешаться в лагерную жизнь. Особенно пригодились двое учителей-физкультурников и военрук школы: они быстро поставили калитки и запоры на них, всех поделили-отделили, умно разбили бригады по количеству мальчиков и девочек. Ситуация была спасена. Это хорошо понимала Наталья, к тому времени сама уже по уши влюбленная в известного всему городу спортсмена – лыжника.

…Валька был рыжим, под 190 см. ростом, руки крепкие, мускулистые. О ногах уже не стоит и говорить. В общем, чемпион городской спартакиады школьников по лыжам. Это лето он был свободен от сборов, и тренер отпустил его на море, утвердив специальную программу для индивидуальных тренировок. И Валентина хватало на все: утром он бегал по холмам, потом подключался к бригадам ребят, работающим на виноградниках. Вместо тихого часа - плавал в море. А вечером - вместо танцплощадки – опять бег по пересеченной местности.

Собственно, Наталья и видела-то его один-два раза в день. Но он заметил комсорга с длинными ногами и прекрасными гибкими руками. Пришел на танцплощадку и увел девушку на берег моря. Они умудрились совершить головокружительное сближение прямо во время купания.

Вечерние купания Натальи и спортсмена стали нормой, как добавление к его расписанию по тренировкам. Но, видимо, Валентин так уставал за день, что рта не мог открыть для поддержания любого разговора. «Ну и пусть, - думала Наталья, - зато какой мужчина… А говорунов, вон, сколько. Бери любого, не остановишь…».

В этот год в лагерь труда и отдыха не смогли поехать ни Геннадий, ни Жорка, ни Витёк. У первого - были свои зональные сборы борцов. Жорка накануне отъезда элементарно перекупался и подхватил воспаление легких. Витек вообще не захотел участвовать в «этом детском саду». Он устроился к отцу на комбинат, чтобы «подзаработать денег и покрутить любовь» с молодыми работницами. Кстати, надо отметить, что у него это неплохо получалось.

Георгий тосковал по Наталье, посвящал ей стихи. Правда, ни она, ни другие в школе ничего об этом не знали. Выздоровел он довольно быстро, попытался самостоятельно уехать на море, но мама сказала, что поезд ушел: те деньги, которые они планировали потратить на билеты уже потрачены на покупку школьного костюма. А жили Сушковы предельно экономно: других денег в тот момент в семье просто не было. Жорка выдержал и этот удар. Более того, он решил заработать деньжат на собственные нужды. Соседом по бараку у Жоркиной семьи был капитан милиции из ГАИ. Хороший мужик, только с одной прорехой: больно уж часто приходил домой пьяненьким. Жорка поймал его утром, перед уходом на службу, и напомнил о разговоре, состоявшемся еще весной: о возможности подзаработать денег.

- Нет проблем, - сказал тот. – В обед приходи в райотдел, найдешь меня там…

Жорка пришел, долго искал соседа среди снующих по коридору милиционеров, пока не вышел во двор. В закрытых и открытых боксах стояли машины, почти все битые или, как говорят, «участвовавшие в дорожно-транспортных происшествиях». Соседа он увидел сразу, хотя на нем и был надет серый комбинезон.

- А, вот и помощник объявился, - сказал гаишник. – Я подобрал тебе работенку… Видел, на улицах поселка стоят полосатые столбы? Наверху каждого из них размещен знак «Проезд запрещен»… Так, вот, они здорово проржавели, краска облупилась, а новых нам пока не завезли. Столб красишь черно-белой краской, круг – белой и красной, для кирпича… Вот тебе ящик, в нем отделы для банок с краской…. Это кисти – основные: красная, черная и белая. Лесенку смастеришь сам, чтобы доставать до круга… А впрочем, не трудись, есть у меня одна в запасе. И вперед… Утром сюда, получишь краски, кисти, все приготовишь и на улицы… Вечером – отчет о работе и сдача имущества.

Жорка несколько растерялся. Нет, он вообще не боялся работы. Но красить знаки ГАИ? Не слишком ли смелое занятие?

- Дядя Сева, а по шее мне не дадут? Пойдет какой-нибудь патруль, увидит пацана у знака ГАИ и примет меры…

- Не боись, это мы вынуждены делать примерно раз в три-четыре года. Да и в отделении все знают, что такой работой занимаются 15-суточники. Сейчас их нет в наличии… Да, если бы и были, я бы все равно их не выпустил на такую работу: только и следи за ними, чтобы к соседям по поселку или в магазин не сбежали. Что прикажешь: милиционера к каждому приставлять?

И вдруг резко, без перехода:

- Все, заканчиваем морочить голову друг другу! Завтра к 9-00 жду тебя здесь, старый комбинезон дам, ящик, краски, кисти подготовлю…

Весь июль и почти 2/3 августа Жорка ходил как коробейник по улицам знакомого поселка: через правое плечо у него был перекинут ремень с ящиком для красок, на левом плече - нес небольшую стремянку из четырех поперечных перекладин. Лесенка как раз помогала ему достать до круга с символическим кирпичом, запрещающим машинам въезд на неухоженные, опасные для проезда транспорта, улицы поселка. Сначала Жорка стеснялся, боялся встретить знакомых: не знал, что им скажет, как объяснит, почему он в этом маскараде участвует. Да, еще эти, чертовы 15-суточники «изглодали» его душу (стыд, если подумают, что он наказан за какие-то проступки).

Но вскоре привык: работа есть работа. На пятом–шестом знаке ГАИ стало получаться даже красиво: он красил довольно ровно и профессионально. Мама узнала о работе сына в конце недели, когда поздоровалась с капитаном милиции у подъезда барака. Тот вдруг ни с того, ни с сего сказал:

- Хороший у вас сын! Думал, сбежит! Нет, работает. Да так здорово у него получается…

Мама Жорки ничего не поняла, попросила растолковать, что случилось. Сотрудник ГАИ с явным удовольствием рассказал учительнице, что ее сын подрабатывает в райотделе милиции.

- Но, так как он еще «малолетка», пришлось мне все оформить на себя… А в августе я расплачусь с ним, все до копеечки отдам… Не волнуйтесь! Хорошо работает, парень, молодец… Мне бы такого сына…

Вечером Жорка ел за троих. Мама смотрела на него, улыбалась.

- Ма, ты что улыбаешься?

- Вот все жду, когда ты мне расскажешь, как идет твоя работа?

- Господи, ма, это такая мелочь! Я сначала думал, что успею заработать на билет и уеду в лагерь на море… Понял, что не получится. Деньги обещают только в конце всей работы, в августе… Ладно, и в августе пригодятся нам заработанные деньги… Так, ведь, ма?

Мама погладила давно не стриженые вихры на голове сына, подумала сквозь слезы: «Работник, сам, молча… Вот и помощник вырос… Господи, как бежит время… И как бы отец был рад сегодня».

…А на юге кипели страсти. Стало очевидным, что Наталья поднадоела Вальке-спортсмену: столько девчат рядом, только свистни. Вся их любовь с Натальей кончилась некрасивой сценой, когда спортсмен уходил с танцплощадки с одной эффектной блондинкой из девятого класса. Наталья встала на их пути, сказала с вызовом:

- Распорядок нашей жизни еще никому не разрешали нарушать… Находитесь в поле зрения дежурных по лагерю! А у вас, дорогой спортсмен, по-моему, согласно графику тренировок, бег? Вот и побегайте до отбоя…

Валька промолчал, но к Наталье он больше ни разу не подошел. А кто бы знал, как она мучилась! Она уже привыкла к ночным купанием, на песчаной косе у них с Валентином было любимое местечко, скрывавшее их от посторонних глаз… И вдруг все рухнуло. Слезы сменялись истерическим смехом, она переругалась с половиной обитателей лагеря… В общем, авторитет комсорга висел на волоске. И, хотя понятно, что такие вопросы решаются не в лагере труда и отдыха, но игнорировать мнение коллектива тоже нельзя. Назревало внеочередное собрание с одним вопросом в повестке дня: «О комсорге Астаховой Н.».

