Зимний багульник

Цветущим разнотравьем Сибирь не обижена, тем более Южное Прибайкалье, где всего много – земли, тепла, влаги и чистого воздуха.

Гвоздики, ирисы, лилии – жёлтые и красные в крапинку, Кукушкины слёзки, Венерин башмачок, синие россыпи незабудок, колокольчики, кипрей – замучаешься перечислять. А сколько ромашек! Упасть бы в них лицом и обнять всех сразу… Или всеми любимые жарки – где их только нет! Целые поляны, целые моря огненно-рыжих, золотистых цветов – зайдешь в такое море по колено и утонешь, захлебнёшься от восторга.

Впрочем, не будем спешить тонуть. Есть у нас ещё багульник, он стоит в стороне, на взгорке, упрятан в лесу и потому пока не заметен. Кусты багульника не назовёшь цветами. Кусты, они и есть кусты. Бывает, что угодишь в них случайно, пробираясь по лесу, и проклянёшь всё на свете, пока выберешься. Цепляется, хватает за ноги и за руки и проходу не даёт. Пожалуй, только этим он и заметен большую часть года.

Но не зря придуман апрель. Не заметить цветущий багульник в эту пору просто невозможно.

Потому невозможно, что сибирский апрель, он лишь наполовину весенний. Тёплые дни перемежаются со снегом, метелями и морозами. На северных склонах ещё киснет снежная каша, ещё холодно и голая земля кажется безжизненной. И вдруг видишь эти сиреневые, багряные сгустки, бьющие в глаза и в душу таким ярким и радостным светом.

Багульник зацвёл! Это гораздо важнее, чем какие-то выборы или гастроли поющих идолов.

А есть ещё одна новость, она скорее для людей приезжих – ветки багульника зацветут даже посреди зимы, если опустить их в стакан с водой.

Этим я и воспользовался однажды, когда шёл по завьюженной тропе на свою смотровую площадку, что на вершине горы, на берегу Иркута.

Как оно упоминалось, кусты имеют обыкновение расползаться вширь и ввысь, всячески препятствовать прохождению погружённого в себя человека. И вот опять они пристают, лезут, отвлекают, хотя тропу расчищал недавно, всего год назад.

Приходится отламывать, бросать мелких вредителей в снег, чтобы знали, кто на тропе хозяин. А хозяин обычно тот, кто сам себя таковым считает.

И тут приходит мысль, не то чтобы гениальная, но достаточно здравая – зачем бросать? Можно принести домой, поставить в воду. Расцветут. Приближается 14 января, «старый» Новый год и – памятный день в жизни двух людей, более чем знакомых. Поеду в Иркутск.

Будет сюрприз – букет живых цветов. Не ахти какой букет, не белые розы, но всё-таки. Кой-кому приятно будет узнать, что кто-то что-то и зачем-то помнит.

Похоже, что багульник проникся моими планами. Точно к назначенному сроку он раскрыл большую часть цветочных почек. Созрел сюрприз. Но вместе с ним свалилась на мою голову погода. Оно понятно, что 14 января не 14 июля, но почти под сорок – зачем же так-то?

Надо выкручиваться. Никто меня не ждёт, о своих планах знаю только сам, но и менять их не люблю. Решил и – точка. Некоторая упёртость в этом наблюдается.

Мороз поджимает, одеваюсь, как на  Северный полюс: шуба, валенки, шапка с опущенными «ушами». Багульник запеленал как младенца, сразу в несколько газет, упрятал на груди, под шубой. До автобусной остановки идти около километра, семь минут быстрого хода. Ничего ему не сделается за эти семь минут. Подойду точно к отправлению и – в тёплый автобус.

Увы, наши предположения не всегда совпадают с действительностью. Известная русская «авоська».

