Тишь и слово

Машина остановилась где-то далеко внизу. Рокотов сошел. Отовсюду дышал лес. Дома, казалось, с трудом выторговали себе право стоять здесь – одной стороной обращенные к городу, а другой – к темно-зеленой манящей чаще. Ивану даже показалось, что с этой стороны они – и особенно тот, самый крайний – покрылись небольшим слоем мха. Позади Рокотова осталось сначала большое бетонное кольцо пятиполосной дороги, затем несколько оживленных улиц, еще столько же менее оживленных и, наконец, две петляющие однополосные змейки, по которым он ехал в полном одиночестве. В зеркале заднего вида отражался лишь серый, в некоторых местах разделенный надвое разметкой асфальт.

Надо было входить в лес. Рокотов проверил дверцы, нажал на кнопку сигнализации и двинулся в чащу. Сначала все было как-то совсем не страшно, по широкой тропе тут и там сновали велосипедисты, но постепенно он зашел в глубину. Он брел по дороге, из звуков осталось лишь послеполуденное пенье птиц (всегда разное, но не смолкающее) и негромкий рокот собственных шагов. В какой-то момент ходьбы справа, чуть поодаль от тропинки, показался мужик в майке. Он стоял спиной к Рокотову, и тот сначала принял его за сектанта. Потом он увидел, что тот выгуливает на поводке маленькую серую кошку. «Извините» - как можно тише, с деланной вкрадчивостью начал Рокотов, поравнявшись с мужчиной. Старик резко оглянулся. «Вы не знаете, как пройти к улице Красного Маяка?» Старик даже немного рассердился неведению Рокотова: «Это совсем, совсем в другую сторону! Впрочем… если вы сейчас пойдете вперед, но повернете не направо, к собачьей площадке… Если вы повернете там НАЛЕВО, то постепенно выйдете к футбольному полю. А дальше уже улица Красного Маяка».

Иван был полностью удовлетворен ответом. Он пошел, думая, что так и сделает. На главной развилке, где дорога явно разделялась на две, встретилась пара собачниц. И эта встреча, и лающий гул вдали, свидетельствовали, что где-то рядом та самая Собачья Площадка (куда Рокотову не надо), но на всякий случай он решил удостовериться. «Как выйти к улице Красного Маяка? К футбольному полю?». Оказалось, он идёт правильно. Надо только преодолеть Овраг. Собачницы с их гулом остались далеко позади и Рокотов опять стремился один. Он начал даже сочинять стихи. «Человек беззащитен в лесу…» - сказала Первая Строка. За ней пришла Вторая, и вскоре готово было целое четверостишие.

Человек беззащитен в лесу…
Это кажется: пташки поют.
Только… (тут Рокотов на мгновенье задумался, но почти сразу придумал продолжение)

…только  хрустнет пронзительно сук
и куда-то исчезнет уют…

Местность не изобиловала прерывистостями, оставаясь подобной ровному плато, и тем большим было удивление Рокотова, когда прямо перед ним разверзся овраг. Его началом служило упавшее дерево, на которое кто-то прикрепил записку «Продаются таксы. Щенки 2-3 месяца. Окрас разный». Объявление было уже изрядно потреплено временем.
Перебираясь через дерево и ища место, наиболее удобное для спуска, Рокотов зафиксировал в мыслях еще две строчки:

…Только встанет пред глазом овраг
или шишка в тиши упадёт…

Дальше нужно было переходить Овраг и строчки закончились. Спуск был крут и в конце Рокотов почти бежал. На дне оврага шла своя жизнь, был различим звук полета жуков и каких-то других насекомых, а чуть в стороне лежали, аккуратно сложенные будто бы самой природой, четыре сохлых бревна. Несколько минут занял подъем. Спотыкаясь и держась за тонкие нижние ветки осин и орешников, человек поднимался вверх. Приходилось осторожно ступать по корням, находя наиболее твердые выступы. "Что страшнее всего для путешественника?" - вспомнил Рокотов старую притчу. С этим вопросом некий придворный в свое время обратился к королю Англии. Король ушёл от ответа. "Я скажу вам, ваше величество... Для путешественника, который переходит бурные воды, самое страшное - скалы и утесы". Король понял скрытый смысл сказанного - по-латыни "скалы и утесы" звучали почти как имя одного зарвавшегося вельможи, от которого хотел уберечь государство придворный. Придворного звали Роджер Бэкон.