Пришлось вмешаться старшим товарищам, завучу школы, которая негласно выполняла функции настоящего директора лагеря. «Вот тебе и самоуправление!» – В сердцах плюнула завуч и отправила Наталью с подозрением на отравление в районную больницу. Комсорг пролежала там несколько дней, а потом, не заезжая в лагерь, уехала домой.

В школьном отделе райкома она рассказала историю о том, как ее пытались склонить к анархизму, к отсутствию дисциплины и порядка в лагере труда и отдыха. Рассказ обычный, во многих лагерях труда и отдыха бывали такие истории. Секретарь райкома комсомола почти стопроцентно поверил Наталье, и, не дожидаясь возвращения ребят с моря, встретился с директором школы и «обсудил ситуацию». Они пришли к одному простому выводу: историю надо замять, Астахова комсорг хороший, не стоит портить ей ни биографию, ни жизнь. И где найдешь готового комсорга? Это, считай, год надо угробить. А Наталье еще целый год можно руководить большущей, по школьным меркам, организацией. Разговор с завучем, негласно работавшим с детьми на юге, директриса взяла на себя. Она же переговорила и с Натальей: «влила ей по первое число», но и научила, как вести себя дальше.

В общем, время лечит. К началу нового учебного года летняя история почти забылась. Наталье придумали какое-то «несварение желудка», из-за чего ей пришлось срочно вернуться домой. 1 сентября она надела очки в тонкой золотой оправе, что добавляло элегантности ее фигуре. Она выступала на линейке в честь начала нового учебного года, многих похвалила за ударную учебу и не менее ударный труд на юге. Ей горячо аплодировали…

А потом, меньше, чем через месяц, состоялось комсомольское собрание, где в итоге ее снова избрали комсоргом школы. Правда, она получила десятка два голосов «против» избрания ее даже членом комитета комсомола. Такое случилось в школе впервые, но об этом болели лишь две головы: у директрисы и у самой Натальи.


Глава седьмая


Татьяна Анатольевна Березина (в народе – Мастерок) не помнила своего детства. Сначала бабушка, пока была моложе, водила ее в спортзал. А класса с шестого – Татьяна уже и сама ездила на трамвае в спортивную школу олимпийского резерва. Специализация – спортивная гимнастика. Пять раз в неделю – тренировки. Ежегодно проходили большие сборы (в итоге, несколько месяцев набегало за год), как правило, в Сочи или в Пятигорске. И сами соревнования: первенства города, области, зональные, отборочные, спартакиады, российские и союзные. С восьмого класса Татьяну стали «обкатывать» на уровне европейских и мировых соревнований...

У девчонки был какой-то всеми ощутимый на соревнованиях кураж и настрой на победу. Она любила своих болельщиков, частенько, не в ущерб своему выступлению, подыгрывала им. Когда она выступала на соревнованиях, русые волосы легкими крыльями взлетали над головой, вытянутый овал лица, абсолютная симметрия в расположении носа, глаз и рта делали ее лицо невероятно красивым, что сводило с ума болельщиков и поклонников.

Татьяна - из обычной семьи, все ее родственники связаны со швейным комбинатом. Здесь работали и бабушка, и мама во время и сразу после войны. Мама, Наталья Николаевна, окончила курсы мастеров, потом техникум, стала начальником цеха. Несколько лет назад ее избрали председателем профсоюзного комитета. Она так хорошо работала, что ее переизбирали постоянно, уже 5 или 6 раз.

…Наталье нравился высокий сильный парень, который вместе с ней учился в группе на технолога-наладчика нового оборудования. Тогда только-только стали поступать первые станки-полуавтоматы. Парень, которого звали Анатолий, был из деревни, и до него почти не доходили любовные сигналы, которые посылала городская девушка.

Он хорошо играл на баяне: растянет меха – все девчата к нему сбегаются. Красиво играл, с настроением, грамотно, хотя нот не знал. Видимо, обладал хорошим природным слухом. Не пил спиртного, да и в друзья ни к кому не навязывался. На выходные, как правило, уезжал к родственникам в деревню, вернее, в поселочек, где располагался маленький филиал их швейного комбината. В принципе, все знали, что после обучения Анатолий прямиком отправится к себе на родину, работать в филиале.

После войны выпало сразу несколько ярких и красивых осенних периодов, напоминавших ушедшее лето (Бабье лето). Студенты вузов и техникумов безропотно отправлялись на сбор второго хлеба – картошки. В один из таких тихих и ласковых сентябрей поехала на картошку и группа Натальи. Колхоз их встретил звонкими женскими голосами, огромным столом, сколоченным из досок, соленьями да вареной картошечкой, хлебом собственной выпечки и крепчайшим самогоном. Мужиков в деревне - хотя это была не умирающая деревня, а центральная усадьба довольно крупного колхоза - было маловато. Накормили городских «от пуза», напоили чаем с домашним вареньем из брусники, и только вечером, перед танцами, дали выпить немного самогона. Такие были порядки в этом, практически, женском коллективе.

Анатолий, конечно, привез с собой баян. От выпивки отказался, что не ускользнуло от глаз Натальи, сразу заиграл «Семеновну».

- Это для согреву девчонкам…, - сказал солидным голосом баянист.

Сначала парни и девчата танцевали на площадке возле клуба. Но Бабье лето, оказывается, заканчивается с заходом солнца. Через полчаса, спасаясь от наступающей прохлады, все потянулись в клуб. Наталья так и простояла рядом с баянистом, и в клуб они вместе зашли. Через час в клубе стало нечем дышать: жар от человеческих тел так нагрел воздух, что баянист взмолился, попросил перекур. Анатолий не стал оставлять баян в клубе, застегнул его на заклепки, бросил через плечо, сказал Наталье:

- Ну, что, помощница, пойдем, подышим?

Они обошли всю деревню с искусственно загороженным прудом, что заняло меньше получаса, снова очутились возле клуба.

Анатолий спросил:

- А ты где разместилась?

- Мы вчетвером у бригадира тети Маруси. Третий дом по счету, прямо на берегу пруда.

- Хорошо вам у воды, утром можно помыться… А мы - в клубе, все парни, каковых всего четверо. Пойдем, посмотрим, что там творится на нашей базе?

Они зашли на огонек, в зале было еще тепло. Народу – ни души. Даже завклубом куда-то ушла. Анатолий снял с плеча баян, положил его на подоконник и близко-близко подошел к Наталье. Она почувствовала запах пота молодого сильного тела. У нее закружилась голова. Она буквально на секунду потеряла контроль над собой. Когда очнулась, - сильные руки сжимали ее плечи. Анатолий стоял над ней, возвышаясь на целую голову. Вдруг он рассмеялся, спросил:

- А ты умеешь целоваться?

- Не знаю, - едва выдохнула испуганная до смерти Наталья.

- Вот ситуация: народу никого, мы с тобой вдвоем, а целоваться я не умею…

Наталья поднялась на цыпочки, дотянулась до его губ и поцеловала ошалевшего от неожиданности парня.

Анатолий сказал:

- Ты мне очень нравишься … Но у меня еще не было девушек.