По закону подлости большинство автобусов ломаются почему-то в самые сильные морозы. Кто-то приехал на такси и привёз известие: рейс Шелехов – Шаманка – Шелехов на сегодня отменяется. На этом же такси укатили самые пронырливые. Но можно сказать иначе – люди с самой хорошей реакцией. Оставшийся народ стал расходиться.

Мне бы последовать за народом, как принято в общинном обществе, но уже включилась упёртость, а задний ход у неё работает лишь иногда, как в ископаемом авто системы «Запорожец».

Время ползёт к семи вечера. Зимняя ночь,  темно, как у негра в…
Мороз – колотун забавляется с оставшимися упёртыми, кому-то предлагает руками поупражняться, как на трибуне Думы, другому советует попрыгать на месте, монетками побренчать, третьего просит поплясать. Охотно соглашаемся.

На что же мы надеемся, трое оставшихся бедолаг? А вот на что – расчёт имеется. В стороне кучкуются, тоже топчутся представители трудового класса, ждут дежурную машину. Мы знаем, что «вахтовка» уже скоро прибудет и отвезёт тружеников лесоповала в соседнее село Моты, что в семи километрах.

А тут и мы присоединимся!

Уговорим водилу отвлечься от скучных дел, домчать нас с ветерком до столицы района города Шелехова. Всего-то тридцать кэмэ – что ему стоит? Не на себе повезёт, на колёсах.
Ну, а мы в долгу не останемся. Скинемся ему на полбанки, для хорошего человека не жалко. В такой-то мороз да дерябнуть стакашок, да солёненьким закусить! Да кто против устоит? Не родился такой.

И вот подъезжает чудо техники, насквозь промороженный автобусик типа «Автозак». Просматривается только лобовое стекло. Видно, что водитель в автобусе есть. Одет он тоже серьёзно – в шапке-ушанке, в телогрейке и ватных штанах, изрядно промасленных для того, наверное, чтобы лучше держали тепло. А заодно не пропускали бы воду.

Водителю наша идея понравилась.

– Ну, залезайте в салон. Маленько прохладно там, печка не работает, ну это ничего, как-нибудь перетопчетесь. Вы же мужики? Мужики. Значит – орлы.

Скукоженные «орлы» протиснулись в конец ледяного короба, ужались в ледяные сиденья и стали похожими на нахохленных кур.

Мужественно преодолели расстояние от пункта А до пункта Б. Бригада трудящихся рассосалась по домам, а мы пересели поближе к источнику тепла – мотору. Напросился ещё один пассажир, рослый плечистый мужик, и пришлось ему крепко нагнуться, чтобы войти.

– Во, ещё одна лошадиная сила. Пригодится, - пророчески пошутил шофёр. – Если на подъём не потянем. Скользко там, можем не вытянуть.

Первый десяток километров проехали терпимо. Потрёпанное транспортное средство вполне годилось для неспешных передвижений по ровной дороге. Возле водительской кабины вправду оказалось теплее, даже не шёл пар изо рта. Но чувствовалась другая неудобица – вместе с теплом от мотора шёл неприятный удушливый душок.

Новенький повёл носом и знающим тоном заявил:
– Где-то выхлопной коллектор сифонит.

Никто не откликнулся. Да и в самом деле – чего теперь умничать, какие-то слова говорить? Уж как-нибудь бы доехать. Не до комфорта тут…

У меня при этом ещё одна забота, тайная. Цветы. Как они там? Живы ли? Не однажды возникало желание заглянуть под шубу, посмотреть. Но это было рискованно. Такие нежные лепестки и такой лютый холод… даже малое прикосновение погубит их наверняка.

А ещё есть опасение, что могут заметить.

Оно понятно – нет ничего зазорного в том, что человек куда-то везёт цветы. Но сама идея… Можно же привезти другой подарок, флакон дорогих духов, например. Почему живые цветы? Добираться невесть как, семьдесят километров да с несколькими пересадками, на разных автобусах да в этакую морозяку. Нет, не поймут меня люди, скажут «крыша поехала».

