Как ты захочешь

Там, за границей сна
Лежит твоя страна,
Прекраснее которой нет на свете.
(Шарль Бодлер "Приглашение к путешествию")

Она проснулась очень рано. Синее утро середины октября едва набирало свет, и было непонятно, каким будет день. Однако, стука дождя не было слышно, слежавшуюся за ночь тишину наполняло только тиканье часов на каминной полке, мерное дыхание мужа и те странные звуки, которые издаёт во сне старый дом. Как всегда, первое мгновение после пробуждения ушло у неё на то, чтобы осознать своё существование, его время и место. Спальня второго этажа, ничего необычного. Огромное, во всю стену, окно задёрнуто прозрачной шторой, видно верхушки плодовых деревьев, за ними густая стена хвойного леса.
Она повернула голову и посмотрела на мужа. Тёмные короткие волосы трогательно топорщатся на макушке, на щеке отпечатался след от заломленной ткани. Наверное, он спал на боку, и только что перевернулся на спину. Может быть, это его движение её и разбудило. Значит, скоро проснётся. Мужа звали Станислав, она называла его Стасом. А он её Стасей, полное имя её было Анастасия.

Дыхание Стаса сбилось, он вздохнул и открыл глаза. Потёр ладонями щёки, увидел, что она тоже не спит, улыбнулся и произнёс севшим со сна голосом:
- Привет. Ещё рано совсем, спи.
- Да нет, уже не хочется. Сварю тебе кофе?
- Было бы замечательно. Если не лень.

Она спустилась вниз, в кухню. Древний дубовый стол занимал всю её переднюю часть у окна, такого же большого, как и везде в доме, от пола до потолка. Через эту стеклянную стену можно было выйти на небольшую каменную площадку, куда летом выносили маленький столик и стулья. Ещё был холщовый тент, но она его не очень любила. С этой стороны дома лес подходил совсем близко, и в кухне всегда царил полумрак. Пахло чем-то тёплым и уютным, то ли корицей, то ли вощёным деревом. Пол в кухне покрывал шершавый, песочного цвета, камень. Босые ноги мгновенно заледенели, и она поспешила переступить на плотную домотканую дорожку с жидкими кисточками по краям, расстеленную вдоль кухонных шкафов с филёнчатыми тёмными дверцами. Достала и выложила на мраморную столешницу банку с кофе, какао, ложечку с длинной ручкой...
Пока закипала вода, смотрела в окно. Туман поднимался и розовел. Наверное, день всё же будет хорошим.
Застелив небольшой поднос льняной салфеткой, она поставила на него кофейник, две чашки, тосты в плетёной корзинке и розетку с персиковым джемом. Тосты для Стаса, сама она не ела так рано.

Поднимаясь по лестнице, бросила взгляд в окно, на этот раз небольшое, высокое и узкое как бойница. Эта сторона дома выходила на дорогу, ведущую к посёлку. Дорога сразу от ворот дома заворачивала за реденькую еловую лесополосу, и терялась из виду. Ещё дальше был город, ночью в дождливую погоду можно было видеть, как его огни подсвечивают низкие облака над горизонтом, и это было единственным свидетельством того, что они не одни на земле. Она не любила этого вида. Пожалуй, стоит когда-нибудь заменить стёкла в окнах на лестнице витражами. Все кроме одного, чтобы можно было смотреть на дорогу. Пристроив поднос на подоконник, она поправила чашку на блюдце, чтобы та не звенела, и двинулась дальше.

Конечно, Стас уснул, пока её не было. И конечно, тут же проснулся, почувствовав её появление. Благодарно потянул носом воздух, сел повыше, подоткнув под спину подушку. Она поставила поднос ему на колени, налила кофе в обе чашки, обошла кровать и села со своей стороны. Поддев за задники, сняла тапочки. Белые, вязаные, с похожими на овечьи хвосты помпончиками. Когда она успела их надеть? Прилегла рядом, взяла свою чашку и с удовольствием отхлебнула. Господи, как хорошо. Завтракали они уже поздно, около одиннадцати часов. Солнце так и не появилось в этот тихий и туманный день, и он как-то незаметно начал гаснуть.

