Юродивая жена

«Позвольте испить с нами чаю!» - засуетилась Прасковья Ивановна, встречая гостей. – «У нас чай особенный, с травами. Как раз и самовар поспел!» Она  нервно поправила высокую прическу и изобразила на лице улыбку.
 «Что же… - важно проговорила седая дама, снимая перчатки. - благодарствуем за приглашение!» Её спутник – худощавый молодой человек, одетый в скромный сюртук, неловко откашлялся, озираясь по сторонам.
 «Веди – Палашу!» - шепнула Прасковья Ивановна прислуживавшей девке. – «Да смотри, чтоб без фокусов!»
 Хозяйка вновь улыбнулась гостям и жестом пригласила их к столу. Там на праздничной скатерти красовался пузатый расписной самовар, вокруг него на фарфоровой посуде блестели бока пирогов, а в вазочках манили к себе засахаренные фрукты.
 Только гости сели за стол, как в гостиную стремительно вошла высокая девушка.
 «А вот и наша Пелагея Ивановна!» - Прасковья Ивановна встала и чинно представила гостям свою дочь.
 Молодой человек вскочил с места и, прежде чем поклониться,  внимательно посмотрел на вошедшую.
 Девушка производила странное впечатление. Она была, безусловно, красива, к тому же крепка и осаниста. И богатое платье с вышитыми цветами, выгодно подчеркивало её фигуру. Но что-то было в лице девушки слишком решительное, если не сказать - лихое.  Она быстро взглянула на гостя. И этот взгляд также удивил юношу.  В нем чувствовалась огромная сила и в то же время беззащитность.
 «Сергей Васильевич Серебреников.» - отчеканил гость.
 Девица кивнула, прикусила губу и с шумом села за стол.
 «Погода сегодня солнечная, не правда ли?» - непринужденно заметила Прасковья Ивановна.
 «Да, в этом году весна рано началась в Арзамасе.» - ответила гостья.
 Подали чай.

За столом дамы вели разговор об особенностях местного климата и ландшафта, с беспокойством поглядывая на молодых. Юноша заметно переменился с приходом Пелагеи Ивановны. Он выпрямился, и лицо его приняло твердое выражение. Это уже был не прежний робковатый юнец, а мужчина с серьезными намерениями. Девушка же напротив словно осунулась. Она забилась в дальний уголок стола и обреченно разглядывала чашку.
 «Да, лето, видимо, будет засуш…» - Прасковья Ивановна осеклась. Страшная картина предстала перед её взором: её дочь, Пелагея Ивановна, ложечкой лила чай на узорные цветки на своем платье. Польет и пальцем размажет. Польет и размажет. «Дуня!» - завопила хозяйка.
 Служанка подбежала к барыне. «Дуня – сказала Прасковья Ивановна. – подай Палаше чаю. – и зашептала на самое ухо. - А станешь чашку подавать, незаметно ущипни ты дуру-то, чтоб не дурила!»
 Дуняша послушно подошла к Пелагеи Ивановне, протянула ей чашку и с удовольствием пресильно ущипнула ту за локоток.
 «Что это? – вскричала девица и обратилась к Прасковье Ивановне. – маменька! Или уже вам больно цветочков жалко-то? Ведь не райские это цветы!»
 Прасковья Ивановна стала бела как мел, а седая гостья вопросительно подняла брови.

+++
 «Ну и как Вам невеста?» - нетерпеливо спросил Сергей Васильевич в тот вечер свою крестную мать, сопровождающую его на смотринах.
 « Не бери, Сергей Васильевич; - отрезала та. – Это не дело, что она богата. Ведь и вправду все говорят, что она глупая».
 « Нет… - покачал головой юноша. Из его головы не выходил тот единственный взгляд, которым Пелагея Ивановна одарила его при встрече. – она вовсе не глупая. А только некому было учить её, вот она и такая. Как лошадь необъезженная. Что же, я сам и буду учить её!»
 Крестная вздохнула и неодобрительно пожала плечами. Сергей Васильевич отличался упрямым нравом.