Ну и пусть говорят, что хотят. Всё равно доберусь, всё равно сохраню. Он же таёжник, мой багульник, а значит – живучий! И лежит возле сердца, которое ещё бьётся.

Водитель включил пониженную передачу. Мотор взревел и натужно потянул автобус вверх, на перевал.

– Ну, держись, братва! Тягун пошёл.

Да мы и так держимся, куда нам деваться. Держимся за отполированные ладонями поручни, всматриваемся в вытаявший круг на стекле, как в амбразуру. В жёлтом свете фар тускло блестит уходящая вверх дорога. Проплывают тёмные тени деревьев. Появляются и пропадают по правой обочине заснеженные холмики, похожие на муравейники. В них воткнуты вешки с красной надписью «ПЕСОК».

Шофёр, по всему видать, бывалый. Идёт внатяг, не прёт дуром, как иные лихачи. Перед самым перевалом он решил перейти на первую скорость, но «поймал» её не сразу, вышла заминка. Машина потеряла разбег. Поползли совсем медленно, с трудом наматывая каждый метр на колёса.

– Ну, давай, родимая, давай, – стонет водитель, – давай ещё маленько, выручай, не подводи.

Повисло тяжёлое молчание.

Почувствовалось, что все пассажиры сжали зубы и напряглись каждым мускулом, мысленно помогая машине. И, кажется, наши старания действовали – автобусик выползал наверх и почти уж выполз, подъём стал закругляться, как вдруг в темноте возник задний борт буксирующей впереди машины.

– Уходи влево! – сразу крикнули двое.

Вместо ответа шофёр выключил мотор, до отказа вытянул ручной тормоз и лишь затем буркнул зло:

– Нельзя влево. Чего орёшь? Сам не видишь что ли? – он кивнул головой в сторону, и мы увидели отсветы фар на деревьях. Сверху спускалась встречная машина.

Водитель открыл дверцу, первым спрыгнул на дорогу и повёл нас.

– Пошли толкнём! Выручим да сами согреемся.

Дружно впряглись впятером и вытолкали грузовик на удивление быстро. Вернулись к автобусу. Теперь дорога свободна, но сможем ли тронуться с места?

Не смогли. Колёса провернулись на месте, не желая цепляться за дорогу. Да за что там уцепишься, если даже ноги разъезжаются? Покрытое снеговой коркой шоссе, отшлифованное шинами до блеска, было покатым и гладким, как бок бутылки.

Бросились к ближайшему «муравейнику», распинали снег, чтобы подсыпать песка на дорогу.

Не тут-то было! Песок оказался мёрзлым. Долбим лопатой как ломом. Не  долбится. Четыре долбёжника на одну лопату. Черенок потрескивает. Значит – подгнивший, как обычно. Значит –   сломается, как обычно.

Водитель вступился за инструмент.

– Сломается, черти! Аккуратней давай.

Ишь, ты, грамотей какой выискался – «ак-ку-рат-ней». Слово-то какое выкопал… Книжки, поди, умные читает? А вот мы щас… сломается? Да и хрен с ней, с лопатой. Мы зубами разгрызём.

Сломалась, конечно.

А топор на что? Думаете – дрова рубить. Плохо вы думаете про шофёрский топор. Плохо и неправильно.  Да вы и не видели его никогда, настоящий шофёрский – весь в бойцовских шрамах и зазубринах, приваренный к железной трубе, вместо топорища. Такой удалец на всё способен, стальной трос разрубит, запросто подшипник запрессует, по гвоздям пройдётся и перед песком не остановится.

Не устоял свежемороженый песок  под боевым напором топора. Куда ему…

Песок таскали горстями, сломанной лопатой и большой консервной банкой, приспособленной под котелок, судя по закопчённым стенкам.

Насыпали под колёса и вперёд накидали, целая дорожка получилась. Это – чтобы ход набрал наш аппарат, не забуксовал снова.