За первым днём последовали и другие, наполненные таким же тихим тёплым счастьем. Они выходили в сад, обрезали яблони и обмазывали срезы садовым варом, накрывали еловым лапником розы, растущие по обеим сторонам плотной песчаной дорожки, убирали отцветшие и почерневшие от первых заморозков растеньица с клумб, сгребали в кучи палую листву... Листву Стасе было почему-то жалко, она так красиво лежала на неожиданно зелёной траве, вдруг пустившейся в рост под сентябрьскими дождями. Кучи осеннего мусора сжигали на заднем дворе за кухней, запах дыма проникал в дом, горький и пронзительно печальный. Затем сажали кусты жасмина, привезённые Стасом, и в первый раз чуть не поссорились. Она, как всегда, когда была уверена в своей правоте, настаивала напористо и категорично, и ни за что не хотела уступать. Сначала Стас отвечал ей тем же, но посреди перепалки вдруг замолчал и ушёл в дом.
Она нашла его в кухне, возле окна. Тихо подошла со спины, обняла и прижалась. Какая ей разница, где будут расти эти глупые кусты? Он, кажется, ещё не остыл, и отозвался довольно резко:
- Ты думаешь, вот так можно решить все проблемы?
- Конечно, - ответила она ему в спину, - иначе, зачем всё это?
И тогда он повернулся и обнял её, уткнувшись губами в макушку. Больше они не ссорились.

Иногда Стас уезжал в город, и она начинала ждать его почти сразу после отъезда. Сначала на некоторое время оставалась в гараже, потом поднималась на середину лестницы, и замирала возле одного из узких окон, смотрящих на дорогу. Потом уходила в комнаты, но ощущение потери не оставляло её. Он всегда возвращался довольно скоро, принося в дом запах бензина, мороза и свежего хлеба. Она подхватывала пакеты с едой и через стеклянную дверь вносила их в кухню, пока он заводил в гараж машину и опускал ворота.

Именно в гараже, во время отъезда мужа, она в первый раз почувствовала смутное беспокойство. И тут же поняла, что чувство это не новое, оно жило в ней уже давно, но только сейчас она осознала его существование. Звук двигателя и запах разогретого металла вызвал странное ощущение, что было в её жизни нечто важное, чего она совсем-совсем не помнит. Что-то пронзительно знакомое, осязаемое и настоящее. Она постаралась задержать ускользающее ощущение, и вспомнить это важное, но память отозвалась внезапной болью в висках, резкой, как от ушибленного локтя. Боль так и не утихла, перейдя в жестокую мигрень. Она легла в постель, и в этот день уже не вставала.
Следующие её попытки, хотя и не такие болезненные, оказались столь же бесплодными, и она оставила их, поняв по наитию, что вступает в запретную зону. Что ей, в конце концов, надо? У неё есть всё, чтобы быть счастливой. Здесь и сейчас.

Однажды утром они проснулись, и увидели, что ночью лёг снег. Он шёл и теперь, крупные белые хлопья в безветрии опускались на землю. Медленно, невероятно медленно. Их молчаливое монотонное движение завораживало, доводя мысль до оцепенения. Этот день они провели в верхней гостиной, большой комнате с тремя высокими, закруглёнными сверху окнами и натёртым до тусклого блеска паркетом. Топили камин. Стася пыталась читать, но книга не занимала её. Она то и дело поднимала глаза на окна, за которыми снег всё так же медленно опускался с неба на землю, и покрывал молодые клёны с не успевшей опасть листвой, растущие  на опушке елового леса. За каждым из окон одно и то же, и всё же различное, как в разных частях триптиха. Вечером заметно потеплело, поднялся ветер и пошёл дождь. К утру снег растаял, но через три дня лёг снова, уже основательно и надолго. Зима вступала в свои права, кончался ноябрь.

