В мире людей. Илзе

   Я последняя,  конченая тварь.  Одинокий и никому ненужный урод,   давно не помнящий своего настоящего имени,  предавший память отца и наплевавший на любовь матери. Моё тело  изуродовано шрамами в случайных уличных драках в пьяных  угарах. Лицо моё, сплошное перебитое месиво с бесцветными помутневшими глазами без единой глубокой мысли и без малейшего намёка на человечность. Отброс, не желавший работать, не стремившийся ничего построить и  оставить после себя. Трахавший пьяных и доступных баб, не спрашивая их имён, жравший и хлебавший всё подряд, что лезло в чёрную глотку. Не знающий своих детей, не любивший их матерей.  Мне около 40 лет и я почти старик.

   Год назад, осточертевший, таким же, как и я,  избитый,  разодранный ими,  я удирал из очередного грязного и вонючего своего места обитания.  Скитался, тащился пешком,  забивался  в электричках, перебиваясь тем, что подавали сердобольные тётки, ночевал на автобусных остановках и мылся в бесплатных уборных, но каким бы последним клопом я не был, мне тоже нужны были деньги и угол. На восьмой день, я забрёл в маленький приморский посёлок. Меня интересовало место, где можно было затеряться, прокормиться и укрыться. Я искал рынок, место быстрых денег и дешевой еды. 
Крики и мат грузчиков, болтовня и ругань торгашек,  запах рыбы, грязь и собаки.  Злые, искалеченные и жадные собаки.

   Мне повезло.  Я попал в толпу алкашей и бомжей, получавших от хитрых и разжиревших хозяев ларьков и лотков  каждое утро самую грязную и тяжёлую работу. Гонимые желанием чем-нибудь похмелиться и что-нибудь сожрать, падшие мои собратья грузили коробки и мешки, выгребали дерьмо и гниль, били друг другу беззубые рожи, отвоёвывая территорию и заработок.
Я не помню, сколько дней я провёл, таким образом, но однажды, меня подозвал один мужик. Я подошёл. Он, не скрывая презрения, посмотрел на меня, подумал и предложил мне работу. Конечно же, я согласился.

   Это был маленький домик из трёх комнат для приезжих с пристроенной кухней и сараем. Морской берег был почти диким, да и желающими отдохнуть были: безденежные мамаши с детьми;  мужики, сбежавшие от надоедливых жен, порыбачить;  молокососы со своими девками.
Я должен был носить питьевую воду,  убирать двор, мыть туалет и кормить собаку (доброго престарелого пса).
Сарай же был домом для меня. Там стояла старая панцирная кровать, разбитый стол, а на стене висел осколок  зеркала. Хозяин платил мне столько, сколько могло хватать на еду и на кусок мыла. 
 
   Я вымылся, подстригся. Хозяин дал мне одежды. Я  пробовал начать другую жизнь…

   Как-то вечером, накормив и отвязав псину, я побрёл на берег.  Море штормило. Я сел на песок, придвинув к воде ступни,  и смотрел, как старая линялая овчарюга бегает со стороны в сторону. Метрах в пятидесяти, почти у самой воды, брела тощая девчонка, лет 11, с жидкой косичкой, в жёлто-синем платьице и смотрела на меня.  Она,  что-то  собирала в маленькую сумочку, подходила всё ближе и ближе. Довольная псина, подбежала к девчонке, и принялась её обнюхивать. Та отстранялась и улыбалась, беззащитно подставив ладонь и отведя голову в сторону.

   -    Рэй! - окликнул я собаку   -    Не бойся, не укусит!
 
Она ещё с минуту внимательно посмотрела на меня голубыми, почти синими детскими,  но тихими умными глазами и убежала прочь.

   Следующим вечером я опять встретил девчонку на берегу. Она, что-то рисовала на мокром песке. Увидев меня, она быстро начала черкать рисунок. Я остановился возле неё. Она заглянула мне в глаза, потом палкой на песке написала: «Илзе».

- Илзе. Тебя зовут Илзе? 
Она, улыбаясь, покачала головой и дотронулась пальцем до моей руки.
- Меня? Ты что, немая?
Она отвернулась.
- Я…Витя. Виктор, -  ответил я, вспомнив, что уже давно не говорил
никому и не слышал ни от кого своего настоящего имени.
 
   Каждое утро я чётко выполнял свои обязанности не больше и не меньше: таскал питьевую воду из колодца в километре от дома, выгребал и мёл двор, выносил мусор на свалку, мыл  уборную и кормил собаку. Единственным моим развлечением были прогулки с псом и встречи с девчонкой. 