…Вот так родилась Татьяна от двух молодых здоровых людей. Но Анатолий ушел в армию, попал в морфлот, где служили четыре года. В первый свой отпуск он приехал только на третьем году службы, из поселка не вылезал, к Наталье не пришел. Конечно, ему сказали, что она растит дочь, но от кого эта девочка - неизвестно. Да и Наталье, гордому человеку, волей-неволей, надо было держать марку: поселок есть поселок... Конечно, тайно она надеялась, что он все-таки придет к ней…

В общем, не сложилось. Да, честно говоря, она уже и привыкла жить с дочкой и мамой. Хлопот с ними было минимально. Татьяна училась хорошо, она уже не могла учиться плохо: ее спортивные результаты были настолько впечатляющими, что даже математичка, равнодушная ко всему, ставила ей приличные оценки. С остальными учителями было проще: 24-летнюю англичанку она звала по имени – Марина, привозила ей из-за границы настоящую косметику и парфюмерию. У физички муж был – автомобильный фанат, который за супербрелок, привезенный из-за бугра, мог отдать свои старые «Жигули».

Но надо отдать должное и Татьяне: она учила, недосыпала, на ходу, но занималась усердно. И собиралась поступать не в институт физкультуры, а на факультет педиатрии мединститута. Там, конечно, конкурс был поменьше, чем на лечебный факультет, но все же в районе 3-4 человек на место. Плюс на ее попечении оказался Генка. Он любил ее, она это знала: когда после девятого класса на областных соревнованиях ей стало плохо на разминке на брусьях, первым, кто буквально подлетел к снаряду, был Генка. Он легко поднял ее, лежащую на тяжелых несвежих матах, на руки, твердя, все время, одно и то же:

- Что с тобой? Что случилось? Спина цела…

- Да, цела, цела, - заулыбалась Татьяна. – Это я сама плюхнулась, устала… Отпусти меня, а то девчонки смотрят…

- Пусть смотрят! Мне-то какое дело до них?

- А мне никакое! Что подумают они?

- Пусть думают… Пусть знают, как ты мне дорога.

- Ген, ты это в любви мне признаешься, что ли?

- А хотя бы и так…

- Ну, тогда громко скажи мне об этом, чтобы я все слова расслышала…

Парень поставил спортсменку на пол и тут же сказал:

- Я тебя очень люблю. А ты?

У Татьяны на глазах выступили слезы. Но это были хорошие слезы. Она тихо и внятно сказала:

- Да, я люблю тебя…

Помолчали, рядом стояли улыбающиеся спортсменки-подруги Татьяны. Наконец, Татьяна почти проворчала сердито:

- Ну, иди к Жорке. А то и он сейчас придет сюда. Вот будет комедия…

Геннадий с благодарностью посмотрел на девушку и пошел своей медвежьей походкой к зрителям.

Жорка приставал долго к нему: «Что случилось, да что случилось?».

- Я ей в любви признался при всех, - наконец, сказал Геннадий.

- Вот это здорово, честно и по-мужски… Главное, что при всех. Пусть знают наших!

- Думаешь, я правильно сделал? – Спросил все-таки озабоченный Генка. – Главное, неожиданно как-то получилось… При всех ее девчонках…

- Правильно, отлично! И не дергайся. Татьяну ты забронировал капитально…

После обеда начались награждения по отдельным видам соревнований. Татьяна выходила на пьедестал почета дважды: она легко выиграла первенство на брусьях и бревне. Очень надеялась на победу в вольных упражнениях, но что-то подвело ее: не мастерство, видимо, программа была менее современной, чем у девочки из общества «Трудовые резервы». Татьяна не то, чтобы расстроилась. Было досадно. И потом, как скажешь своим тренерам, что они безнадежно отстали, что жизнь просто вышвыривает их на обочину.

Они уже собирались уходить втроем из зала: Татьяна, Генка и Жорка. Хотели поехать к ее маме, отметить чаем и тортом победу. В это время к ним подошел молодой человек с очень знакомыми чертами лица. Он поздоровался, представился. Ну, все ясно: Олимпийский чемпион по спортивной гимнастике Корольков, живет сегодня в соседней области. Создал свою школу для перспективных ребят, тренирует, правда, похвастаться им пока нечем.

- Татьяна, если я буду приезжать к вам три-четыре раза в неделю, вы согласны поработать со мной над новой программой? Есть кое–что, действительно, новенькое…

- Видите ли, Виктор,- сказала Татьяна, - а мои тренеры, а старший тренер?

- Это я все улажу… Просто обидно видеть, как не по вашей вине вы проигрываете. Нужны новинки, нужно больше смелости, риска. У вас все данные есть. А материала нет. Поэтому – никакого места по вольным…

- Я-то не против… Но железно договаривайтесь с тренером.

- Пока! А там посмотрим… У нас тоже мединститут есть!

- Да, но нет мамы и бабушки. Нет моих вот этих друзей, - показала Татьяна на Генку и Жорку.

- Ладно, мужик, - сказал Геннадий, - что дискуссию открывать на пустом месте? Тебе сказали, ты все понял. А мы спешим…

Корольков опешил: с ним еще, наверное, так не разговаривали школьники.

- А что, есть уверенность в таком тоне разговаривать со мной? - Спросил он Геннадия.

- Абсолютная!

- Ну, хорошо, - миролюбиво сказал бывший чемпион. – Мы, надеюсь, Татьяна, еще продолжим этот разговор? Дело в том, что с будущего месяца меня назначили тренером сборной команды страны… Вот такая петрушка. Всего вам доброго, - сказал он одной Татьяне и, резко повернувшись, пошел прочь.

- Вот, дур-рра, получила урок…, - произнесла Татьяна.

- Никуда он не денется, - бодро сказал Жорка. – Без тебя он ничто!

- Пусть решит сначала основные вопросы: где жить, как тренироваться, как с учебой, в том числе, в институте? - Рассудительно добавил Геннадий. – А потом уже лезет с разговорами… А пока все - ни о чем!

- Ну, вас к черту, ребята! Ничего вы не понимаете в современной гимнастике!

- Это точно, - заключил Генка. – Но для этого у нас есть ты…

- Королева спортивной гимнастики! – Поднял кверху руку девушки Жорка. – Помчались, ребята, а то торт прокиснет. Сегодня я прочитаю стихи в честь новой спортивной звезды.

- Ты, Жорка, посвятил мне стихи? – удивилась Татьяна.

- Не просто посвятил! Я написал о тебе целую поэму. Хочу прочитать ее в присутствии твоей мамы и бабушки… Может, они меня больше будут любить…

- Пошли, балабол, - сказал Геннадий, одной рукой обняв друга за плечи. Они направились к выходу. Не обошлось без курьеза: Жорка запнулся за край тяжеленного мата и плюхнулся во всю длину своего роста. Татьяна смеялась до слез.


Глава восьмая


Ирина Аркадьевна Оранж (в народе - Иришка) всем была бы хороша, если бы чуточку убавить ее рост. Для девочки, даже старшеклассницы, рост метр восемьдесят, все-таки великоват. Тем более, она совершенно не интересовалась спортом, не знала ни волейбола, ни баскетбола. Но зато она прекрасно пела, готовила, шила, вязала, даже освоила вязальную машину-автомат. Такой легкости в налаживании отношений, такой улыбчивости, какими обладала Иришка, в школе не было ни у кого.