Теперь они выходили из дома, чтобы расчистить от снега садовые дорожки и узкую полоску бетона, идущую вдоль стены. Впрочем, снег шёл не так часто. К началу декабря установилась ясная погода, с морозными розовыми восходами и потрясающими алыми закатами. Сад под сугробами преобразился до неузнаваемости. Щемящую осеннюю пустоту сменила пушистая рождественская сказка, полная неясного и волнующего предвкушения. Особенно чудесно было по вечерам, когда включались низкие садовые фонарики вдоль дорожек и у беседки. В доме всё чаще пахло горячим шоколадом и пирогами с яблоками и корицей.

Стасе пришло в голову, что хорошо бы к Рождеству навести в доме порядок. В чём он должен заключаться, она и сама не знала. Любая вещь и так лежала на своём месте. Что бы ей ни понадобилось, оно всегда находилось именно там, где она искала. И она стала просто перебирать вещи в шкафах.

Стопки белых пододеяльников с тонким шитьём, такие как она любила. Наволочки, льняные скатерти, салфетки, ночные сорочки с расшитыми воротниками, и её, и Стаса... В одном из шкафов нашлись её старые вещи. Любимый белый топик с рукавами-фонариками. И другой, на простых широких бретельках. Кажется, она надевала их с защитного цвета бриджами, такими широкими, с кучей карманов... Ей было тогда лет двадцать. А сейчас... Тридцать четыре? Вещи и теперь были ей впору, что порадовало её.

На чердаке она нашла ёлочные игрушки. Хотя, почему нашла? Они там хранились, там было их место. Перекладывая их, она с удивлением узнавала некоторые совсем старые, ещё бабушкины, которые считала давно утраченными или разбившимися. Даже картонные рыбки и солнышки были здесь. Стопка рождественских открыток, некоторые надписаны, всего несколько слов, восклицательных знаков куда больше. С видами зимнего леса, с пухлыми лукавыми ангелами, с детьми, лепящими снежных баб, с забавными зверятами... Кто и кому дарил эти открытки? Она не знала. Хотя, некоторые показались ей смутно знакомыми. Надо спросить у Стаса.

Вот так, в белом топике и бриджах, перебирая на ходу открытки, она сбежала по лестнице в кухню. Откуда она знала, что муж там? Он ждал её. Стоял, облокотившись руками на стол, и ждал.

- Анастасия... Пора.
Увидев его лицо, она и сама поняла что пора. Но что пора? Что-то делать? Решать?
Она вдруг всё вспомнила. Всю свою жизнь. Воспоминание согнуло её и мгновенно лишило дыхания, как удар в солнечное сплетение. Открытки разлетелись по светлому каменному полу. Зарывшись лицом в ладони, она опустилась на стул. Слёзы потекли сквозь пальцы, она плакала беззвучно, без рыданий и всхлипов.
Стас смотрел на неё с бесконечной любовью и жалостью.

- Ты знаешь, Иван погиб, - наконец произнесла она тоненьким голосом.
- Знаю.
- А тот мальчик...
- Лучше, чем стоило бы.
- Бедный мой муж...
- А что муж? Таскается по девкам. К тебе всего пару раз зашёл.
- Ко мне? Куда?

* * *
Стас умер двенадцать лет назад. Погиб в автомобильной катастрофе. Горе сломило её, лишило воли. Она жила и не жила. Как автомат, как заведённая кукла, ела, пила, ложилась спать, просыпалась по утрам, выполняла какие-то необходимые действия, почти бессознательно и бесцельно. Не чувствуя опоры, она скользила в бездонную чёрную яму долгих два года. Жизнь покидала её по капле, сочилась сквозь открытую рану, а ей было всё равно, она не ощущала боли.

Но время брало своё. Оно и вправду лечит, если его не торопить и не подталкивать под руку. Однажды она почувствовала себя голодной. И тут же начала набивать опустевшую жизнь чем попало. Увлечения сменялись и вытесняли друг друга. Кино и книги, театры, почему-то индийские танцы, рисование, волейбол... И работа. В конце концов, осталась только работа. Она быстро добивалась успеха. Не признания, нет, и не карьеры, это ей было не интересно, но она вошла во вкус восхитительного ощущения пусть маленьких, но реальных побед, получая удовольствие от хорошо сделанного дела.

