Поэт из рода Тербервилей

Однажды, бродя по необозримым полям интернета, я наткнулся на цитату о русском пьянстве, приведенную пользователем, имени которого не запомнил. Пользователь этот утверждал, будто некий «Ричард Турбервиль», побывавший в 1568 г. в России, внес свою лепту в создание мифа о варварстве, дикости и порочности русского народа. Утверждение сие меня заинтриговало, и я решил проверить, прав ли этот «юзер», ставший безымянным из-за моей забывчивости. Огромное спасибо «Яндексу» - в нем нашлось всё, ну, или почти всё по интересующему меня вопросу.
Прежде всего, выяснилось, что речь идет не о Ричарде, а о Джордже Тербервиле (так его называет большинство российских специалистов), жившем в Англии во второй половине XVI века, то есть в эпоху любезного моему сердцу Вильяма Шекспира. Джордж происходил из знатного рода, начало которому положил нормандский рыцарь Пэйн (по другим источникам Пэган) д’Эрбервиль (Payne d’Urberville), принявший в 90-х годах XI века деятельное участие в кровавой войне за английскую корону, разгоревшейся между сыновьями Вильгельма Завоевателя. Рыцарь отличился в карательной экспедиции, проведенной в Уэльсе под руководством графа Глостера против восставших баронов валлийских марок. За жестокость, проявленную при подавлении восстания своих нормандских экс-земляков, сэр Пэйн удостоился чести войти в историю под устрашающим прозвищем «Гламорганский демон».
«Законный монарх» Вильгельм II Рыжий по достоинству оценил заслуги «демона», пожаловав ему титул лорда и замок Койти (Coity) с окрестностями в графстве Гламорган. Мрачные развалины замка, сохранившиеся до наших дней, расположены недалеко от современного города Бридженд в Уэльсе. Род новоиспеченного лорда пустил в Англии мощные корни. Одна из его ветвей дала пышные побеги в графстве Дорсет, которое раскинулось на юго-западе Туманного Альбиона. Как-то незаметно д’Эрбервили «энглизировались» и обеднели, превратившись в Тербервилей (the Turbervilles) и утратив в XIV веке свою принадлежность к категории лордов и сословию рыцарей. В XVIII веке род окончательно захирел, хотя его потомки до сих пор тихо проживают в городах и весях Соединенного Королевства и не менее Соединенных Штатов Америки. Мировую славу этому древнему, но деградировавшему клану принес знаменитый роман Томаса Харди «Тэсс из рода д’Эрбервилей».
Однако вернемся к «нашему» Джорджу из шекспировской эпохи. Дорсетские Тербервили XVI века еще не потеряли дворянства, и молодой отпрыск славной фамилии, родившийся около 1540 года, имел все права на то, чтобы, подписывая письма, ставить после своего звонкого имени сокращение Gent., то есть «джентльмен». Кстати, этого сословного звания, полученного Джорджем так сказать по наследству, в течение двадцати лет безуспешно добивался от короля богатый перчаточник Джон Шекспир, и добился-таки (но уже от королевы) его успешный сын Вильям. Правда, для того, чтобы заполучить престижное джентльменство с гербом и шпагой и званием "мастера", Вилли пришлось стать признанным драматургом, которого впоследствии назовут гением мировой сцены. А ведь его корни по материнской линии тянутся аж от саксонских баронов Арденов, чей род будет подревнее тербервильского!
Итак, молодой Джордж Тербервиль получает высшее юридическое образование, отучившись в положенных колледжах, включая престижное заведение в Оксфорде. Он, как водится, проживает в стольном граде Лондоне и становится членом одного из судебных «иннов» - корпорации адвокатов, напоминавшей в то время нечто вроде профессионального клуба, который располагает отдельным зданием, проводит заседания, устраивает совместные трапезы и даже театральные представления. Известен курьезный случай, когда член инна, сам Фрэнсис Бэкон, организовал для коллег представление одной из ранних шекспировских пьес. То ли юристы были не в духе, то ли скверно играли актеры, но спектакль провалился, и будущий лорд-хранитель печати, а по совместительству великий мыслитель, едва унес ноги от разъяренных «барристеров» и «солиситоров».