Училась она замечательно: к любому уроку по любому предмету она была готова всегда. Отвечала за трясущихся подруг, не выучивших домашнее задание, сразу и не раздумывая. Делалось это так. Учитель задавал традиционный вопрос: «А кто нам ответит по этой теме на самый трудный вопрос…?». Класс замирал, над черными партами видны были только затылки учеников. Иришка поднимала руку и шла к доске. Не прогонишь же ее от учительского стола. Правда, иногда учителя говорили ей спасибо за желание выручить класс и отправляли на место. Но это случалось редко: тогда по классу проносилось цунами из сменяющихся у доски учеников, зарабатывавших двойки за минуту-две топтания на месте. Кому это, в принципе, надо, если все можно сделать проще и красивее: Иришка начинает свой длинный ответ у доски, а коллеги по классу дополняют ее рассказ. В итоге: те же пять-шесть оценок за опрос в классе. И нет двоек, нет скандалов и истерик, а главное, нет вызовов к жесткой и волевой директрисе школы. Кстати, как оказалось, это касалось и учителей…

В Иришке было что-то от европейской леди: манера говорить, держаться, одеваться, причесываться и даже чистить зубы. Она непременно пользовалась длинным, толстого матового стекла стаканом, из которого ополаскивала рот. Даже в походе на природу она проделывала эту процедуру, чем буквально шокировала жителей окраин – ее подруг по классу. От бабушки по маминой линии ей перешли по наследству французский и немецкий языки. Легкий лучезарный характер она унаследовала от мамы.

Ее дед, генерал Иван Аркадьевич Оранж, вышедший из прибалтийских дворян, вместе с женой и двумя сыновьями эмигрировал за границу в самом конце гражданской войны. Скончался он в бедности в Париже, так и не решившись вернуться на родину. Жену он похоронил несколько раньше: она не перенесла инсульт. Генералы его профиля (от инфантерии – командующий пехотой) к тому времени, кроме Германии, никому не были нужны. Его сыновья по совету отца (хотя и закончили кадетский корпус, открытый для русских мальчиков - эмигрантов) освоили мирные профессии: один стал врачом - акушером, второй – отец Иришки - строителем.

Домой, в Россию, сыновья с семьями вернулись после Отечественной войны. Им сначала разрешили жительство в ближнем Подмосковье (Тула, Иваново, Владимир и т.п.). Но после смерти Сталина они могли бы переехать и в столицу, но не захотели срываться с обжитого места. Тем более, что это касалось, в основном, врача Станислава Ивановича. Аркадий Иванович – строил крупные промышленные объекты: комбинаты, ТЭЦ, фабрики и т.п. 3-4 года, и он снова собирал пожитки, чтобы перекочевать на какой-нибудь новый объект. Семья принципиально ехала с ним: нигде, ни разу, ни жена, ни девочки, которых было две, ни сын с бабушкой не оставались на старом месте жительства, без отца.

Аркадий Иванович был высоким, крупным мужчиной со светло-каштановыми волосами, которые он иногда уже подкрашивал. Не входя в научные советы и общества, он, как практик, сумел защитить докторскую диссертацию по актуальной теме - применение новых методов крупноблочного строительства. Его уважали, авторитет Оранжа в строительстве признавали и в Москве, и на самых дальних окраинах. Он участвовал в строительстве приливной электростанции на Севере и поднимал оросительную систему в Средней Азии со строительством ГЭС, ГРЭС и пяти или шести ТЭЦ. В городе, где он сейчас заканчивал строительство Межрегиональной ТЭЦ для обслуживания четырех областей сразу, его избрали депутатом областного совета, хотя он в партию никогда не вступал. Правда, для повышения политической грамотности ему пришлось по рекомендации горкома партии закончить двухгодичный университет марксизма-ленинизма.

Жили они на той самой окраине города, где была конечная остановка одного из маршрутов трамвая, в кирпичном коттедже в квартире более 200 кв. м., естественно, со всеми удобствами. Кстати, их соседом по этажу, где размещалось всего две квартиры, был директор швейного комбината «Красная речка». В народе этот дом называли «дворянское гнездо».

Иришка часто приглашала ребят к себе, но к ним почему-то шли с неохотой. Боялись, что ли: не то скажут, не туда положат что-то, не так возьмут ножи и вилки. Она, бедная девочка, уже даже стала ругаться с бабушкой и мамой, просила их оставить ребят в покое: не садиться с ними за стол, не держать «правильно» ножи и вилки, не устраивать вечера классического романса. Взрослые недоумевали: «Что ж тут плохого, милая, - говорила бабушка Иришке, в недоумении, - если мы незаметно, исподволь будем приобщать мальчиков и девочек с окраины к культуре?».

- Вот-вот, бабуля, поэтому они и не ходят к нам! Потому что ты даешь им понять, что они с окраины…

- Ты, по-моему, не права, дочка, - вмешалась мама. – Они приходят не уроки делать к тебе, в твою комнату. Они, к примеру, приглашены на день рождения моей дочери… Как же я могу не участвовать в застолье? И как я могу неправильно кушать, чтобы подстраиваться под них?! Вот такое поведение, мне кажется, будет хуже преступления…

Мама была права, но от этого Иришке не становилось легче. Вот Витя Пыжиков, который ей очень нравится, так ни разу и не зашел к ней в гости. А, в остальном, ситуацию спасал любимый папочка. Он строитель, его ничем не удивишь: ни матерными словами, ни шокирующими случаями из жизни окраин. Он так быстро завладевал вниманием ребят, что они часами слушали его рассказы.

…Вообще, ситуация была даже несколько смешной: Иришка, кажется, влюбилась в Витька, который на пол головы был ниже ее. Вот это и было тем главным, почему он игнорировал самую перспективную и богатую невесту в школе. Ему, правда, Генка как-то сказал:

- Дурак, ты! Во – первых, ты еще не перестал расти. Это первое. Во-вторых, заставь ее: никогда и ни при каких обстоятельствах не обувать туфли на высоком каблуке…

Эта фраза вызвала смех у Жорки, и, конечно, испортила все дело. Витек, в силу своей откровенной невоспитанности, думал только об одном: чтобы нигде, ни при каких обстоятельствах не попасть впросак. Он побелел, процедил сквозь зубы:

- Вон Жорка пусть ходит с ней! Два сапога – пара…

- А что, очень красивая, милая и обаятельная девушка… Но она любит не меня. Хотя зря. Ты для нее – мамонт, первобытный человек!

- А по е… не хо-хо?! – Пошел на Жорку Витек, сжав кулаки.

- Ты, конечно, сноровистее меня, Виктор. Вряд ли я тебя уложу одним ударом… Но фингалов я тебе наставлю! Это точно! – Жорка тоже сжал кулаки.

Разнял их, как всегда, Генка. Витьку он сказал:

- Запомни: Жорка – это достояние не только школы. Постарайся это усвоить своими куриными мозгами. А по Иришке он тебе все правильно говорит… Не хочешь, не мучай девчонку… И не приставай к ней пьяный! Ее тошнит от тебя. Но она, дур-рра, терпит. Потому что верит, что ты хороший и обязательно исправишься. А ты – говнюк! И никогда уже не исправишься. Так что отвали от Иришки! Оставь ее Жорке, хотя бы на время, пока она тебя забудет. Кстати, у них и рост одинаковый…, - Генка заржал от души, запрокидывая голову назад и вытирая слезинки на глазах.

Витек стерпел и это уже прямое оскорбление в свой адрес. А Жорка взвился: кто его может полюбить, кому он нужен, кого он может заменить?!…В вопросах любви ему было сложно разобраться: во-первых, он был однолюб, и свое сердце заочно уже отдал комсоргу школы. Во-вторых, он так недооценивал себя, что старался никогда и ни с кем эти вопросы не обсуждать. Но к мнению Генки присоединилась Татьяна, она несколько раз говорила:

- Георгий, ну, помоги Иришке, обрати на нее внимание, как на женщину… Я с ней поговорю, она поймет, как это, надеюсь, поймешь и ты. Не те предметы для обожания вы выбрали – ты комсорга, она - Витька… Ты ничего не знаешь про юг, о лагере труда и отдыха… Ты вообще, ведешь себя с женщинами, будто святой или больной!