 Рокотов взобрался наверх. «Да, вот это глушь…» - успел поразиться он, оглянувшись вслед пройденному подъему. В следующую минуту он увидел, что лес расступается, а шум, который он по ошибке приписал «каким-то другим насекомым», имеет явно искусственное происхождение. Рокотов ускорил шаг. Вдали показались обыкновенные панельные дома. А перед ними, прямо у выхода из чащи леса, высилась  огромная площадка, которую, видимо, тот дед и называл «футбольным полем». Рокотову она скорее напомнила гигантский теннисный корт, да и обнесена была сеткой по периметру точно так же. Внутри виднелись несколько мальчиков, которые запускали электрический самолётик: так вот откуда звук! Неподалеку гуляли даже мамаши с детьми, в общем, казалось, никакого леса и нет поблизости, а уж Овраг представлялся и вовсе чем-то мифическим. Рокотов обошел площадку, справился еще раз об улице Красного Маяка, дошел до этой улицы (ничего примечательного, кроме лающей оголтело собаки на ней не оказалось) и решил воротиться назад.
«Пойду той же дорогой. Всё легко: сейчас вперёд, а там, где я налево повернул – значит, нужно направо».

Рокотов уже без всякого опасения ступил в лес. "Тут идти-то всего пятнадцать минут, и чего дед говорил, что полчаса?". Овраг был пройден, хотя в конце, на выходе, Ивану пришлось даже держаться за чахлые ветки растущих тут и там кустарников, чтобы не грохнуться вниз. Дорога была узнаваема. «Вот и та скамейка, которую я тогда заприметил» - перед ним появилась самодельная аскетичная скамейка, увы, слишком сырая, чтобы на ней сидеть. Рокотов еще по пути к оврагу взял ее как ориентир. Вскоре выросла еще одна, на ней, как и прежде, сидел себе спокойный дед, уткнувшись в книгу и став частью окружающей природы. Вот и та развилка, разветвление, где нужно повернуть направо. Рокотов повернул, но чуть выше – так, кажется, тоже можно пройти. Впереди стали лаять собаки (уж не собачья ли площадка опять?) и Рокотов взял правее. «Нормально. Счас выйдем». Вдруг появился какой-то родник, и не родник даже, а просто маленькая грязная речка, текущая в низине. Между двумя холмами были протянуты аккуратные мостки, а под ними, прямо у воды – опять так же сложенные непонятно кем четыре бревна. Рокотов постоял немного на мостках, подумав, что все равно он уже совсем рядом, и можно потянуть время. По пути туда он родник не видел, но ничего страшного в этом нет: просто, видимо, он выйдет не прямо к своей машине, а чуть левее. Встретился велосипедист, предвещавший цивилизацию. Рокотов даже остановился и несколько минут посидел на скамейке, не слишком желая так быстро выходить из леса. Но идти все же пришлось.

Вот уже послышался звук бензопилы, наверно, там мужики что-то пилят, вон, кажется, впереди какое-то сооружение, не то гараж, не то автомойка. Он точно видел эти скамейки по пути туда. Ага. Лес расступается. Но что это? Такого не может быть! Он обошел овраг, он видел эти две скамейки, он видел этого деда… И опять?! Опять так же внезапно, как бы с кондачка, выросла перед ним невозмутимая площадка, где подростки запускали жужжащий электрической самолётик. Только теперь она была чуть дальше и виднелась как бы немного с другого ракурса. Но это была точно та же площадка. Рокотов не мог поверить своим глазам. Чувство обиженности, какой-то беспомощности возникло в нем. Как? Как такое могло быть? И главное, эта невозмутимость площадки и её обитателей. Там шла своя жизнь, которой было совершенно все равно, что Рокотов вышел не туда.

«Надо выбираться» - пробормотал про себя Рокотов и твердо двинулся в обратную сторону. Шел он теперь быстрее, уже без баловства и сентиментальности. Прошел твердо прямо, вышел к роднику (опять этот родник!) – слава богу там были какие-то дети, у которых он уточнил, выйдет ли он в Я***. «Да, выйдете, ПРЯМО сейчас идите». Шел по совсем не знакомым, не тем местам, но и правда – лес через минут тринадцать вновь расступился, возник дом, многоэтажный, совсем не тот, около которого встал на стоянку Рокотов. Сначала он еще в надежде принял его за тот, но очень скоро стало ясно, что это не он.