Видимо, лондонская жизнь оказалась юному юристу не по карману, поскольку до нас дошли сведения о непогашенных долгах честолюбивого адвоката. С другой стороны, нам известно также, что Джордж приобрел в среде собратьев по ремеслу репутацию «мастера пера» и «делового человека» - a man of affairs на языке того времени (любопытно, что в России середины 19 века слово "аферист" означало "деловой человек" без какой-либо отрицательной коннотации). Таким образом, можно предположить, что литература (сочинение стихов) отодвинула профессию нашего правоведа на второй план, а его предприимчивость граничила с авантюризмом. Кроме того, есть основания полагать, что молодой дворянин любил азартные игры, в которых ему не слишком везло.
Поэтому я не вижу ничего удивительного в том, что в 1567 году Тербервиль с радостью принимает предложение королевского чиновника, эсквайра Томаса Рэндольфа, стать его секретарем и отправиться с дипломатической миссией в Московию. Еще бы, загранкомандировка позволит заработать круглую сумму фунтов стерлингов, которая умилостивит кредиторов, и познакомиться с экзотической страной, о которой в Европе мало что известно!
В июне следующего, 1568 года, английская миссия, состоящая, как написал ее глава Т. Рэндольф, «наполовину из джентльменов, жаждавших посмотреть мир», погрузилась на корабль и взяла курс на Архангельск. Цель миссии заключалась в том, чтобы добиться от Иоанна Васильевича продления торговых привилегий, милостиво предоставленных царем в 1554 году аглицким купцам-учредителям Московской компании. Великий государь в то время сватался к принцессе Элизабет Тюдор и посему решил осчастливить ее земляков-бизнесменов правом беспошлинной торговли в России, ну, и некоторыми другими подачками. Разумеется, для такой щедрости были и иные причины, например, враждебное окружение сопредельных держав, или другими словами, экономическая блокада страны.
Однако спервоначалу английским дипломатам шибко не повезло: царь в эту пору принялся чудить. За три года до визита Т. Рэндольфа он завел опричнину, сиречь систему чрезвычайных мер, включая государственный террор. С севера Москве стали грозить шведы, с запада – Польша и Литва, с юга – Крымский хан, хозяйничавший на «Изюмском шляхе». Засуха, голод, чума терзали Московское царство. Изменил Курбский. Выступил с прилюдными обличениями царя митрополит Филипп и некоторые известные юродивые. Англичан держат под замком, не пускают в Москву, где в то время плетутся интриги и ведется невидимая для обывателей борьба против «первосвященника», закончившаяся его смертью, а точнее убиением «при невыясненных обстоятельствах». Родственникам Филиппа – боярам Колычевым – рубят головы.
Более полугода англичанам чинят препоны. Дипломаты томятся под Архангельском в полной неизвестности, чувствуя себя то ли в ссылке, то ли под домашним арестом. Наконец им дозволяется отправиться в столицу, где их принимает один из главных опричников – князь Афанасий Вяземский. Он организует аудиенцию, и – о счастье! – царь подтверждает право «торговать безданно, беспошлинно», да еще и расширяет Московской компании ее и без того не узкие привилегии. Миссия с радостью и чувством глубокого облегчения удаляется восвояси (правда, в 1569 году Иван Васильевич все привилегии для англичан отменил, поелику Лизавета так и не поддержала притязаний царя на ливонскую Прибалтику; однако это - совсем другая история).
«Уставший, но довольный», Джордж Тербервиль благополучно возвращается на родину и становится «благополучным» человеком: долги уплачены, а литературные дела идут в гору! Нам известно, что он публикует цикл стихов, озаглавленный «Описание мест и нравов страны и народа России». «Описание» до нас не дошло, однако, по мнению специалистов, три стихотворения этого цикла были включены в вышедший позднее авторский сборник «Трагические повествования» (1589 г.). Вскоре переиздаются ранние произведения Тербервиля: эпитафии, эпиграммы, песни, сонеты. Наш герой развивает бурную литературную деятельность, его переводы из Овидия, Горация, Бокаччо и Банделло, а также еще одного итальянского автора – Джанбатисты Спаньюоли из Мантуи - имеют успех у читающей публики. Пользуется спросом переведенное им с французского пособие по соколиной охоте (1575 г.). В 1587 году издатель произведений Тербервиля загадочно сообщает о том, что автор переживает «трудные времена», однако в 1594 году, по свидетельству известного антиквара той эпохи Э.Вуда, Джордж «жил в большом почете и вел себя как истинный джентльмен, а его общества искали все». Скончался он не позднее 1597 года и был отнесен британскими литературоведами к «третьестепенным» авторам шекспировской плеяды мастеров художественного слова. Современные британцы находят его стихи монотонными и «манерными».
