Сороконожик и цветочная фея

Это случилось прошлым летом, в июле, а если точнее, то восемнадцатого числа. Конечно же, никто специально не смотрит на календарь, когда до школы еще далеко, когда тепло и солнечно, когда ты встаешь не со звонком будильника, а с птичьим пением и журчанием ручья, но Сороконожик не путает этот день ни с каким другим. И удивляться тут не-чему, потому что это – день рождения его мамы.

Тем летом Сороконожик с мамой жили в небольшом заброшенном муравейнике в латгальском лесу, недалеко от озера Разнас. Ну, это по человеческим меркам недалеко, а Сороконожику пришлось бы топать часа два, а то и три. Но он и не ходил, потому что мама запрещала ему купаться в озере.

«Оно и для людей большое, – сказала она как-то, готовя на завтрак салат из комариных крылышек, – а для нас вообще как океан».

Но Сороконожик не жаловался. Ему и без озера было чем заняться. Утром восемнадцатого июля он проснулся, позавтракал, искупался в ручейке, поздоровался со знакомой улиткой, обсох на солнышке и вдруг вспомнил: у мамы день рождения.

«Надо хотя бы нарвать ей цветов», – подумал Сороконожик.

В окрестностях муравейника цветы не росли, только брусника и черника, и Сороконожик решил поискать на другой стороне ручья. Он снова залез в воду, переплыл ручей, нашел узкую тропинку и побежал в лесную чащу.

Тропинка вилась между островками мха, под лапками шуршала хвоя. Сосны и ели становились все выше и гуще, но цветов не было. И только когда в лесу стало почти темно, Сороконожик, приподнявшись на двадцати задних лапках, увидел среди деревьев целую поляну фиалок. Радостно пошевелив усиками, он подбежал поближе, но цветы тут же попрятались в траву. Долго охотился Сороконожик  за фиалками и, наконец, схватил одну за стебелек и потянул.

Раздался жалобный писк. От неожиданности он разжал лапку, и цветок тут же скрылся в густой траве.

– Разве цветок может пищать? – прошептал Сороконожик. – А прятаться? Разве он живой?

– Конечно, живой, – сказал тихий ласковый голос. – Все цветы живые. И деревья, и трава.

Сороконожик поднял голову и увидел женщину в пестром платье и соломенной шляпе. Она стояла, прислонившись спиной к толстой сосне и, приветливо улыбаясь, смотрела на Сороконожика.

– Пойдем, я расскажу тебе кое-что. Мой дом здесь, совсем рядом.

Сороконожик прекрасно помнил, что мама не разрешала ему разговаривать с незнакомцами, но ему было так любопытно, а у женщины было такое доброе лицо, что он пошел за ней, не раздумывая.

Очень скоро они вышли к маленькому домику. Сороконожик даже не сразу понял, что это домик, потому что стены и крыша были, словно ковром, покрыты вьющимися цветами с большими белыми бутонами. Женщина подошла ближе и дважды хлопнула в ладоши. Цветы расступились, и показалась деревянная дверь с надписью «Анна Саксе, Добрая Фея».

– Да, меня так зовут, – обернулась женщина к Сороконожику. – Но мне больше нравится, когда мои друзья называют меня тетя Аня.

Они поднялись по растрескавшимся ступенькам и вошли внутрь.

От изумления Сороконожик разинул рот. Он никогда не видел столько цветов сразу. Фиалки и подснежники, колокольчики и гиацинты, васильки и хризантемы, маки, анютины глазки, орхидеи и множество других, названий которых он не знал, росли из пола и стен и стояли на полках в бесконечных рядах глиняных горшков. Стол был огромным оранжевым гербером, стулья сплетены из виноградной лозы, а с потолка вместо люстры свисала красивая голубая гортензия.

– Садись, малыш, – сказала тетя Аня, сняла с полки горшочек с фиалкой и поставила на стол. – Такую ты хотел сорвать? Что ж, послушай ее историю.

Фея еще раз улыбнулась, налила в стаканы цветочного нектара, отпила глоточек и начала:

– Она появилась ранней весной – маленькая хрупкая девочка с синей скрипкой под мышкой. Когда девочка заиграла, птицы умолкли, прислушиваясь к чудесным звукам ее скрипки, пчелы и бабочки долго кружились вокруг, подпевая мелодиям, которые смычок девочки извлекал из крохотного инструмента…

Тетя Аня рассказывала и рассказывала, после фиалки она поведала историю белокрыльника, после белокрыльника рассказала про водяную лилию. Она прерывалась только для то-го, чтобы подлить себе и Сороконожику еще нектара или положить еще кусочек пирога из цветочной пыльцы, а потом снова продолжала. Сороконожик зачарованно слушал. Сказки были прекрасными: волшебными, трогательными и немного грустными. Цветы в ее доме тоже слушали, склонив головки, и их лепестки светились тусклым таинственным светом.

Незаметно подкрался вечер. Фея, спохватившись, воскликнула:

– Малыш! Засиделись мы с тобой. Тебя же мама ждет!

– Но я хочу еще послушать, – чуть не расплакался Сороконожик.

– Приходи следующим летом. Дорогу ты знаешь. У меня припасено еще много-много сказок для тебя. А сейчас тебе пора домой, потому что твоя мама волнуется.

Сороконожик вздохнул и вслед за тетей Аней вышел на крыльцо. Фея три раза хлопнула в ладоши. Фиалки, сияя лепестками, выстроились вдоль тропинки и осветили Сороконожику  путь до самого ручья. Он попрощался и побежал во всю прыть, и цветы махали листочками ему вслед.

Что было потом? А потом он прибежал домой, бросился в мамины объятия, всхлипнул и сказал:

– Прости, мама. У тебя день рождения, а я ничего тебе не подарил.

– Ну что ты, – ответила мама и уронила ему на макушку теплую слезинку. – Лучший подарок
– это ты, мой дорогой Сороконожик, живой и невредимый.

Мы не знаем точно, поверил ли Сороконожик маме. Наверняка поверил, с чего бы это его маме врать? Но точно мы знаем только то, что с того лета он не вырвал из земли ни одного цветочка, ни одной травинки. И еще то, что будущим летом, восемнадцатого июля,  он обязательно пойдет к доброй цветочной фее тете Ане и будет целый день слушать ее чудесные сказки.