- Ребята, вы что опупели?! Я со своим бараком и эта воздушная нимфа по имени Иришка!

- Вот именно, Жорка, только ты можешь быть кавалером, достойным ее. Если она вляпается в Витька или подобного ему, все, пиши: мы стали не просто свидетелями загубленной жизни. Мы стали участниками этой трагедии…

…Намечалась вечеринка по поводу окончания Иришкой музыкальной школы. Кроме пяти девочек вместе с Татьяной к ней пришли Геннадий и Георгий. Жорка вынул из сундука свой неношеный костюм, довольно приличный: материал - в рубчик, шотландская шерсть. Где достала его мама такую эксклюзивную вещь, так и осталось большим секретом. Но в белой рубашке с бабочкой, темно-вишневых ботинках Жорка выглядел как денди. Правда, он, дурачок, ничего этого не замечал. Напялил и напялил: лишь бы не жали ботинки и не сваливался пиджак с плеч.

Все приглашенные ребята немножко дергались перед посадкой за шикарно сервированный стол. Но только не Жорка. Он брал именно те вилки и ножи, какими пользовалась сама бабушка, вел с ней непринужденную беседу на приличном немецком языке, читал на испанском Лорку. Попался он только один раз. На вопрос бабули:

- А где вы проживаете?

Жорка замычал, покраснел, уже хотел сказать про барак. Но его выручила сама Иришка:

- В доме на конечной остановке трамвая. Там еще овраг такой милый для катания на санках… Помнишь, папа, как мы катались?

- О, это замечательно, что у нас так близко останавливается трамвай! – Нараспев произнесла бабушка. - А то мне в каком-то городе приходилось двумя видами транспорта ездить в церковь… Так неудобно и тяжело...

- Да-да, бабуля, надо такси вызывать. Тогда решатся все проблемы, - сказала Иришка, переведя разговор на церковные темы, и убежав после этого на кухню. Здесь бабушке не было равных: сегодня она решила рассказать молодому поколению о великомученике патриархе Московском и Всея Руси Тихоне. Аркадий Иванович врубился в тему разговора сходу, как-только вернулся из кухни, где помогал дочери:

- Серафима Витольдовна, мы об этом расскажем ребятам позже…, - начал он с порога. - А сейчас – чай! А то пирог остынет. Какая мастерица наша Иришка, какой пирог испекла. Просто загляденье. Георгий! Сегодня вам предоставляется право вместе с Ириной разрезать праздничный пирог…

Все зааплодировали. А Жорка, будто всю жизнь только и делал, что резал эти шикарные пироги: взял какой-то кривой нож-лопаточку и так ловко порезал пирог на множество частей, что все снова зааплодировали. Иришка смотрела на него счастливыми и влюбленными глазами. Татьяна тихонько наступила под столом на ногу Генке. Тот едва кивнул головой, он был страшно доволен развитием событий.

После небольшого чаепития с шампанским Аркадий Иванович позвал ребят в специальную комнату покурить. Генка отказался, потому что никогда не курил. А Жорка честно сказал, что так и не научился этому занятию. Тем не менее, Аркадий Иванович увлек Жорку за собой.

- Георгий, я курю редко, когда сильно выпью и только сигары… Если хотите, могу угостить, настоящие, кубинские! Но сегодня я абсолютно трезв...

- Если подарите одну, буду вам благодарен. У меня много чего набралось по Кубе. Но сигары – это слишком дорогое удовольствие, таких денег я еще не заработал. Как и на поездку всей нашей компании в Гавану...

Аркадий Иванович достал из пенала красного дерева настоящую кубинскую сигару с лейблом посередке, вручил ее Жорке. Сам курить не стал. «Выпили мы сегодня, действительно, маловато, чтобы после шампанского баловаться сигарами. - Подумал Жорка. – О чем же пойдет разговор?».

- Мне бы хотелось кое-что сказать вам, Георгий…

- Можете называть меня Жора, Жорка. Так даже привычнее…

- Хорошо, Жора. Хм… А так, и правда, проще и как-то спокойнее чувствуешь себя… Видишь ли, Жора, я хотел попросить тебя приглядеть за Иришкой. Прости, что вот так «быка за рога» беру. Но ей надо закончить в этом году школу, она скоро останется здесь только с мамой. Я через месяц-полтора уезжаю на новую стройку, ТЭЦ мы уже сдали Приемной комиссии. Обычно мы переезжаем все вместе… Но тут школа, выпускной класс, свои ребята и все такое прочее… Ты меня понимаешь?

Жорка кивнул. Он понимал, что с девочкой остается взрослая женщина - мама. Это факт! «А отец еще и меня хочет пристегнуть сюда. Зачем? Да, Иришка – удивительный человек. Она мне очень сильно нравится… Но я ведь уже люблю Наталью? Что мне делать?». – Думал Жорка, не находя пока ответа.

- Я боюсь за нее. - Это опять, после приличной паузы, заговорил Аркадий Иванович. – Я боюсь вашего Витька, других ему подобных дружков… Ты его хорошо знаешь?

- Я привык, здесь вырос… Кстати, я с мамой тоже только вдвоем живу… А Витек - небезнадежный парень, я всегда говорил и говорю… Но школу он уже не закончит, это факт. И к Иришке его допускать нельзя. Это тоже факт… Хорошо, Аркадий Иванович, вы мне дадите день подумать, как уладить мои личные проблемы? Мне надо кое с кем поговорить… Это девушка, из нашей школы, но она старше меня. Она не знает, что я в нее влюблен. Получается, как у Дон Кихота… Вот такая Дульсинея.

- Хорошо, любите свою девушку заочно… А с Иришкой дружите очно. Я оставлю вам денег на театр, кино, на всякие непредвиденные расходы…

- Ну, вот это вы зря, Аркадий Иванович… Я вон за лето в ГАИ заработал почти триста рублей… Это вы зря.

- Прости, Георгий, прости старого дурака! Ты это поймешь, когда у самого будут дети… Да еще девочки! Но разреши мне хотя бы оставить свои координаты, хотя бы телефон диспетчерской службы, которая из-под земли достанет… Так мне спокойнее: один мужчина будет рядом с моей девочкой, в поле ее зрения… А брат Иришки еще маловат, младшеклассник, не защитник. Мы о чем-то договорились, Георгий?

- Да, я уверен, что мы всей своей компанией (я, Генка, Татьяна, еще человек пять), будем с Иришкой до конца. Пока она не закончит школу. А со своими болячками я разберусь сам… Надо же быть реалистом! Тем более, в любовных делах… 


Глава девятая


На улицу они высыпали всей компанией. Было еще не поздно, еще даже не загустели сумерки. Ветки на деревьях четко прорисовывались на матовом с отблесками огней небе. Откуда-то появилась стая галок: они так галдели, усевшись на деревья, что пришлось напрягать голосовые связки. Вдруг вся стая поднялась в небо и прямиком направилась к лесному массиву. «Вот, оказывается, где они ночуют, - подумал Жорка, крепко держа за руку Иришку. – Лесные все-таки обитатели, в городе только питаются…». Он повернулся к подруге, сказал:

- Гуляем смело, я тебя провожу домой… Так что ничего не бойся!