Так что же такого пакостного написал о России этот «истинный джентльмен»? А написал он гнусный пасквиль на русских людей, причем в значительной мере для того, чтобы угодить современному ему читателю, падкому на экзотические росказни о русском медведе и казаках-разбойниках. Ну и в расчете заработать на этом деле круглую сумму. Напомню, что речь идет о трех стихотворениях, написанных в форме писем и адресованных некоему «мастеру» Эдварду Дэнси и незнакомым нам мистеру Спенсеру с мистером Паркером. Были такие люди, не были, историческая наука не в курсе, однако для нас, это, собственно говоря, не важно. Упомянутые стихотворения Тербервиля по меньшей мере дважды переводились на русский язык, и я буду приводить отрывки из них в переводе лауреата государственной премии Григория Михайловича Кружкова — доктора филологических наук, профессора, считающегося одним из лучших переводчиков англоязычной поэзии.
Эпистолы написаны рифмованными двустишиями, старинным английским «размером птичницы», то есть количество слогов в строках меняется в пределах 12-14. Британские исследователи полагают, что Тербервиль здесь подражает скорбной манере Овидия («Письма с Понта») и черпает информацию о нашей стране из книги папского посла в России Сигизмунда Герберштейна «Записки из Московии». Отдельные картины, нарисованные «пером мастера», не лишены живости и колорита, многие его суждения желчны и высокомерны, некоторые просты ошибочны. Нельзя не почувствовать, что Тербервиль с превосходством и презрением смотрит на московитов, как бы советуя читателю-европейцу воздержаться от поездок в медвежий угол, коим ему представляется Россия. Но давайте по порядку.

Первым делом автор спешит поведать нам о беспробудном пьянстве русского человека, который даже не закусывает:
 «Пиянство тут закон, а кружка — старшина,
И самой трезвой голове раз в день она нужна.»

Объективно говоря, известные основания для обвинения нас в алкоголизме, у Тербервиля есть. Достаточно вспомнить крылатое выражение Красного Солнышка «Руси есть веселие пити». По сообщению Герберштейна, все официальные приемы при царском дворе начинались с водки под жареного журавля, после чего пирующие обязаны были пить мальвазию, "греческие вина" и разного рода меды. "Ибо за хороший прием и роскошное угощение считается у них только то, когда гости напоены допьяна", - свидетельствует Герберштейн. Однако он же утверждает, что в царствование Ивана III большинству московитов разрешалось вкушать вина и меды только по церковным праздникам. Исключение составляли, по словам Герберштейна, дружинники великого князя.
К тому же сам автор чуть ниже сообщает нам, что первым напитком для всех русских от мужика до царя является «терпкий и приятный» kvas, который вовсе «не хмелен», в то время, myod занимает лишь второе место.
Эх, были ж времена, когда русские люди принимали на грудь пенные меды! Чудный, полезный, насыщенный витаминами напиток (употребляемый в умеренных дозах, разумеется)! Так, что здесь я автора решительно не понимаю и ответственно заявляю, что на тогдашнюю действительность он гнусно клевещет! Да и нечего на Россию пенять, коли добрая старая Англия в то время не просыхала.
В доброй старой Англии 16-17 веков народ, включая женщин и детей, жажду утолял исключительно элем или сидром, которые по градусам были вполне сопоставимы с нашим квасом. Духовенство - на то есть документальные подтверждения - баловалось в тех же целях кларетом, а многие, от презренных актеров до аристократов - импортным вином.
Вспомним-ка сэра Томаса Мора, попросившего казнить его через утопление в бочке с мальвазией. Или о «яблоне Шекспира» близ местечка Бидфорд в Уорикшире. Почитатели таланта выдающегося драматурга стекались толпами, чтобы посмотреть на памятное дерево, под которым молодой Вилли, как утверждают, набравшись яблочного эля, нередко оставался ночевать, ибо был неспособен встать на ноги.