Еще полчаса блужданий по какому-то Трельному проезду (так гласили вывески на домах), хотя никакого проезда-то и не было. Были просто дома и узенькие выезды к ним, окружавшие детские площадки. Рокотов решил, что чтобы победить природу и это заблуждение, он щас, дойдя до машины (это было лишь вопросом времени), еще раз войдет в лес, пройдет немного, и выйдет обратно уже правильной дорогой, чтобы всё было гармонично. Улицы, однако все не было и не было и Рокотов обошел еще не одно здание, пока вышел, наконец к тому дому, который показался тогда ему единственным, можно сказать уникальным домом в лесу, домом, поросшим мхом. Оказалось, в этом районе таких домов хоть через сито процеживай.

Согласно плану, Рокотов двинулся в лес. Между лесом и «последним» домом была маленькая детская площадка. На ней сидела очень пожилая сморщенная бабушка. Он шел мимо нее и вдруг услышал: «Вот кот… убежал». Видимо, ей хотелось с кем-то поговорить. Рокотов остановился. «Кот? А может, дикий?» - промолвил он. «Да нет… Я знаю этих людей – едва ловя нить ускользающего, зыбкого сознания, отвечала старушка. – Я знаю этих людей. Они сначала заведут… а потом надоело – и выбрасывают. Кошек, котов. Собак. Они и детей выбрасывают».

И тишь. И такая гладь, марево послеполуденного солнца – хотя солнца-то никакого не было, а только ветер обдувал холмы, деревья, совершал свой вечный (как хочется в это верить), главный экзогенный процесс. Выветривание. Всё выветрится. Останется… что?
- Я вот когда приехала в пятьдесят пятом году в Москву – продолжала вдруг старушка -  дали комнату. А сначала работала на почте... – Она говорила с большими паузами, останавливаясь, как бы давая впитать каждый кусочек фразы, каждую синтагму. Рокотов впал в какой-то анабиоз под влиянием этой медленной, пустой речи, - он задумчиво слушал, изредка вставляя «да» и «ну да». – Сначала была почтальоном. И направили в Загорск. А потом в Москву. Вы, молодой человек, никому квартиру не сдавайте. Лучше в своей жить. А то ходит тут одна… он ей говорит, как ты меня выгонишь? А она выгоняет. А он знает, что она его не выгонит. А сейчас квартиры не дают, ничего не дают».

Не надо было говорить. Можно было просто слушать. Рокотов выяснил, что старушке восемьдесят лет. Выглядела она значительно старше. В глубине рта осталось лишь пара ветхих зубов – один верхний и один нижний. И, может, еще один, который Рокотов не приметил. «А старость – плохо… ничего не можешь. Ноги болят, ни пойти никуда не можешь… В пятьдесят втором году вышла замуж. А муж потом и умер. Стала вд_овой. Работала почтальоном, потом повысили… стала сортировщиком писем… а чтоб всем помогать – это надо деньги иметь. Это богатые – они помогают. Заводят кошек, собак. А мы – мы всем помочь не можем, если и хочем. Где можем, помогаем... Кошек, собак... А кто-то хочет, пусть заводит. Богатые заводят, кошек, собак. А потом бросают».

Круг замкнулся. Рокотов стоял около старушки, постепенно делая по маленькому шагу от нее, как бы боясь, что она сейчас последует за ним, встанет, пойдет, продолжит неповоротливые, трудные беседы. И пока Рокотов делал эти шажки – маленькие, несмелые, как бы проверяя тонкий лед времени под собой – он поймал себя на мысли: ничего не изменилось, вот он, перед тобой, пятьдесят второй год, сейчас она переедет в Москву, познакомится с тобой, ты создашь семью, ненужную тебе, но вроде бы нужную по всем правилам жанра, ты состаришься, умрешь. Она переживет тебя. И спустя долгое время, когда уже даже старые раны станут столь старыми, что не будут никакими ранами, когда прошлые ссоры утихомирятся и канут в воду, как камешки, растворятся, смешаются с жизнью, как останки растений и животных смешиваются с почвой – тогда-то она и встретит маленького мальчика, впервые решившего погулять в лесу, чтобы только побороть свой страх – она встретит его, и чаща усмехнётся, ведь этот мальчик – тоже ты, и никакого времени, никаких событий нет, и каждое событие - это лишь прогулка по лесу, где попытка выбраться к знакомому месту приводит лишь к навязчивой мысли о том, что запахи самых известных тропинок хранят что-то, что никогда тобой не будет постигнуто и открыто иначе, чем через воплощение самого себя вот в этом скользящем вдоль дороги по ветру листике, в этой сломанной прохожим ветке, в этой безвременно канувшей в реку щепочке.