+++
 В тот день многие богомольцы Саровской пустыни лицезрели пренеприятнейшее явление. Разъяренный мужчина расхаживал по обители,  грозясь всё разрушить до основания, и требуя, чтобы братия вернули его супругу.
 «Да что случилось-то? Кто этот господин?» – шепотом спросил лысоватый старичок с котомкой за спиной у толстой бабы, сидевшей возле храма.
 «Что случилось?! Кто ж его знает!» - ответила она и хитро улыбнулась.
 - Ну ты-то точно знаешь, Матвеевна! – подмигнул старичок.
 Баба довольно хмыкнула.
 - Маленько знаю: кое-чего сама видала, кое-что люди порассказали. Значит так: приехали из города давеча: господин ентот, жена его да, матушка ейная, кажись. Вон, она там под липой сидит на лавочке – с лицом-то важным. К старцу нашему пошли, к батюшке Серафиму, на разговор…»
 - И что же?
 - А вон оно что: старец-то принял их, благословил, а затем мужа-то и мать выпроводил. Мол, в гостиницу идите. А молодую госпожу, супругу значит ентого господина, оставил при себе.
 - Ну?
 - Ну и ну. Пропала она с той поры.
 - Как пропала?
 - Да не воротилась обратно! Ещё после обедни пошла, а уж вечерню отслужили…
 - Ну дела! – старик развел руками. – А старец, что?
 - Что старец? Он с тех пор не принимал еще никого – вишь, сколько народу-то собралось у его кельи.
 - Аааа, да-да, я поприметил толпу, подумал даже, может, болен батюшка, не принимает.
 - Да не болен, всё с госпожой той беседы ведут, поди.
 Старичок почесал свою голую макушку. И хотел было еще что-то спросить у своей собеседницы, как та сама поднялась и заголосила:
 - А вон-вон, старец из кельи-то выходит. Ой, что будет, что будет…

Действительно, из кельи вышел сгорбленный старец в простой ряске и вывел за руку высокую статную женщину. Изящно одетая, она, однако, выглядела не городской львицей, а скорее египетской подвижницей – такое твердое выражение было у неё на бледном лице. Батюшка Серафим поклонился даме до земли и с что-то ей сказал.

***
 - Иди, матушка, иди немедля в мою-то обитель, побереги моих сирот-то, многие тобой спасутся, и будешь ты свет миру. Ах, и позабыл было: вот четки-то тебе; возьми ты, матушка, возьми.
 Проговорил отец Серафим с мольбой в голосе и протянул Пелагее деревянные четки.
 - Пелагея! – закричал Сергей Васильевич. Голос его звучал как раскат грома. – Ахты, супружница.
 Пелагея вздрогнула, словно голос мужа пробудил её ото сна.
 - Хорош же Серафим! – орал муж. – Вот так святой человек, нечего сказать! И где эта прозорливость его? И в уме ли он? И вообще – на что это похоже?  - дикая ревность, злость и недоверие вылились наружу. Но более того, в душе этого сильного мужчины вдруг зародился страх. Страх потерять свою любимую. – Девка она что ль, что в Дивеево её посылает? Да и чётки ей дал.
 - Ладно, ладно, Сережа! – бросилась к мужу Пелагея Ивановна. – Будет тебе.
 - То же мне старец! – кипел тот. – О чем можно так долго разговаривать с замужней дамой?
 - Да, всё в порядке. – Пелагея отвернулась от мужа и снова посмотрела в сторону Серафимовой кельи.
 Сергей Васильевич стиснул зубы от злости. Ему вдруг почудилось, что это конец. Конец их семейному счастью.