Рассредоточились. Навалились, толканули. И – пошёл, пошёл, пошёл… Ура! Жизнь продолжается.

Дальше на дороге темнели пятна песка, насыпанного теми, кто проезжал до нас. Тоже долбили мёрзлые «муравейники» – сапогами, лопатами, топорами и крепкими мужскими словечками. Эх, сколько их сказано!! В адрес дорожной службы, так её, разэдак, в адрес чиновников, собирающих транспортные налоги…

Вот бы где постоять, послушать, с карандашом (ручка замёрзнет!) и блокнотом составителю народного русского языка.

Автобус докатился до «пупка»  стоит, дожидается нас. Мы идём молча, тяжело поднимая ноги, идём неровной шеренгой, как солдаты после трудного боя. Я украдкой запускаю руку под шубу – как там мой букет? Ничего, кажется, не сильно помял. Без приключений доехали до райцентра. Скинулись, как и обещали. Всё по-честному. Без особого комфорта (сами видели, куда лезли), но – доехали.

Моя одиссея продолжается. Надо ещё добраться до Иркутска, пересесть на другой автобус и доехать до микрорайона с таким согревающим названием Солнечный – вспомнишь и сразу кажется теплее. Только тогда я смогу подняться на третий этаж и позвонить в квартиру, где меня не ждут.

Был уже поздний вечер, где-то после десяти, когда остановился перед знакомой дверью. Помедлил, успокоил сердце. Нажимаю на кнопку, будто сейчас что-то произойдет. Не взрыв, но…

Меня действительно не ждали. (Но, как потом прояснилось, в холодильнике зачем-то оказалось шампанское и мой любимый торт).

– Ты приехал? Так поздно?
– Это было экстремальное путешествие. Сплав по горной реке с  препятствиями.
– Ты хотел ко мне?
– Да. Хотел к тебе. Хотел и пришёл.
– А за пазухой что? Бутылка?
– Нет. Это тебе.

Достаю свёрток, разворачиваю газеты.
– Ой… Багульник! Как ты сумел?

Глаза её сиренево вспыхнули, как лепестки багульника вспыхивают при восходящем солнце.

Что ещё нужно мужчине? Лишь бы вспыхнули глаза женщины. Больше – ничего.



***
Спустя несколько лет в её квартире появилась прекрасная картина. Цветущий багульник во всём великолепии! Внушительных размеров холст, написанный маслом, до того хорош, так броско и мастерски исполнен, что не даёт пройти мимо – не пускает. Ставит вопрос ребром – зачем, дескать, живёшь? Зачем топчешь землю, если не любишь, не любим, не понимаешь и не хочешь понять красоты.

Как не просто пройти сквозь кусты багульника, так же нелегко описать картину словами. Здесь те же непроходимые заросли чувств и ассоциаций.

Всё как будто обыденно. Обычный стол, покрытый простой белой скатертью, на столе кувшин (не ваза, но кувшин!) с цветами. Небесно-голубой фон. Всё! Почти никаких деталей.

Букет и букет. Сколько их, подобных картин? Тысячи. Но это полотно, повторюсь, останавливает. Хочется стоять и смотреть на него.

Потому, наверное, что художник сам улыбался, любуясь своим творением, сам радовался жизни. Он чувствовал буйный аромат жизни и хотел в нём жить. Его цветы на холсте тоже живут и даже, кажется, пахнут на расстоянии. Карминно-красные, фиолетовые, нежно-розовые, цветы багульника имеют множество оттенков. Они здесь в пору полной своей зрелости, все лепестки радостно раскрыты навстречу новому дню, навстречу солнцу и всему живому.

Один цветок, похоже, отжил своё – оторвался от ветки, стал падать. Но художник остановил его на полпути. И тот в раздумье – не вернуться ли назад? Или взлететь ещё выше!