- А я и не боюсь… Потому что ты такой теплокровный, что нагрел мою руку до ста градусов! С тобой я ничего не боюсь…

Они прошли небольшую площадь перед конечной остановкой трамвая, обогнули деревянный засыпной шлаком дом и очутились в начале огромного оврага, сплошь усеянного горами, горушками и холмиками. Самую большую, двухгорбовую гору, за крутой нрав прозвали «Верблюд». С нее боялись съезжать на больших санях даже мальчишки: можно было вдребезги разбиться. Выбрали горушку поменьше, пологую, стали забираться на нее, стараясь спихнуть к подножью своего соседа.

Веселье было в самом разгаре: от лиц шел пар, куртки и пальто побелели от снега. На Генку наседали, кроме Татьяны, все девчонки. Он, словно Дед мороз, был увешан ими, как праздничными кулями с подарками. Вдруг он распрямлялся, поводил плечами, и девчонки катились от него кубарем вниз под горку. Визг, смех, настоящий праздник... Дурачились так больше часа. Стемнело так быстро и неожиданно, что к такой осени-зиме еще никто не привык.

- Ребят, а пора прощаться…, - сказала миниатюрная Липа Семичасная, которая в силу своего характера девочки-хлопотуньи приглядывала за всеми. – Уроки еще не до конца выучили, то да се по дому нужно сделать…

Все остановились, стало так тихо, что был слышен скрип снега под ногами. Вдруг затренькал, уходя на кольцо, трамвай, но его звонок, скрежет колес не раздражали. К ним привыкли, это была часть жизни ребят и их соседей: через эту остановку они по сто раз в году, а то и больше, отправлялись в город. Кто - на работу, кто - на свидание, на учебу, на тренировку, как Геннадий и Татьяна. Кто-то насовсем уезжал отсюда, переселялся в новые микрорайоны.

- Задача понятна…, - сказал Жорка. – Надо проложить оптимальный маршрут, чтобы проводить всех девочек. Так, с Генкой и Татьяной идут Кнопка, ой, прости, Липа Семичасная и Тома. Со мной и Иришкой – Варвара и Наталья… Галка, а ты с кем пойдешь? – Спросил Жорка девчонку, выбеленную снегом с головы до пят.

- А мне все равно… До комбината же никто не идет?! – Сказала немножко с раздражением Галка.

- Ну, это ты зря так, Галчонок, - Генка был настроен благодушно. – Подумаешь, с километр сделаем крюк? Идешь с нами!

Все стали обниматься, заодно отряхивать друг друга от снега, наконец, поделились на две почти равные группы и пошли по разным улицам–ручейкам от трамвайного кольца. Жорка снова взял за руку Иришку: та совсем замерзла, кисть была холоднющая, за варежку забрался снег. Он молча снял с ее рук варежки, тщательно выбил их о колено, посмотрел на девчат:

- У кого еще снег в варежках? А ну, снимайте и все вытряхивайте! Так и заболеть недолго…

Процедура заняла еще 3-5 минут. После этого пошли к самой дальней от них улице поселочка, где жила одна из девочек. За разговорами добрались незаметно до ее дома, вручили ее маме, вышедшей на крыльцо их красивого частного дома, попрощались, пошли назад. У колхозного рынка жила «Варвара-краса» (так звал ее Жорка). Дом у них был кирпичный, многоквартирный. Рядом с ее подъездом толпилось человек 5-7 парней, из их же школы, но на год-два моложе Жорки. Они смехом и выкриками встретили Жоркиных девчат: вот, мол, пополнение привел, а то своих не хватает…

- Так, мальчики,- сказал Жорка. - Хохот прекратили, смешного здесь ничего нет… Мы Варвару, нашу одноклассницу и вашу соседку, доставили в целости и сохранности… Теперь забота о ней ложиться на ваши плечи! Поняли? Если вам лень, конечно, я провожу ее и до квартиры…

- Обойдешься! - Сказал знакомый по школе местный хулиган Бабкин. Правда, он уже второй год, как бросил школу, нигде не учился и не работал. Варвара сжала Жоркину рук.

- Понял, - сказал Георгий. – Пошли…, - и он завел ее в подъезд вместе с Иришкой, чтобы ей не оставаться на улице одной. Доставив Варвару до квартиры, они вернулись с Иришкой во двор. Бабкин подошел к Жорке вплотную:

- Ты, чо, поводырь што ли?!

- Это мои одноклассницы, и я за них отвечаю… Желаем вам приятного вечера, до встречи завтра в школе.

- Во, б…, клоун выискался! Давно чо-то я не был в вашей школе, пачек никому не вешал! Тебе что ли отвесить с твоей дылдой на пару?

- Во первых, Бабкин, это моя девушка, а ты ее оскорбляешь?! Нехорошо так себя вести, когда вас десять ухарей… Во-вторых, приходи завтра в школу, там и я буду, и Генка, и другие. Объяснимся в спокойной обстановке, чем мы вам не понравились? А сейчас, прости, мою подругу заждались дома. До завтра.

Жорка крепко взял за руку Иришку, и они почти бегом бросились через арку со двора. Бабкин ждал этого броска: подставленная нога, и Жорка летит на мерзлую землю почти плашмя.

Бабкин кричит, стоя над ним:

- Ты где живешь-то, козел болтливый? Вот в чем твоя проблема...

- В том же, в том же бараке! – Спокойно говорит Жорка, успевая подняться с земли наполовину. – Сейчас, Бабкин, я тебя буду бить…

- Хи-хи-хиииёх – захихикал Бабкин и, что было силы в его искривленных рахитом руках, ударил Жорку по спине. Тот на долю секунды опоздал встать с земли, полностью распрямиться. И, соответственно, не успел сгруппироваться, чтобы упасть на ладони. Нос, лоб, в общем, все лицо он разбил вдребезги. Жорка медленно и тяжело поднялся с земли. Вид у него был ужасный. Он тихо пошел на Бабкина.

Тот заорал:

- Щас вымажешь меня всего! Пшел, пшел отсюда… Пока тебя не добили, козел длинноногий! 

- Тебе не будет пощады, Бабкин! Пока ты ходишь по земле, у нас мира не будет…

Трое корешей Бабкина подскочили к Жорке и стали валить его на землю. Это у них получилось довольно легко. Потом они били его ногами. Особенно страшными были удары сапогами по голове…

Иришка словно оцепенела. Она молчала. Она, наверное, никогда в своей жизни еще не видела такого ужасного избиения человека. Когда вся троица устала наносить побои распластанному на грязном снегу Жорке, к нему подошла Иришка. Она опустилась на колени, достала белый батистовый платочек и стала вытирать кровь на его лице. Платок тут же стал бурым.

Иришка долго пыталась поднять его с земли, твердо поставить на ноги. У нее этого не получилось бы, если бы не помогли две женщины, проходившие рядом в подворотне.

- Я тебя кастрирую, подонок…, - сказал Жорка.- Чтобы никого, похожего на тебя, в природе больше не было...

Бабкина не было в подворотне, но из сумерек раздался его фальцет:

- Мы еще посмотрим, кто - кого кастрирует!… Ты ответишь за базар, су..., козел ты хилый!… Я тебя сегодня урою…

Иришка с усилием втащила Жорку в трамвайный вагон на предпоследней остановке.

- Я боюсь, Георгий… Девушка прижалась к Жорке и расплакалась.

- Что ты? Ты что!? Смотри, мы уже подъезжаем к твоему дому… Не обращай внимания! Таких Бабкиных у нас в поселке навалом… А завтра мы с ним разберемся. Но он не придет, струсит. Потому что они, как правило, трусят говорить, спорить, тем более, драться, по - честному…

- А если я одна пойду из школы? А они навстречу… Я сразу умру, крикнуть не успею.