А что сообщают нам шекспироведы о причинах, усугубивших смертельную болезнь гения? Приехали к нему, говорят, в Стратфорд гости: Бен Джонсон и Мартин Дрейтон, хозяин накрыл для дорогих друзей стол, ну, выпили лишку, и Шекспир, подцепивший накануне простуду, так и не оклемался.
Ладно Шекспир, а вот помянутый только что Бен Джонсон прямо писал земляку шотландцу Драммонду, что любит грешным делом заложить за воротник. А Марло, Кид, Нэш и старый греховодник Грин разве не прославились своим беспробудным пьянством? Здесь уместно вспомнить и Роджера Мэннерса, пятого графа Ретленда, посетившего летом 1603 года с дипломатическим поручением Копенгаген. До нас дошли воспоминания шокированного графа: датские вельможи только и делают, что пьянствуют, да еще заставляют пьянствовать иностранных гостей. Ну, совсем как у нас – «ты меня уважаешь?»
Развивая тему пьянства, напомню, что в Северо-Западной Европе, от Франции до Германии вплоть до 19 века бытовали поговорки: "Пьет как швед", "Буянит как швед". Речь шла о шведских морячках, напивавшихся до изумления в балтийских и североморских портах и устраивавших там настоящие побоища.
А не заглянуть ли нам, кстати, в капитальный труд "История Европы"? Читаем в третьем томе этого многостраничного произведения, что 16 век в Германии называли "веком пьянства"; что тогда же в благословенном южном Провансе потребление вина равнялось 1-2 литрам на человека в день; что в описываемую эпоху в Западной Европе стали усиленно гнать и пить "горячие вина": коньяк во Франции, шнапс в Северной Германии и Нидерландах, малагу, мадеру, портвейн в Испании и Португалии, также разные там мозельвейны, рейнвейны и эльзасские вина на западе и юге германских земель. О виски в Британии скромно умолчу.
А что это я всё про лицемерный Запад? Обратим-ка взоры на правоверный Восток, где Коран запрещает мусульманам употреблять виноградное вино. Вот что еще в начале XV века записал в своем дневнике кастильский дипломат Руй Гонсалес де Клавихо, побывавший в Самарканде в гостях у самого Тамерлана: "И на этом пиру сеньор (Тамерлан) приказал пить вино и пил его сам... Вино они (слуги на пиру) подают до еды столько раз и так часто, что (пирующие) делаются пьяными, и для них праздник не праздник и веселье не веселье, если они не напьются допьяна... А если кто не хочет пить, говорят, что он оскорбляет сеньора, так как все пьют по его воле. И даже большие чаши наливают доверху и никто не смеет недопить..."
Наконец, лет через сто после визита Тербервиля в Московию английский лекарь Сэмюэль Коллинз, побывавший как в Речи Посполитой,  так и в Московском царстве, сделает следующее заключение:"Они (поляки) преданы пьянству больше, нежели русские, и так беспокойны бывают пьяные, что у всех почти дворян остаются на теле рубцы, которые они носят как знаки отличия, приобретенные в битвах Вакховых" (т.е. в пьяных драках).
Так что мы по части выпивки выглядим "ничуть не хуже" остальных. Подводя промежуточный итог, считаю, что Тербервиль, упрекающий нас в алкоголизме, абсолютно не убедителен.
Далее, однако, следует более серьезное обвинение.

«Распущенный дикарь, он мерзости творит
И тащит отрока в постель, отринув срам и стыд.
Жена, чтоб отомстить, зовет к себе дружка,
И превращается в содом дом честный мужика.»

Про жену я пока умолчу. А насчет содомского греха замечу, что такое дело среди простолюдинов-московитов случалось, хотя и в чрезвычайных обстоятельствах. Так, историки сообщают, что в 1552 году в условиях затянувшейся осады русским 150-тысячным войском Казани имели место «случаи разврата», выражавшиеся в том, что старослужащие пользовались услугами воинов помоложе. Ежели говорить о персоне Иоанна Васильевича, то кое-кем, начиная с Н.М. Карамзина утверждается о гомосексуальной связи царя с его прислужником Федором Басмановым. В то же время, как говорят, Грозный этим делом особо не увлекался.
Но ведь и в Англии обстановка была не такой уж идиллической. Разве лирический герой шекспировских сонетов не признается в любви к женоподобному lovely boy? Разве не обвиняли Кристофера Марло в гомосексуальных связях? Разве не шептались о странной привязанности братьев Бэконов, Френсиса и Энтони, к мальчуганам? А Его Величество король Иаков I разве не питал слабости к аристократам-тинейджерам – графу Пембруку (не помню, какому по номеру) и первому графу Монтгомери?