Нельзя сказать, что личная жизнь её не складывалась, она и не стремилась её сложить. Иногда кто-либо вызывал её интерес, иногда на неё обращали внимание. Но всё как-то не сходилось, не имело продолжения. Наверное, она не была готова ни к чему серьёзному. Не настало время.
Так прошло десять лет. И она была довольна тем, как их прожила.

С Игорем они были знакомы давно, но как-то вскользь. Здоровались, встречаясь изредка в коридорах института. Хотя она и знала примерно, чем он занимается, пути их практически не пересекались. Но однажды под какой-то краснопролетарский праздник разговорились в курилке. Оба были слегка навеселе... Да что оба? Всё здание стояло на ушах, пахло салатом, апельсинами и коньяком. Потом долго пили кофе у него в комнате, и он рассказывал ей какие-то смешные и глупые истории из своей командировочной жизни. Что-то про гостиницы, поезда, и ещё какую-то ерунду. Она смеялась так, как давно уже не умела. Как смеялась раньше, в прошлой жизни.
- Слушай, почему я тебе всё это рассказываю? – вдруг как-то почти серьёзно спросил он, - Почему я вот так легко могу тебе всё это рассказывать? И зачем ты меня слушаешь?
В тот вечер он проводил её до дома. Поцеловал руку и откланялся.
А через полгода они поженились.

Их жизнь не была так легка и естественна, как ей хотелось бы. Спустя год супружества она не могла избавиться от ощущения присутствия чужого человека возле себя. Она старалась. Может быть, старалась больше чем нужно, а жизнь не выносит слишком пристального к себе внимания, как не выносят его садовые растения. Так или иначе, она не могла выйти из состояния жёсткого самоконтроля, как будто считала себя излишне эмоциональной, или вспыльчивой, и ей всё время приходилось гасить в себе проявления этих качеств.

Со Стасом всё было не так. Она вышла замуж очень рано, сразу после диплома, и он был на пятнадцать лет старше неё. К тому времени у неё ещё не было своей отдельной жизни, и она полностью доверилась его опыту, безоговорочно признав за ним право решать. Да и что было решать? Они и прожили-то всего полгода, так не успев выйти из стадии восторженного удивления друг другом. Та нежность, которую она чувствовала сейчас, вспоминая Стаса, росла в ней уже без него. Зрела, наливалась как туча, но так и не пролилась.

Другим неприятным обстоятельством, омрачавшим её жизнь с Игорем, была его семья. Папаша при первом знакомстве разглядывал её откровенно, с интересом завзятого лошадника. И, кажется, остался доволен: «Красавица, просто красавица!» Только лишь по крупу не похлопал. Да, красавица. И в неплохой форме. Она и вправду была хороша, тоненькая как подросток, с короткой русой косичкой, заплетённой «черепашкой». Мать фальшиво улыбнулась и поджала тонкие губы, казавшиеся чужими на широком плоском лице: «Ну, будем знакомы. Меня зовут Галина Ионовна».

Родители стали бывать в их доме довольно часто, и каждый раз Стася готовилась к их визиту как школьница к контрольной работе. Она видела, как важно для Игоря, чтобы всё было хорошо. После их ухода она неизменно спрашивала его:
- Ну как?
- Да вроде ничего. Только знаешь, не надо рассказывать при отце про твою работу, тем более про командировки. Он человек старой закалки, и не поймёт.
Чего именно не поймёт папа, человек старой закалки, ей и самой было не понятно. Работа у них с Игорем была одна, а часто и командировки. Однако, чтобы не расстраивать мужа, всё больше молчала при его родителях. Сидела и слушала их разговоры, как будто была чужой в этой семье и в этом доме.

Прошло полгода, когда во время одного из родительских визитов  речь впервые зашла о рождении ребёнка. Папаша, с присущей ему грубоватой откровенностью, поинтересовался, не собираются ли молодые осчастливить их внуком. По тону отца, по тому, как мать поджала губы, и как потупился Игорь, Стася поняла, что тема эта не новая, и уже обсуждалась в семье без её участия. Сердце стукнуло сильнее, выбросив порцию горячей крови в голову, ей захотелось сказать им что-то резкое и грубое, но она уже привычным усилием воли подавила свой гнев.