   Мы бродили берегом, рисовали на песке, собирали камни и ракушки для неё.
Она привыкала ко мне, а я к ней. Иногда, она тайком оставляла возле моего сарая молоко, оладьи, мёд, яйца.  Я узнал от соседки, что она не Илзе, а Лизка, что живёт с бабкой. Что, когда ей было семь лет, её мать умерла при родах,  а отец, не выдержав горя,  запил и через полтора года повесился на яблоне во дворе дома. С тех пор, девочка не говорила.

   Как-то она притащила альбом с фотографиями, где была ещё маленькой. Она, улыбаясь, показывала мне свои детсадовские карточки:  у новогодней ёлки, на карусели, со  смешным и куцым игрушечным зайцем, с лейкой на грядке. А я, как последний дурак, не мог вспомнить ни одного эпизода со своего детства. Только мельком, грустное  лицо матери и далёкий голос отца.

   Мне было хорошо и спокойно с этой девчонкой. Она не брезговала мной, заботилась обо мне, ждала меня, радовалась мне.

   В конце августа, в дом заехала на неделю отдохнуть одна мамаша с пятилетним пацанёнком. Тётка, лет сорока трёх, грубая, с бурой  копной на голове, с острыми,  сиреневыми ногтями, пышногрудая и толстозадая. Она приехала отдохнуть на полную и  явно скучала. Как-то вечером, она  завалила ко мне в сарай. Поставила на стол бутылку водки, кинула пачку сигарет, сказав, что ей одиноко и у неё есть повод выпить. Я не мог отказаться от того, что так легко плыло в мои руки.  Мы выпили по одной и закурили, затем ещё, ещё.
   Я не заметил, как оказался в кровати и  мои руки жадно шарили под рубахой у тётки, а губы впивались в её, пухлые плечи, когда приоткрылась дверь в мой прокуренный сарай. Я приподнял голову,  в глазах туманилось. Схватил тапку и швырнул в дверь.

   Проснувшись утром, долго не мог вспомнить, что было со мной вчера. С головной болью, шатаясь,  вышел во двор и увидел возле сарая  миску с грушами и свёрток. Я его развернул, там были пирожки. Илзе…
Я вспомнил, тётку, поцелуи и как бросил тапку в дверь. Меня тошнило.

   Кое-как отработав день, я отвязал, затосковавшего Рэя,  и мы поплелись с ним к морю. Я долго сидел, глядя в одну точку. Начинало темнеть. Илзе не пришла. Она не пришла и на следующий день. Я не находил себе места,злился на себя, тётку, Рэя. Так прошло ещё несколько дней.

   Но через несколько дней она пришла, улыбающаяся и повзрослевшая.  Села рядышком, внимательно посмотрела на меня, достала из кармашка шнурок на котором висел камешек с дырочкой. Куриный бог, на счастье. Она одела мне его на шею и обняла. Я задрожал. Какой родной, какой дорогой, какой близкой стала мне эта маленькая девочка.

   Наша дружба крепла. Мы гуляли, читали книги, молчали, думали. Я уже не представлял себе и дня без Илзе. Я нуждался в ней, как можно нуждаться в питье, воздухе, тепле. Она помогала мне жить.

   Одним днём я за домом   собирал яблоки, когда соседка забежала во двор и со слезами прокричала: « Там, там Лиза и Рэй, скорее, её загрызут!!!!». Я выскочил, перевернув корзину с яблоками, подбежал к калитке и увидел, что ошейник был перетёрт, а Рэя не было.  Не помня,  себя я бежал в сторону свалки, куда показала соседка.  Недалеко от свалки я увидел толпу. Я растолкал  руками всех с силой и ненавистью. На земле, истекая кровью, изорванное до неузнаваемости, истерзанное до смерти  лежало то, что стало единственно дорогим для меня, Илзе и Рэй. Я много раз видел избитых, изрезанных и исколотых в драках, Но  ни разу не чувствовал их мучений. Теперь же, меня трусило, обливая жаром и холодом от дикой боли. Эхом я слышал, как  говорили люди, что свора голодных собак напала на Рэя, а Илзе  пыталась его оттащить.
 
   На ватных ногах я подошёл к моей девочке, моей Илзе, взял её на руки. Я нёс её маленькое, глупенькое, исстрадавшееся тельце, заботливо укрывая собой.  Босыми ногами, наступая на стёкла и камни, я шёл к берегу. Туда, где никто не помешает моему горю.  Осторожно положил её на прохладный песок.  Я не умел плакать.  Я орал.  Рычал.  Выл.