Про общую половую распущенность англичан времен династии Тюдоров Тербервиль почему-то молчит! Но разве король Эдуард VI Тюдор не умер в нежном возрасте от «испанской болезни»? Об английском простонародье той эпохи и говорить нечего - например, как свидетельствует британский исследователь П. Экройд, 40% жителей графства Эссекс состояли под судом по обвинению в сексуальных правонарушениях!
В 16 веке стольный град Лондон много раз страдал от эпидемий чумы. По подсчетам, эпидемии уносили до 14% жизней столичных жителей. Англиканские священники в своих проповедях утверждали, что чуму насылает Господь за "содомские грехи" лондонцев. Что ж, ихним попам виднее, и не должно Тербервилю на московитов пенять, коли английская физиономия крива.
Обратимся к москвитянкам (я не боюсь этого слова) в изображении Тербервиля: они-де и «склонны к плотскому греху», и щеки-де у них немыты, но зато нарумянены, напомажены и набелены «известкой». Все как на подбор носят на груди кресты, а в ушах серьги. До нашего писателя-дипломата некий анонимный англичанин в 1557 году оставил следующее наблюдение о русских женщинах: «Они так намазывают свои лица, что почти на расстоянии выстрела можно видеть налепленные на них краски». Ну что ж, сермяжная правда в приведенных строках имеет место (быть).
Дошла до нас из лохматого X века даже новгородская берестяная грамота, написанная мужней женой своему полюбовнику: что же ты, сокол ясный/голубь сизый, забыл свою козочку? В гости не ходишь, носу не кажешь? А щеки-то с губами у меня, между прочим, червлёны, бровьми-то я, яко и прежде, союзна... Токмо прелюбодейство - явление глобальное, не расейские дамы первые, не оне последние. Однако судили тогдашние англичане наших женщин, исходя из представлений, характерных для английского общества той эпохи. В то время обильная косметика на лице англичанки однозначно свидетельствовала о том, что ее носительница – шлюха. За исключением, конечно, королевы-девственницы, которая после 40 лет начала так мазаться, что даже на парадных портретах ее черты как бы скрывала белая маска. Послы иностранных государств, аккредитованные при английском дворе, в посланиях своим суверенам иронизировали по поводу внешности первой леди Англии, лицо которой, дескать, покрыто «белилами как штукатуркой». При этом и все придворные дамы Елизаветы I вынуждены были следовать монаршему примеру.
Что до распутства дам, то и в этом интересном деле вряд ли мы были впереди Европы всей: в той же Англии деревенским девкам дозволялось жить с дружками. Предварительно молодые должны были объявить, что ежели отношения у них заладятся, они впоследствии заключат брак. Общеизвестно, что графиня Мэри Сидни-Пембрук, будучи замужем за стареньким графом-импотентом, умудрилась родить двух крепких сыновей – помянутых выше Уильяма Герберта, графа Пембрука, и Филипа Герберта, графа Монтгомери. Скромно умолчу об английских леди, дамах полусвета, разбитных горожанках и труженицах из сословия йоменов, воспетых первоклассными английскими поэтами и относящихся, увы, к категории «жриц любви» (вспомним пресловутую Смуглую леди шекспировских сонетов, здорово смахивающую на тогдашнюю куртизанку Эмили Леньер). А что до немытости щек расейских барышень, так Тербервиль имел дело главным образом с представительницами низших слоев русского общества. Он сам в одной из эпистол признает, что жены прикованы к «вонючей печи» и продают свои тела, чтобы оплатить «долги мужей». Как отмечает шотландский купец Флетчер, «есть у них грубый обычай… а именно тот, что муж, разлюбивший жену, или по какой-либо другой причине, может идти в монастырь и постричься в монахи под видом благочестия, и, таким образом, оставить жену, чтобы она заботилась о себе сама, как умеет». Таких брошенных жен на Руси поджидали сводни, определявшие бедняжек в публичные дома, коих немало было на севере России, рядом с факториями английских купцов.
Между прочим, известный английский импрессарио шекспировского времени Филип Хенсло содержал в лондонском предместье театр «Роза», а рядом с ним – дом свиданий «Малая Роза».