Дети у них не получались, хотя причин к этому не было. Полгода – не срок, успокаивала она себя. Но время шло, отщёлкивая месяцы как костяшки, и ничего не менялось.

У Игоря был сын от первого брака, семилетний Павлик, плотненький и немного сонный мальчишка. Однажды бабушка привела его с собой в дом к Стасе. «В гости к папе», как заявила она с порога, хотя её никто ни о чём не спрашивал, и не возражал. С безошибочным звериным чутьём, которое заменяет подлецам разум, она поняла, как именно может причинить невестке боль, не рискуя ничем. Заступников у Стаси не было. Нащупав незащищённое место, свекровь уже не оставляла Стасю в покое, терзала её как падальщик терзает не им убитую жертву. Даже приходя без внука, она с неестественны восторгом говорила только о нём, а рассказывая о своей дочери, сестре Игоря, обязательно добавляла в конце каждой фразы: «У неё же семья».

- Вот сволочь, настоящая гадина! – кипятилась подруга Катька, - ведь знает, что делает, тварь. А Игорь твой просто дурак, и не спорь.
Она и не спорила. Ну да, Игорь дурак, его мать сволочь, а куда деваться ей? Она чувствовала себя загнанной в угол, и не видела выхода.

Павлик стал бывать у них время от времени, приходя то с бабушкой, то один, даже когда Игоря не было дома. Она угощала его пирогами с чаем, расспрашивала о школе и о друзьях. Иногда ей хотелось приласкать его, прижать к себе, но она знала, что делать этого нельзя ни в коем случае. Что потом ей будет плохо, намного хуже, чем сейчас.

Как десять лет назад, она нашла спасение в работе. Задержавшись пару раз до позднего вечера по необходимости, она постепенно взяла за правило возвращаться домой ближе к ночи. Её командировки стали чаще и длительнее, за последние полгода она была в отъезде четыре раза.
Там, в просторных и светлых как храмы машинных залах, вдыхая знакомый запах разогретого металла, она чувствовала себя абсолютно на своём месте. Она была именно такой, какой её хотели видеть, и какой она была необходима. Старые знакомые по-прежнему называли её Стасей, скорее уже на правах друзей. Для новых коллег она прочно стала Анастасией Сергеевной. Ей нравились сонные небольшие городки, в которых частные дома с палисадниками уживались бок о бок с новыми районами, застроенными дюжиной-другой блочных пятиэтажек. Нравилось всякий раз, поднимая глаза от монитора, видеть за окном стылое потресканное зеркало водохранилища в гранитном обрамлении. В конце концов, ей даже нравился неприкаянный гостиничный быт, где никому не было до неё дела. Закрывая вечером за собой дверь, она точно была уверена, что если её и побеспокоят до утра, то только ради того, что она действительно может и умеет.

В тот день, семнадцатого октября, они с Игорем снова ждали в гости его родителей. Это был не совсем обычный визит, папа выходил на пенсию, и хотел отпраздновать свой новый статус «в кругу семьи».
- Ты хоть сегодня вернись в пристойное время, - проворчал Игорь, провожая её в прихожей. Сам он собирался провести этот день дома.

Она действительно ушла с работы рано, едва ли не в середине дня. По дороге домой заехала в супермаркет, купила фруктов, французского хлеба, и что-то ещё к столу. На дорожке, ведущей от стоянки к подъезду, стоял её сосед снизу Иван Семёнович, и беседовал с Ильёй, здоровенным парнем с третьего этажа. Чувствовалось, что Илья уже давно собирался уходить, но всё никак не мог отделаться от говорливого соседа. Удачно переключив внимание Семёныча на подошедшую Стасю, Илья махнул им рукой и скрылся в подъезде.

- Стаська, привет! – обрадовался Иван новой жертве своей общительности, - Куда спешишь? Постой, поговори со мной. Как жизнь молодая?
- Вань, прости, мне действительно некогда. Сегодня свёкор со свекровью обещали зайти.
- Никуда не денутся твои упыри. А ты постой, отдохни.