- А нам теперь вместе ходить до твоего дома суждено... Я тебя маме передам, а сам - домой… Брось, Ириш, не усложняй. Ведь ты училась здесь столько лет, еще больше времени жила. И ничего! У меня, на всякий случай, теперь в ГАИ такие связи, что Бабкин сбежит от страха. Знаешь, я у них в РОВД со всеми постовыми познакомился, знаю, даже, как зовут многих ребят. А один капитан-гаишник, так тот вообще мой сосед по дому.

- Гаишник, ты мой, длинноногий! Ты, наверное, смешно смотрелся в форме?

- Ир, ну, какая форма? А, впрочем, это тебе все равно не объяснишь… Пусть будет так!

Они вошли в подъезд особняка: через камеру наружного наблюдения за ними следил дежурный.

- Сушков? Георгий Степаныч?

На утвердительный кивок Жоры последовал ответ:

- Проходи!... Кто это тебя так? – Не удержался охранник.

- Передаю в целости-сохранности!... А мне пора бежать…

Жорка ткнулся в щеку Иришке и, ни слова не говоря, побрел к трамвайному кольцу. Его дома ждала мама: он сам согласился на репетиторство с двумя девочками – двойняшками, дочерьми маминой подруги.


Глава десятая 


Бабкин Руслан Петрович (в народе – Серый) был на год старше Жорки и ребят его класса. Он состоял на учете в инспекции по делам несовершеннолетних. За ним перед милицией числился должок в 3,5 года условного наказания за умышленное причинение вреда здоровью человеку. По биографии – маньяк. Но сам он был - не фигура: руки тонкие, кривые, ноги маленькие и тоже кривые. Все это - последствия перенесенного в детстве рахита. Голова у него была необычайно большой, на широком лице в виде рыхлого блина расположились картошкой нос и толстые губы.

И, тем не менее, ему удалось создать о себе мнение, как о законченном «урке», которому прирезать человека - раз плюнуть. Он и того рабочего с комбината, за которого получил условный срок наказания, дважды ударил перочинным ножом: в плечо и грудь. От тюрьмы его спасли возраст (был еще малолетка), мизерный размер лезвия ножа и ходатайство школы, не желающей светится в громких сводках народного суда. Так считала директриса школы. А она была в поселке фигура.

Серый был четвертый мальчик в семье сантехника Петра Ивановича, добрейшего человека, известного всему ЖЭКу и поселку. Он уже, хотя ему не было и 50 лет, перенес инсульт, заметно прихрамывал на правую ногу, иногда в гололед ходил с палкой. Сантехник он был, как говорят, от бога. Он знал все коммуникации, колодцы, стоки и сливы канализации. Нередко можно было наблюдать такую картину: к конечной остановке подъезжает трамвай, из окна вагона высовывается женская голова и на всю округу орёт:

- Иванович, зайди сегодня, на кухне кран подтекает!

- Лады, Маруся, после обеда пришкардыбаю… Готовь магарыч!

И никто не сомневался, что именно после обеда Петр Иванович будет на месте, как штык. Правда, иногда до обеда он уже успевал пропустить пару стопочек. Но это ничего не значило: ремонт он делал качественно, «на века», как сам любил говорить.

Из четырех его сыновей на свободе с условной отсидкой оставался только младший – Руслан. Старшие исколесили Коми и Якутскую республики, сидели в Средней Азии и лесах Мордовии. На круг у них получалось что-то около шестидесяти лет сидения в лагерях и колониях. Но, надо заметить: ни один из троих не проходил по «мокрому делу». В основном, сидели за хищение соцсобственности с комбината «Красная речка», ограбление магазинов и даже свинокомплекса в ближайшем к поселку совхозе…

- Руслан – это урод, - говорил подвыпивший Петр Иванович мужикам во дворе. – Он своей смертью жизнь не закончит… Чуть что – сразу за нож! А ведь самого соплей перешибить можно… Илья Муромец хренов!

- Потому за нож и хватается, что хиловат в коленках, - говорили мужики…

Причем, они совсем не боялись Руслана: весь разговор шел в его присутствии.

- Довыступаешься, Михалыч, прирежу, нахер, к ночи. Будешь знать!

- А ты попробуй! – Говорил 130-киллограмового веса мужик с кулаками-кувалдами. – Я таких, как ты, на фронте ломал пачками… Да, чтоб ты не забывался и отца не позорил: у меня в кузнечном цехе комбината еще двое таких, как я, сыновей работают. Давай, попробуй! Отца твого жалко! Ты, Иваныч, отдай нам его на воспитание, через год будет мастером в цехе, шелковым сделаем его… Правда, не в кузнечном. Там надо годика 2-3 силу поднакачать.

- Не знаю, что мне делать с ним?… - Сокрушался Петр Иванович, не глядя на Руслана. – Хоть бы в армию, что ли, его забрали скорее!

- А ты его дери каждый день, как сидорову козу! – Вмешался в разговор еще один фронтовик, который работал на кожевенном заводе. Он был жилистым, прокопченным от краски. Его белая майка резко выделялась на фоне красно-коричневой кожи, покрывающей тело кусками, похожее на шкуру породистой буренки. - Он у тебя не работает, а ты помалкиваешь, покрываешь его!

- Это верно. Но хочется верить человеку… Вот говорит, батя, сегодня-завтра пойду работать, уже в кадрах был… И опять врет! Ему уже и братья пишут с зоны: «Завязывай такую жизнь. Работай, учись, женись, воспитывай детей». Ни хера, его не проймешь! Уходит с вечера и до 2-3 часов ночи блукает, неизвестно где… А потом спит до обеда. И жрет за троих, паразит… А как же: организм-то молодой, растет! А я – инвалид, мать почти ослепла от горя… Вот и тянем его, паразита! Уйди с глаз моих долой, а то я тебя табуреткой вдарю по твоей наглой харе!

- Ладно, бать, не буянь…, - проговорил миролюбиво Бабкин-младший… - Дай лучше, ради воскресенья, рублевку. Хоть пивком отоварюсь…

- Вот видели, мужики? Вот так всегда! А где у меня эти рублевки-то? Где?? Еле хожу, вон. Если слягу, ты ведь с голоду сдохнешь, паразит! – Петр Иванович долго ворчал, зачем-то полез в карман (явно не за деньгами), потом позвал сына к себе и сказал ему на ухо:

- Иди, помоги матери бутылки и банки собрать и сдать… Половина выручки – твоя.

Серый тут же ушел в дом, видимо, боясь, что мужики сейчас же, как узнают, «размагнитят» отца. А Петр Иванович сидел, нахохлившись, будто недовольный тем, что совсем не идет доминошная фишка. Мужики молчали: мало чего бывает, чужая семья – потемки.

Ночью Бабкин-младший приходил домой с запахом алкоголя, но не пьяный, съедал миску супа, полбуханки черного хлеба, пил сладкий чай из литровой банки и ложился спать. Мать не спала, да и отец, наверное, тоже не спал. Но они помалкивали, делали вид, что спят. Петр Иванович чувствовал, как накапливается отрицательная масса возле его сына. Мирно жизнь он не закончит, по крайней мере, этот, доармейский, период. А тут еще на работе ему сказали, что с судимостью в армию не берут, чем расстроили мужика окончательно.

Серый принципиально не хотел работать, учиться – тем более. Ночью он и его компания по-тихому делала подкопы под пивные ларьки, потрошили их на все, что попадется, до отвала напивались пивом и спокойно шли спать. Такие кражи долго вообще не замечались хозяевами пивнушек: подумаешь, откачают 7-10 литров пива. Из 200-300 – литровой бочки - это не заметно. Но стали исчезать консервы, причем не те, что хранились в кладовках под землей, а с витрин, многие из которых, кстати, были просроченными по сроку хранения. Вот здесь хозяева впервые подумали о том, что ночью у них в заведениях кто-то бывает. И землю свежую нашли у самых глухих стенок нескольких пивнушек — явный подкоп. Правда, со 100-процентной уверенностью нельзя сказать, что был подкоп. Но и спускать это дело на тормозах они больше не собирались.