Веточки багульника, около десятка, как бы небрежно брошены в кувшин, стоят как попало.

Но вот что любопытно – в нарочитой «какпопалости» просматривается природная гармония. Да! Впечатление такое, что багульник распустился не в кувшине, а где-то на своём привычном месте – на взгорке, в просторном сосновом бору.

Женщина повесила картину в своей спальне, напротив кресла, где она любит сидеть вечерами, наблюдать сумерки. Она почему-то любит именно сумерки, в отличие от большинства людей, предпочитающих дневное время суток.

Такая странная Женщина.

Впрочем,  я и сам со странностями. До сих пор ни разу не спросил, почему она выбрала эту картину. Не в память ли о тех веточках, привезённых мной в морозный вечер? Но на вопрос можно ответить вопросом: разве должна она помнить тот букет? Не должна. В её жизни было много других букетов, подаренных в другие дни другими людьми.

Давно замечено, что женщины смотрят на мир другими глазами. Иногда они лучше помнят то, что мужчинам кажется вовсе не стоящим внимания.

*
Хорошо помню, как потрясло меня это открытие, сделанное в юные годы.

Мы гуляли вдвоём по вечернему городу. Навстречу быстро шла девушка броской наружности. Как только она прошла, моя спутница спросила:

- Ты видел, какие застёжки на туфлях?

Я был ошарашен. Какие застёжки? Какие туфли? Когда я мог их увидеть? Да будь она даже в валенках или болотных сапогах, я всё равно бы не заметил. Ведь мне интересней увидеть лицо, заглянуть в глаза – красивая? Или так себе…

Ещё  одна странность для динамичного ХХI века – Женщина любит стихи. Никто уж почти не помнит, что это такое, а она, странная, любит.

Маленькие и большие, тома и томики откровений великих мужчин и женщин можно увидеть у неё повсюду – на столах и полках, на кресле, в сумочке, под подушкой. Пушкин, Бунин, Рубцов, Цветаева… Зимой, когда не хватает прочитанного, она, бывает, сочиняет сама.

Зачем? Это вы спросите сами, я не решусь.

Если рискнёте и спросите, она посмотрит с сожалением, ответит математически точно: «Стихи не пишутся зачем-то и для чего-то. Они хотят быть написанными. Им надо выплеснуться. Так надо, что откладываются все остальные дела».

Забавный вопрос «из чего складываются стихи» поднимался много раз и многими. Но запомнилось и прожилось одно: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда». Анна Ахматова.

Когда-то у странной Женщины, девочки ещё, рождались первые наивные стихи. Потом родились дети. Рождались планы на жизнь, были мечты – всё, как у людей. Потом опять пошли стихи. Родилось такое:

Природы дивное творенье
Цветёт багульник в январе!
Полёт весны и вдохновенье
Он дарит будничной душе.

Какая тайна – Боже! Боже!
В застылой веточке бутон
Цветы в крещенские морозы
Пылают царственным огнём!

Так, видно, Господу угодно
Когда печаль невмоготу
Багульник как-то благосклонно
Вдруг окропит душу мою.


И нежно-розовою дымкой
Окурит, словно фимиам
Чтоб жизнь казалась птицей чудной
Но… как сберечь багульник нам?

Лёгкая небрежность. А всё равно хорошо. Красиво. Небрежность, не бьющая по глазам, иногда по-детски озорная – стиль её жизни. И вот ещё что, стихи сложенные аккуратно и ровно, даже раскрашенные, всё-таки не будут стихами, если не пронизаны высоким чувством.

Опять – таки не знаю, не спрашивал, имеет ли отношение «Багульник» к тому, что было 14 января в далёком, отсюда почти не видном году. Может быть, не имеет.

Но…

Кто знает? Кто сможет заглянуть в тёмную, мерцающую звёздами бездну души? Нет такого человека.


Август 2010, Листвянка.

Фото из интернета.