Она обречённо опустила пакет с продуктами на асфальт, сжав его ступнями. Слушать Семёныча было забавно. Он с каким-то варварским изяществом пересыпал свою речь отборнейшим матом. Одет он был как всегда чисто, но как будто с чужого плеча. С чужого бедра и даже с чужой ноги. На вырост что ли Женька ему одежду покупает, улыбнулась про себя Анастасия, разглядывая щуплую фигурку соседа.
- Ладно, Вань, постою с тобой немножко. Ну, так что новенького в нашем курятнике?

Иван Семёнович был уникальным человеком. Он знал всё, что происходит в доме и его окрестностях. В мельчайших подробностях. Секрет его осведомлённости был прост как блин, он не стеснялся заговаривать с кем угодно и спрашивать о чём захочет. К ней он тоже раньше заходил, когда ещё не было Игоря. Пил кофе на кухне, курил, расспрашивал про жизнь, рассказывал о своей деревне, потихоньку жаловался на супругу, Евгению Петровну. Если он засиживался дольше получаса, за ним являлась Женька, сочная баба с грубоватым лицом и зычным голосом.

- Мой у тебя? – с порога спрашивала она.
Втягивала носом воздух с запахом дешевого табака и удовлетворённо тянула:
- Ага! Вань, у тебя совесть есть? Вот что ты тут сидишь? Смотри, насвинячил на столе. Давай, двигай в гараж, привези картошки. Слышь, Стась, я чего зашла...
- Стась, - уже с порога перебивал её Семёныч, - а что сверлят, так ты не бойся. Это Колька ремонт в ванне делает. Помнишь Кольку? Высокий такой, с усами.
- Это который? Тот, что своего «козла» на моё место всё время ставит?
- Во-во, он самый!
- Да чего ей бояться, - вскипала Женька, - иди уже, не выпроводишь его!
Выгнав из Стаськиной квартиры мужа, Евгения садилась на его место, вытирала салфеткой с клеёнки оставленные Ванькой кофейные круги, и тут же принимала от Стаси дымящуюся кружку.

- Что новенького? – переспросил Иван и закурил «Космос» из мягкой синей пачки. – Да ничего. Вот Илюшка землю продаёт. В Тверской области, почти даром. Там дом стоял, сгорел прошлой зимой, только сад и остался. Говорит, на выселках, лес кругом...

За разговором они и не заметили, с какой стороны появился этот мальчишка. Сначала показалось, что он хочет что-то спросить у них, но почему-то не может решиться. Переведя взгляд со Стаси на Ивана, он как-то нервно облизнул губы, и вдруг вплотную подскочив к Анастасии, уткнул что-то твёрдое ей в бок:
- Давай... Давай, что есть. Деньги, мобильник...
Она сама не поняла, почему не испугалась. Наверное, потому что был ещё день, рядом стоял Иван, и по двору ходили люди.
- Эй, ты, не балуй! Брось, что там у тебя, и тикай отсюда! – крикнул Иван и вскинул руку. Парень резко обернулся, отреагировав на его движение. Стасе показалось, что он хочет отбить удар, но вдруг раздался хлопок, и Иван стал как-то тяжело и неловко оседать на бок. Она подхватила его, да так и осталась стоять на коленях, удерживая его обмякшее тело за плечи. Подобрав брошенную ею сумку, парень быстро скрылся за домом. Из упавшего Стасиного пакета раскатились яблоки и лимоны.

Надо было что-то делать, куда-то звонить, а она всё не могла решиться поискать телефон в карманах Семёныча. Подошла какая-то женщина, и вдруг закричала...

Дальнейшее Анастасия осознавала смутно. Её куда-то везли и о чём-то спрашивали. Она старательно, как на экзамене, рассказывала всё, что удавалось вспомнить. Разным людям в разных кабинетах, почти не различая лиц. В промежутках она подолгу сидела на обшарпанных канцелярских стульях то в приёмных, то в коридорах, уперев невидящий взгляд в стену. В одном из кабинетов она попросила разрешения позвонить домой. Ей позволили, повернув к ней древний аппарат с тугим диском. Кое-как набрав дрожащими пальцами номер и нервно заправив за ухо выбившуюся из косы прядь волос, она услышала в трубке привычное Игорево:
- Да, слушаю.
- Игорь, - у неё вдруг пропал голос, и она никак не могла сообразить, что же следует сказать мужу, - Игорь, это я... Меня тут задержали...
Сказать «для дачи показаний» она уже не успела. Игорь бросил трубку.