+++
 Он сидел во дворе на лавке и курил, пытаясь погасить в себе досаду. Но напротив, табачный дым ещё сильнее разъедал его душу, и с каждой затяжкой душа чернела и исполнялась горечью.
 «Вы не думайте, Сергей Васильевич, что я со зла… Я, право, из лучших побуждений… Может, Вы как-нибудь посодействуете… - звучал в его ушах участливый голосок Матроны Павловны. Эта сорокалетняя купчиха славилась в городе не чем-нибудь, а своим языком. Купчиха перешла на шепот: - Дело в том, что сегодня Ваша уважаемая супруга, Пелагея Ивановна, снова разгуливала по городу в таком виде…Как бы помягче сказать: платье-то на ней было праздничное, на плечах шаль, а вот на голове… Сергей Васильевич, с какой-то грязной тряпкой на голове гуляла-то она. И так важно прохаживалась по центральным улицам, будто на ней не тряпье, а шелковый платок. А на днях, она так и к службе пришла в храм Божий. Нет, нет, я ничего не хочу сказать, да только негоже это, Сергей Васильевич. Я бы на Вашем месте последила бы за женою. Толки ходят, сдружилась она с еще одной дурой Арзамасской – Прасковьей. Та, поди, её дурости и учит всякой. Да и соседка Ваша видала, как Пелагея Ивановна-то по ночам не спит, стоит на коленях в галерее Вашей стеклянной. А чего она стоит-то? Вы, Сергей Васильевич, ведь муж её, зачем Вы её отпускаете, она же так на холоде-то да без сна совсем сбрендит. А ведь у неё ребеночек под сердцем – вон, живот уже не скроешь».
 Сергей Васильевич еле выпроводил болтливую купчиху, сел на лавку, и уже битый час курил трубку. Думы его становились всё тяжелее.

+++
 Прасковья Ивановна ходила по дому с мрачным видом.
 На диване истошно кричал новорожденный ребёнок. Девочка.
 - Что стоишь! – зло крикнула Прасковья Ивановне Дуняше, своей девке. – Неси дитя кормилице. Запеленай только.
 - Вы его себе оставите? – спросила Дуня.
 -Не твоего ума дело! – отрезала Прасковья Ивановна.
 Ребёнок заорал ещё сильнее, когда Дуня взяла его на руки.
 - Ишь, голосистая какая! – улыбнулась Дуня. – в мать.

Параскева Ивановна сама ещё не решила, что делать с подкидышем. Наверное, придется оставить. Всё же это её внучка. Да и Палаша, видно, совсем очумела. Первых двух младенцев загубила, а эту – в подоле матери принесла, как только та на свет родилась. Кинула как котенка на диван, на мать зыркнула обезумившими глазами: «Ты отдавала, ты и нянчись теперь, я уже больше домой не приду!» да и за порог. Эх, Пелагея Ивановна…
 Прасковья Ивановна остановилась возле красного угла, поправила фитиль у лампады. Нет, она, конечно, знала, что дочь её со странностями. Родилась, вроде, здоровенькой. А как слегла во младенчестве с болезнью неизвестной, так встала совсем иным ребенком. Из редко умного ребенка стала вдруг какой-то точно глупенькой. Уйдет, бывало, в сад, поднимет платьице, станет и завертится на одной ножке, точно пляшет. Уговаривали её, срамили, даже и били, но ничего не помогало. Так и бросили. А затем она выросла, похорошела, как яблонька зацвела. Прасковья-то Ивановна и подумала, что замужество, гляди, и пойдет на пользу дочери. А дело-то иначе обернулось… Как к старцу тогда съездили в Саров, так словно подменили Пелагею – чудачить начала сильнее прежнего. Надеялась мать, что рождение ребенка её образумит. Первый мальчик такой хорошенький народился-то! Василием назвали. А дура-то, Палаша, была и не рада, как скажет во всеуслышание и при муже: «Дал Бог, дал, да вот прошу, чтоб и взял. А то, что шататься-то будет!» Конечно, Сергей Васильевич после слов таких разъярился. И бить её стал. А толку нет. Второго родила через год, Ванечку, и также с ним, словно не мать, а кукушка. Вот и померли оба мальца. Теперь вот девку народила…
 Прасковья Ивановна тяжело вздохнула. Нелегкая бабья доля, ой не легкая! Смутное чувство вины всколыхнулось в ней – ведь насилу замуж отдавала дочь, та и мучается. Надо взять девчонку к себе, Пелагеей назвать. Авось, тем грех свой пред Богом загладить.