В общем, петля на шее Бабкина затягивалась. Он, конечно, был не дурак, и хитрости в нем хватало, но остановиться - не мог: компания требовала все больше пива и новых закусок. Только так Бабкин мог держать в ежовых рукавицах 7-8 дворовых пацанов, полностью зависящих от него в этих ночных похождениях. Но нервы сдавали. Он был зол на весь мир, раздражался по пустякам, срывал настроение на сверстниках. На прошлой неделе побил двоих восьмиклассников, пожелавших попасть в его компанию, за жадность и нерасторопность, грозил им ножом, обещал прирезать их. А те возьми да и расскажи родителям о случившемся с ними. Бабкина били двое взрослых крепких мужиков: в результате - он не мог самостоятельно подняться с земли.

Как раз в этот период и попались ему на глаза Варвара, Жорка и Иришка. Он хотел чужими руками отдубасить Жорку. Удалось, но удовлетворения не было. Да еще кастрацией, гад начитанный, пугал...

Бабкин сказал:

- Сегодня этого клоуна надо проучить!

- Чо с ним возиться-то, время терять! Завтра у школы и прищучим его еще раз…, - ответили недовольные дружки.

Но Бабкин знал, чего стоят кулаки Генки-борца, удары Михи - боксера, других нехилых выпускников школы. Нет, он не хотел даже с минимальным счетом проиграть им. Жорку он сильно и больно еще раз накажет именно сегодня.

Поэтому он сказал:

- Вы трое – отправляйтесь к бараку, ждите его там. Он проводит свою дылду и вернется домой… А я через полчаса подойду с остальными корешами. Мы сделаем ему сегодня сюрприз: с муками и пытками… Все, пошли! Не разговаривать!

…Жорка, как всегда, шел домой своей дорогой. Пройдя поперек трамвайное кольцо, он сократил пол дороги и очутился у входа в барак не со стороны парадной лестницы, а с противоположной, где был выгребной туалет. Там стояли трое пацанов. Он вроде бы их знал, учились в школе. Жорка поздоровался, спросил:

- Что это вы здесь фикалии-то нюхаете? Вход, между прочим, с обратной стороны. – И пошел, хромая, к ступенькам, ведущим в барак.

Его спокойно пропустили, поскольку на этот случай никакого инструктажа от Бабкина не было. Жорка уже почти взошел на ступеньки барачной лестницы, когда раздался голос:

- Чой-то ты, валишь-то, со страху в штаны нахезал, што ли?

Жорка остановился, повернулся, чтобы убедиться, что голос принадлежит Бабкину. Точно, к ступенькам, не спеша, подходил Бабкин. Тот точно знал, что спешить не надо, что этот козел упертый никуда не сбежит, за мамкину юбку не спрячется.

- Чего тебе, свет ты наш, Бабкин, надо? Мы же договорились, что встретимся завтра у школы… А сейчас меня ждут ученики, давно ждут, надо идти. Извини… - И Жорка почти открыл тугую дверь с двумя металлическими пружинами, почти проскочил в нее. И все же не успел до конца: один из корешей Бабкина каким-то чудом успел подставить между дверью и косяком ногу.

Жорка, собрав все силы, так швырнул его, что тот кубарем покатился с лестницы. Он снова натянул двойную пружину, снова открыл дверь, но за его рукав уже вцепился Бабкин: он успел вбежать по ступенькам раньше, чем закрылась дверь за Георгием. Он ничего не говорил, сопел и только тыкал правой рукой в куртку Георгия. Тут до Жорки дошло: это же нож! Боли Жорка не чувствовал, может быть, не пробивалась толстая свиная кожа с пристегнутой изнутри меховой подкладкой. Он инстинктивно ударил обеими руками по руке Бабкина, потом оттолкнул его и снова попытался открыть входную дверь. Но сил у Георгия почти не осталось. Он лишь отжимал и отжимал упертые пружины на двери, пытаясь проскочить внутрь барака.

Бабкин демонстративно, для показа всей банде, зажав финский нож двумя руками, с размаху воткнул его между лопаток Георгия, стоящего к нему спиной. Жорка тут же обмяк, повернул голову, посмотрел на Бабкина, что-то хотел сказать, но на его губах лишь вздулся розовый пузырь…

…Милиция довольно долго не могла выйти на Бабкина. Спрашивала его, он отвечал, что был с ребятами во дворе, вот свидетели, вот их видела Варвара, другие соседи. Предварительно разделив своих подельников на несколько групп, он долго морочил голову оперативникам: у тех, действительно, не сходились концы с концами. Не мог же Бабкин одновременно быть в нескольких местах: у туалета рядом с бараком, на кольце трамвайной остановки и на ступеньках лестницы, ведущей в барак?

Неожиданно помогла проходившая в то время мимо барака тетя Нюра, которая знала в поселке всех, бывала на всех именинах и похоронах. Она точно сказала, что видела самого Бабкина, и еще на 2-3 его дружков указала. Все. Остальное – дело техники. Но до тетки Нюры-то оперативники добрались лишь в конце недели, когда Жорку уже похоронили.

...Бабкина-младшего спрашивали на суде:

- Он вас оскорбил действиями, словами?

- Нет, - мычал Бабкин.

- Вы же нормальный по здоровью человек,- говорила народный судья, пожилая с седыми волосами женщина. - Вот заключение медэкспертизы… А вы, как мясник, наносите подростку столько ран… Это не поддается осмыслению, Бабкин! Вы поступили как нечеловек! Вас надо изолировать на всю оставшуюся жизнь… Простите меня присутствующие в зале суда, я не должна до вынесения приговора говорить такие вещи… Но он убил талантливого человека, будущего мужа и отца, человека всеми любимого и уважаемого!

- Вот и убил, значит…, - сказал Бабкин и отвернулся к стене. И больше присутствующие на процессе не видели его лица до произнесения данного ему последнего слова.

В последнем слове подсудимый сказал:

- Прощайте все…

***

PS. Георгия схоронили на новом кладбище, рядом с его отцом – не получилось. Через полгода Геннадий поставил там гранитный памятник и ограду: деньги собрали друзья и родственники. Могила отца была пока без памятника. Но Генка, помня Жоркино обещание, сказал:

- Подожди немного, Георгий, мы и отцу твоему поставим памятник…

***

PSS. Когда похоронная процессия проходила рядом с конечной остановкой трамвая городского маршрута № 1, вагоновожатые все, как один, включили трамвайные зуммеры.

Жорку они почти все знали в лицо... 


*Использованы стихи В.Д.Захарченко.


 


Рецензии
Юрий, здравствуйте! Повесть довольно объёмная, потому и читать было сложно, с перерывами. Неплохо написано, но злоключения героев временами напоминают телесериал про "плохих" парней. Рассеивается внимание, когда много действующих лиц. И последнее пожелание: хотелось бы всё-таки больше позитива! С уважением,

Элла Лякишева   28.07.2019 19:21     Заявить о нарушении
Спасибо, уважаемая Элла, за ваш
большой труд, за прочтение, тронут
вниманием. Если буду готовить
сборник, учту ваши замечания. Правда,
повесть уже давненько вышла отдельной
книжкой, разошлась хорошо...
Рад знакомству и до встреч.
С признательностью,

Михайлов Юрий   29.07.2019 08:08   Заявить о нарушении
На это произведение написано 12 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.