Она вернулась домой только поздно вечером. Денег не было, кошелёк остался в сумке, и ей пришлось пройти весь путь пешком. Хорошо, ключ лежал в кармане куртки. Свет во всём доме был погашен, даже там, где его всегда оставляли на ночь. Наверное, чтобы яснее дать ей понять, что её здесь уже не ждали. Игорь делал вид, что спит, дышать он старался медленно и ровно. Она разделась и легла рядом. Хотела дотронуться до его плеча, но передумала, не было сил. Не было желания. Вдруг разговор с мужем, который она обдумывала всю дорогу, показался чем-то лишним и неважным. Она глубоко вздохнула и провалилась в сон.

Около девяти часов утра в дверь позвонила Евгения. Её почерневшее за ночь лицо было почти спокойно.
- Игорь, позови Анастасию.
- Она спит.
- Разбуди её. Это важно.
- Что-нибудь случилось?
- Ивана вчера убили. Разве Стася тебе не сказала?
Бросив открытую дверь и стоявшую на пороге Евгению, Игорь одним прыжком влетел в комнату. Евгения, чуть помедлив, двинулась за ним следом.

Они будили её долго, очень долго. Евгения дула ей в лицо, Игорь нещадно тряс и бил по щекам. В конце концов,  Евгения, как бы очнувшись, грубо оттолкнула Игоря от дивана:
- Ну хватит уже! Звони в скорую.

Скорая приехала и уехала, оставив на разложенном пустом диване измятую постель, горку медицинского мусора и горький нашатырный запах беды.

* * *
- Ты знаешь, Иван погиб, - наконец произнесла она, и отняла руки от лица.
- Знаю.
- А тот мальчик.. Это всё из-за меня. Почему я сразу не отдала ему сумку? Он бы и сам потом испугался. А теперь Ивана нет, и этот ребёнок убийца... Он, наверное, наркоман?
Она всхлипнула и опять закрыла лицо руками. Стас подошёл и обнял её.
- Бедный мой муж...
- Твой муж? – переспросил Стас почти холодно и как-то насмешливо, - Таскается по девкам.
- Девки, Стас, не от хорошей жизни, - вздохнула она. Ей было почему-то бесконечно жаль Игоря, оставшегося в пустой квартире.
- Ты изменилась за эти годы. Повзрослела.
Он поцеловал её в макушку и покачал, как будто убаюкивая. Стасе пришло в голову, что сейчас они  почти ровесники...
- Где я сейчас? – нарушила молчание Стася.
- В отделении интенсивной терапии Третьей городской больницы.
- А этот дом?.. – она обвела взглядом кухню, знакомую до последней трещинки в штукатурке.
Стас помедлил с ответом.
- Разве ты не хотела именно такой? Тебе надо было отдохнуть. И чтобы всё было так, как ты захочешь.
Она провела рукой по крышке стола. Зачем-то поправила кружевную салфетку посередине.
- Я не могу здесь остаться? С тобой.
- Стась, нет никакого «здесь».
- Ну, так я тоже... не хочу... – она снова заплакала. И он снова покачал её, успокаивая.
- Что же будет дальше?
- Как ты решишь, так и будет. Всё же, тебе стоит вернуться.
- Стас, я тебя люблю.

* * *
Она проснулась среди ночи. Рассмотреть помещение как следует ей не удалось. Кружилась голова и ужасно хотелось есть. Где-то далеко, за стеклянной перегородкой, горела настольная лампа. Сознание ускользало, растворялось в полумраке, и в первые мгновения ей приходилось удерживать его усилием воли. Потом она долго лежала с открытыми глазами, собирая обрывки мыслей. Что она сделает, когда вернётся домой?

Игорю придётся принять решение. Первое и последнее, которое она ему доверит. Скорее всего, они расстанутся.
Да, это будет хорошо и правильно.

Ещё ей надо навестить Евгению.
И позвонить Илье.

Levice, 2010