+++
 - Оставьте, меня Серафим испортил!
 -Серафим, говоришь? А так как? – Сергей Васильевич хлыстал ремнем босую грязную женщину в оборванной одежде. Ноги у женщины опухли, а из губы сочилась кровь.
 - Оставь, Сергушка! – молила та.
 - Да ты, дрянь, мне принадлежишь! Мне, поняла? Что хочу, то и делаю с тобой.
 - Оставь, порченная я…
 - Я тебе ум-то вправлю…
 Уже больше месяца не показывалась Пелагея Ивановна дома, бегая по городу от церкви к церкви. Жалостливые люди давали ей милостыню, она тут же раздавала её бедным или ставила свечи в храме. Там-то и застал её Сергей Васильевич.
 Он приволок жену в полицейский участок и уговорил городничего высечь упрямую и непокорную жену. Тот привязал Пелагею к скамейке и долго бил. Клочьями висело тело её, кровь залила всю комнату, а она и не охнула.
 Только не помогло это. Пелагея дурить не перестала, уклоняясь от мужа, всяческими способами. Тогда и задумал Сергей Васильевич посадить жену на цепь. Заказал цепь железную с таким же железным кольцом, да сам своим руками приковал супружницу к стене. Теперь он мог издеваться над ней как ему хотелось.

+++
 Весь город говорил о ночном происшествии в Напольной церкви. Да и шутка ли – столкнуться с привидением! А дело было так: церковный сторож, проснувшись глубокой ночью, решил обойти храм. Стужа стояла страшная, и тот перед выходом опрокинул стаканчик, чтоб не замерзнуть. Дошел он до того места, где стоял гроб, приготовленный для умершего от эпидемии солдата, а оттуда вдруг как выскочит баба! Голая почти, губы у неё синие, на шее обруч железный, и цепь висит.  Не дать, не взять – оборотень!  Тут припустился сторож во всю прыть. Полгорода перебудил со страху. А оказалось, это дура была – Серебреникова жена, Пелагея. Снова от мужа сбежала, чуть не околела на морозе.
 Ну, жену мужу спровадили, сторожа ещё больше напоили, чтоб успокоился. Гроб закрыли крышкой.
 А Сергей Васильевич в тот день, молча, привел безумную жену теще. Хватит с него.

 +++
 - Вот, батюшка, дочь-то моя, с которой мы были у тебя, замужняя-то, с ума сошла, то и то делает и ничем не унимается; куда-куда мы не возили её; совсем отбилась от рук, так что на цепь посадили.
 Прасковья Ивановна жалостливо смотрела на старца Серафима.
 - Как это можно? – воскликнул тот. Великое беспокойство отразилось на его светлом лице. – Как это могли вы? Пустите, пустите, пусть она по воле ходит, а не то будете вы страшно Господом наказаны за неё, оставьте, не трогайте, оставьте!
 Напуганная мать стала оправдываться:
 - Ведь у нас вон девчонки замуж тоже хотят, ну зазорно им с дуррою-то. Ведь и ничем-то её не уломаешь – не слушает. А больно сильна без цепи-то держать – с ней и не сладишь. Возьмет это, да с цепью по всему городу и бегает, срам да и только.
 Старец неожиданно улыбнулся:
 - На такой путь Господь и не призывает малосильных, матушка; избирает на такой подвиг мужественных и сильных и телом и духом.
 А затем строго добавил:
 - А на цепи не держите её и не могите, а не то Господь грозно за неё с вас взыщет!

 +++
 - Да, так и сказал мне старец Серафим, не мешать дочери, - рассказывала Прасковья Ивановна, - с тех пор мы дуру в цепях и не держим. Бегает она по городу днем, озорует, а ночи проводит на погосте Напольной церкви… А муж её, живой, не заходит совсем.
 - Вы бы отдали её к нам, - вдруг предложила гостья Прасковьи Ивановны, женщина средних лет, с круглым добрым лицом. – что ей здесь юродствовать?
 - Да я бы рада-радехонька, Ульяна Григорьевна, если б вы взяли её и если б она пошла. – оживилась та. – ведь нам-то, видит вот Царица Небесная, как надоела она, просто беда. Возьмите, Христа ради, вам за неё мы еще и денег дадим.
 Ульяна Григорьевна обернулась к самой Пелегее Ивановне, сидящей за столом с чашкой в руках, и ласково сказала:
 - Полно тебе здесь безумствовать, пойдем к нам в Дивеево, так Богу угодно.
 Пелагея, до толе равнодушная к беседе, вдруг вскочила со своего места, поклонилась в ноги гостье и промолвила:
 - Возьмите меня, матушка, под ваше покровительство!
 - Как славно заговорила! – удивилась Прасковья Ивановна.  – словно разумная!
 - Ага! – гаркнул брат Сергея Васильевича, бывший в гостиной. – А  вы и поверили ей. Вишь, какая умница стала! Как бы не так! – он сложил кукиш и потряс им перед гостями. – Будет она у вас в Дивеево жить? Убежит и опять станет шататься.
 Пелагея Ивановна внимательно посмотрела на него, и к удивлению окружающих, спокойно поклонилась ему в пол со словами:
 - Прости Христа ради меня, уж до гроба к вам не приду я более.