Так что – им можно, а нам нельзя? К слову, пытливый англиканский священник Ричард Джеймс (XVI-XVII века), составивший нечто вроде русско-английского глоссария, сохранил для нас нецензурное отечественное слово того времени, которое для его английского уха звучало как priyobonna – так называли на Руси девушек, потерявших невинность до брака. Не в силах перевести термин на английский язык, священник решился разъяснить его значение латинскими словом antefututam (уже имевшая половую связь).
Некоторый бальзам, однако, льет на мои душевные раны иностранный "турист", он же архидьякон Павел Алеппский, побывавший в Московии в 1654-1656 годах. "Знай, - пишет он кому-то, - что женщины в стране московитов красивы лицом и очень миловидны; их дети походят на детей франков, но более румяны..."
Ладно, с пьянством и развратом мы разобрались. Что дальше? А дальше самое святое – православная вера, над которой глумится Тербервиль.

На Идолов кадят, а Бог у них забыт,
Святой Никола на стене им больше говорит.
Считается у них за грех и за порок,
Коль нету в доме образов — покрашенных досок.
Помимо тех досок, на стогнах тут и там
Стоят дощатые кресты, и бьют челом крестам,
И крестятся на них, и бьют челом опять:
Такого пустосвятства, друг, нигде не отыскать.

Московское государство, по наблюдениям Тербервиля, переполнено «монахами, монашками, священством на каждом углу, храмы забиты идолами». Что тут сказать? Во-первых, автор эпистол снова суется в чужой монастырь со своим уставом. Если в Англии в то время развертывалась реформация, сопровождавшаяся казнями и притеснениями «папистов», а также отказом от богослужебного использования статуй и изображений, то в России религиозная ситуация была совершенно иной. Доходившие до московитов сообщения об ожесточенных религиозных войнах в Европе укрепляли их во мнении, что "истинная" христианская вера сохранилась только на Святой Руси. Еще раз вспомним Шекспира, точнее его 66-й сонет: And purest faith unhappily forsworn - "И чистейшая вера злосчастно поругана". Да ведь это же явный намек на насильственное утверждение англиканства при короле-бабнике Генрихе VIII и его дочери "королеве-девственнице"!
Поэтому я объясняю нападки англичанина ограниченностью его мировоззрения, неспособностью и нежеланием понять чужое и чуждое ему общество. Не удивительно, что свою «историческую» ненависть к «ирландцам-дикарям» автор переносит и на русских. Приведу здесь, однако, не совсем к месту один не очень приятный исторический факт: из четырех вьюношей, посланных царем Борисом Годуновым на учение в английские ВУЗы (Итон, Винчестер, Кембридж, Оксфорд), двое, поступив на службу в Ост-Индскую компанию, увы, погибли, один сгинул "неведомо куды", а один стал англиканским священником и отказался возвращаться на родину, когда правительство первого Романова вспомнило о нем.
Когда Тербервиль в своих посланиях осторожно касается темы политического устройства и правовой системы России, он становится на удивление прозорливым.
 
И сам я не пойму, зачем сменили мы
Свой дом на сей Полярный край, обитель льдов и тьмы,
Дикарскую страну, где власть Закона спит
И только самовластный Царь прощает и казнит
По прихоти своей, и часто без вины.
А впрочем, мы монарших дел касаться не должны.
Домысли сам, мой друг, как жить в таких краях,
Где беззаконие — закон и всеми правит страх…
 … Страна, где произвол — единственный закон,
Обречена большим бедам, и царь в ней обречен.

Тут особенно не поспоришь: лет через 40 после выхода этих стихов в свет Русь-матушка погрузилась в страшный хаос Смуты. Династии Рюриковичей и, впоследствии, Романовых действительно оказались обречены. И до сих пор закон можно поворачивать как дышло.
Зловеще выглядят заключительные строки третьей эпистолы: «Не заслужить прощенья им и не уйти от зла, Кто грешничает, не страшась Господнего жезла». Хотя, конечно, можно было бы отметить, что и в Англии рубили королевские головы, например, в середине XVII века, Карла I, внука казненной при жизни нашего автора Марии Стюарт; можно вспомнить о кровавой диктатуре Оливера Кромвеля и движении пуритан, которое отчасти и было реакцией низов на разложение и произвол верхов в Англии. Однако осторожность Тербервиля становится понятной, если вспомнить тираническое правление английского короля Генриха VIII Тюдора, отправившего на плаху от 50 до 70 тысяч своих подданных. Об изуверствах венценосца-тирана обличитель русских нравов не мог не знать - король умер всего за 20 лет до описываемых событий.
