Старик и рыба

 Она была большая. Наверное, приблизительно, с него. То есть около двух метров. Для рыб, которых ему  приходилось ловить,  это много. И совсем не похожа на них. Он  почти сразу догадался, что это не привычная ему чавыча, но и не акула. И посему решил попробовать ее поймать. С надеждой, что сможет это сделать  без неожиданных для себя неприятностей.
И ему  это удалось, потому что она была какая-то вялая, безынициативная. Будто ей не очень-то и хотелось жить.  И потому что было не очень трудно удержать ее за огромные плавники, похожие на торчащие в разные стороны руки и ноги. Она его  поразила. Особенно большущими, словно иллюминаторы, глазами. Смотрит из них и не то, чтобы усмехается, а словно печалуется с какой-то невнятной иронией. Будто со стороны наблюдая и за ним и за собой.

Все это произошло, когда   старик со  своей малышкой-подружкой плавал совсем недалеко от берега, метрах в 70 – 80. Берег был пустынен и обрывист, а море под плавающими совершенно неизмеримой глубины. И от этой кошмарной глубины как-то неприятно подсасывало внизу живота. Будто исходило из нее нечто неведомое и опасное. Барахтаешься этакой ничтожной козявочкой  на водной поверхности, а под тобой черная таинственная и безмолвная  бездна – аж дух захватывает.
Но он подавляет в себе это чувство, а  опекаемая им   сиротинушка явно не в своей тарелке.

И тут вдруг нечто всплывает из этой бездны под ними. Громадное, темное, холодное и скользкое. И вскользь же касается  ее нежного детского тельца.
Вскрик, испуг, круглые беспомощные глаза. Что ему оставалось?  Напрягся и, наполняя голос как можно более мужественной интонацией, успокаивает малышку и говорит, что сейчас поймает этого монстра и приготовит из него что-нибудь вкусное, необыкновенное, этакое. Не боись мол, все будет о,кей! И хватает чудище за плавники-руки и тащит к берегу, а оно не очень-то и упирается.

И пока они преодолевают это расстояние, он соображает, что это, наверное, и есть та самая древнейшая рыба Земли, целакант или латимерия.  Ну, и угораздило же нас, думает. И что теперь с нею ему делать? А она, эта древняя рыба, и  говорит ему :делай, что подсказывает сердце. Или что захочет детеныш.
Пока плывут, он убеждается: точно – латимерия. Чешуи, похожие на щиты, фиолетово-синие, громадные, сплошь покрывают даже плавники, которых аж восемь. Тело мощное, пасть огромная, губастая и оттого кажется не грозной, а даже милой, как у добряка-губошлепа. А глаза – просто прелесть! Умные – преумные. Все понимает, зараза.
Приплыли. Выбираются на берег. Тащить рыбищу трудно, тяжело, неудобно, хоть она и не сопротивляется. Как дохлая. И молчит, о чем-то думая. Не нашем, своем, глубинном. Но решение принято – будем ее есть.

Они  тут с малышкой совсем одни остались. Он хоть и прожил  почти  всю жизнь  далеко от моря, напоследок окончательно прибился к берегу.
Высоколобые говорят, что все мы вышли когда-то из моря. И потому, наверное, нас к нему и тянет.  Но зачем же тогда эта пугающая глубина его так неприятно томит, когда простирается ПОД нами в то время, когда НАД нами в прозрачном небе блещет солнце, и  теплые волны омыват нас нежно и ласково. Что там в этой глубине,  и зачем из нее явилось это прелестное страшилище?
Старик пристраивает  его, эту рыбу-проматерь нашу, над костром, чтобы изготовить копченость и продлить  свою и малышкину жизнь на этом берегу. Им ее хватит надолго. Может быть, даже до конца.
И он  рассказывает малышке о том, как они появилось на Земле. Более 300 млн. лет назад жили в океане эти вот целаканты. И выползли однажды на берег, и их плавники стали руками и ногами. И они пошли по земле, и от них возникли  люди. А сейчас  вот он с малышкой вернулся к морю, а  целакант снова вышел из него. Вот он, посмотри, какой он, наш пращур, наше прошлое!
- Глядя на нас, он видит свое будущее? - Спрашивает малышка. Да, говорит он, наверное, это так. Что только ни увидишь на берегу.

И раньше мы иногда оказывались у моря и ходили вдоль берега. И собирали всякие диковинки, выносимые им из себя на песок ли, на гальку, на отполированные камни скал. Чаще всего радовали гладкие разноцветные камешки, иногда с загадочными и причудливыми узорами. Или раковины моллюсков, и среди них вихрем скрученный мурекс. Очень красивая раковина. В ней всегда шумит море. Реже попадались  бутылки, тщательно закупоренные для сохранения капель и запаха заморских напитков: виски, бренди, рома. Мы даже одно время коллекционировали их и хвастались друг перед другом  редкой находкой. И ждали, что когда-то попадется бутылка с запиской, откроющей нам тайну пиратского клада или позовущей спасти какого-то очередного Робинзона. И, конечно же, обязательный сундучок с сокровищами с затонувшего корабля. Но это все – во время отдыха, эпизодически, как и редкие выходы к морю.

Костер трепещет под легкими порывами ветра. Старик аккуратно проворачивает висящую над костровым жаром тушу целаканта. С нее, как звездочки,  падают золотистые капли жира и вспыхивают на угольях, выстреливая в воздух голубоватыми дымками.  Очень приятный запах возбуждает аппетит и вызывает из памяти воспоминания о былых пиршествах у охотничьей или рыбацкой добычи. Все братья и сестры меньшие, все братья и сестры, братья и сестры…
 
Старик  очень стар, почти как целакант-латимерия, и дней его  осталось немного.  Он должен   провести их у моря, на пустынном берегу, где  все-таки чего только  ни увидишь и ни найдешь. Но ему милее всего его прошлое. Он так счастлив встречей с ним.
А ты, детка, не бойся его. Оно не страшнее нас с тобой. Когда-то оно станет и для тебя единственной  утехой и пропитанием. Если окончательно не вымрет.