 +++
 В Дивеево часто приезжают паломники, и оттого к незнакомым лицам здесь не присматриваются. Но этот подтянутый, хорошо одетый мужчина невольно привлекал взгляд.
 «Кто бы это был? – подумала послушница Анна. – Что-то вовсе я такого не видала и не знаю». Заметив, интерес в глазах у сестры, мужчина обратился к ней:
 - Королёва-то здесь?
 - Королева? – удивилась та. – Это Пелагея Ивановна что ли?
 - Она самая.
 - Здесь. – отвечает. – А вам что нужно?
 - Нужно. – жестко сказал мужчина. – Где она?
 Послушница задумалась, затем проговорила:
 - Пойдемте. – и пошла мелким шагом к храму.
 - А вы арзамасские что ль? Родные ей будете? – обернулась она на ходу.
 - Кажется, будто сродником считался. – каким-то треснутым голосом ответил посетитель.

 Пелагея Ивановна сидела у Тихвинской церкви и широко улыбалась. На одной ноге у неё красовался дырявый башмак, а на другой разинул рот старый валенок. В руке блаженная держала длинную палку.
 Незнакомец подошел к Пелагеи и прямо посмотрел ей в глаза.
 - А ты полно дурить-то. – тихо сказал он ей. – Будет. Поедем-ка в Арзамас.
 Дура еще шире улыбнулась.
 - А вы кто ей будете? – не удержалась послушница.
 - Я-то? – мужчина сплюнул. – Муж её.
 - Ааа… - кивнула послушница и смолкла.
 - А вы думаете и вправду, что она безумная дура? – вдруг спросил мужчина. – Вовсе нет, только так дурит, и просто – шельма.
 Тут приказчик, бывший с незнакомцем встрял в разговор:
 - Эх, Сергей Васильевич! Что вы говорите? Ну и стала бы она, если бы и маленький у неё ум был, терпеть такие побои, как вы били её? А потому только и терпела, что без ума стала.
 Мужчина снова сплюнул.
 - Что ей делается? Вишь, какая она здоровая да гладкая!
 При этих словах Пелагея Ивановна встала с земли, поклонилась своему супругу и сказала без тени обиды в голосе:
 - Не ходила я в Арзамас и не пойду, хоть ты всю кожу сдери с меня.
 Незнакомец еще раз взглянул на блаженную, в ответ поклонился ей, развернулся и молча пошел в вратам обители.

- Что это, Пелагея Ивановна, - послушница Анна подбежала к блаженной. – Не уж-то, правда, муж твой.
 - Да, всё искал у меня ум да ребра хотел пересчитать, ум не нашел, зато ребра переломал все. – покачала головой та.

 +++
 Много лет прошло с тех пор. И больше уж не видела Пелагея Ивановна своего Сергея Васильевича. Но как-то  летом, сделалось ей плохо. Вскочила она, скорчилась, стала по комнате ходить, сама стонет и плачет.
 - Умирает он, да умирает-то как! Без Причастия.
 А он, действительно, умирал в тот час. Так же расхаживал по дому своему, скрючившись от болезни, да приговаривал:
 - Ох, Пелагея Ивановна, матушка! Прости ты меня, Христа ради. А как я тебя бил-то. Помоги мне! Помолись за меня!

Что творилось в душе у блаженной? Любила ли она мужа своего? Жалела ли его? Простила ли? Только Богу это ведомо. Сама Пелагея Ивановна более о муже не вспоминала и разговор ни с кем не заводила.
 Только уже через сорок лет, почти перед самой своей кончиной, в день преподобного Сергия встрепенулась Пелагея:
 «Сергушка, Сергушка, по тебе и просфорки-то никто не вымет». И грустным-грустным сделалось её лицо.

ПРИМЕЧАНИЕ:

Рассказ основан на жизнеописании блаженной Пелагеи Саровской и на воспоминаниях её келейницы Анны Герасимовны.