Впрочем, я не хочу воспринимать всерьез морализаторские и провидческие сентенции Тербервиля, навеянные в большей степени традиционной трактовкой царского периода истории Древнего Рима, чем пониманием ситуации в Московии. Скорее, божьей кары заслуживает вся западная цивилизация с ее двойными стандартами, лицемерием и пороками, к которым, увы, приобщились и мы, русские.
Прискорбно, что в западноевропейском массовом сознании еще с 16 века укоренился стереотип о Московии как о царстве раболепия. Даже в сонетах сэра Филипа Сидни, этого идеала английского рыцаря эпохи Елизаветы Тюдор, можно найти такие строки:

... Теперь утратил я и эту волю,
Но, как рожденный в рабстве московит,
Тиранство славлю и терпенье холю,
Целуя руку, коей был побит...

Сказано вполне в духе пасквилей Тербервиля.
Однако всё это было, как говорят, французы, du cote noir. А как же с объективностью и позитивом? Неужели ничего кроме myod’a и kvas’a, заезжему «джентельмену» у нас не понравилось? В общем-то, рассказывая о необъятных просторах нашей страны, зоне рискованного земледелия, холодах и русском морозе, Тербервиль вполне объективен и достоверен: «Зимой тут холод лют, морозы таковы, Что всюду лед, и не сыскать в лугах клочка травы… Семь месяцев зима, и холод столь велик, Что только в мае на поля идет пахать мужик». Приятно читать похвальное слово английского дворянина русской избе, в которой он отлично выспался на медвежьей шкуре; о слюдяных окнах, пропускающих «изрядный свет» (умолчал лукавый иностранец о том, что в его родной Англии русскую слюду предпочитали местному стеклу!), о радушии и гостеприимстве хозяев, принимающих постояльцев. Он с восхищением пишет о ловкости русских наездников, их виртуозном умении стрелять из лука. Тербервиля изумляет искушенность русских в шахматной игре и поражает азарт, с каким «резались» в кости русские люди эпохи Ивана Грозного.
Правда, и здесь он так и норовит нас уколоть: «Скажу уж заодно о том, каков их скот, С английскою скотиной он в сравненье не идет. Коровы и быки — сплошная мелкота, Вкус у говяды водянист, бифштексу не чета». Примерно так же, между прочим, отзывались в то время англичане о крупном рогатом скоте и национальных блюдах испанцев – их постоянных противников в религиозных войнах XVI-XVII веков. А уж как клеймили англо-саксы соседей-голландцев, их основных конкурентов на европейских рынках и в Атлантике! Тут и жуткие легенды о Летучем Голландце и выражения типа pay Dutch (каждый из собутыльников в таверне платит только за себя), и Do the Dutch - покончить с собой, и Double Dutch (тарабарщина, "китайская грамота", язык хуже голландского), и Dutch headache - похмелье, и Dutch concert - какофония, кошачий концерт, хотя, собственно, говоря, Dutch – это искаженное Deutsch – англичанам, сидевшем на своем острове в изоляции, все германские народы на континенте казались немцами.
Ну, не пришлись по желудку автору стихотворных писем блюда русской кухни! Бывает. Вот в венгерском языке до сих пор живет поговорка «Каша - не еда. Словак - не человек». А зловредное суждение джентльмена я спокойно парирую доводом, что ихний bacon and eggs тоже не фонтан, не говоря уже об овсяной каше и мутном и теплом эле. Не стоит также обращать внимание на презрительные реплики Тербервиля насчет наших рубах, портов, однорядок, армяков, кафтанов, колпаков и шуб. Помнится, А.С. Грибоедов устами Чацкого с не меньшей горячностью костил западную одежду за ее неудобный и казавшийся ему абсурдным покрой.
Что же в сухом остатке? Тенденциозность и враждебность оставлю на совести давно ушедшего в мир иной автора, за интересные сведения о стародавней России поблагодарю его, нелицеприятную, но справедливую критику приму.