Дорогая Элла Михайловна

Был дождливый февраль 92-го года. На мое имя пришло казенное письмо. Читать на иврите я не умела. Обратилась к знакомым, но и они еще не одолели язык. Кто-то посоветовал обратиться в отдел абсорбции: там есть комната, где принимает Меир. Он поможет. Он всем помогает.
В маленькой комнате сидел пожилой худощавый мужчина. Черные с проседью волосы, тонкие губы, внимательные глаза за большими, в пол-лица очками. Так я познакомилась с Меиром.
Письмо оказалось какой-то рекламой, но Меир сумел «разговорить» меня. К сожалению, редко встретишь людей, обладающих таким талантом, людей, которым хочется с первой встречи «излить душу». Я рассказала Меиру, как обманул меня хозяин посреднической кон- торы, вселив в домишко, явно не приспособленный для проживания: на стенах ; плесень, с потолка капает во- да, падает штукатурка. Меир взял мой телефон, адрес. Он заставил хозяина привести квартиру в такое состояние, чтобы в ней можно было жить. Он помог мне приобрести со скидкой электропечку. Привез на своей машине старую, но такую нужную мебель. В общем, мы стали друзьями. Он часто звонил мне, спрашивал, не нужна ли помощь. А иногда и навещал, чтобы поговорить, ободрить, успокоить.
… До войны Меир жил в Польше. Ему удалось спастись от фашистов, перейти границу. Вступил в Красную Армию. Воевал. Под Будапештом был тяжело ранен. Лежал в госпитале на Украине, познакомился с медсестрой, милой еврейской девушкой. Из госпиталя выписали уже после войны. Женился. Получил разрешение вернуться в Польшу. Надеялся отыскать родных, но все погибли. И тогда вместе с женой и сыном добрался до Израиля. Здесь учился, работал. Здесь родилась дочка, здесь появились внуки. Здесь вышел на пенсию. Но сидеть дома не смог. Началась большая алия. Меир в совершенстве знал польский, русский, румынский, английский и, конечно, идиш и иврит. Знание языков, доброта, умение выслушать и желание помочь ; все это очень пригодилось в его добровольной работе. Кроме приема в отделе абсорбции, Меир вел прием в одном из домов престарелых, куда устроил многих одиноких олим.
Вот туда-то однажды он и пригласил меня, позвонив мне по телефону:
; Моя подопечная ; женщина необычной судьбы. Вам интересно будет с ней познакомиться. Кстати, она ; ваша землячка, бывшая ленинградка. О вас она уже знает и ждет вас. Сейчас я заеду за вами.
В небольшой комнате нас встретила пожилая, но еще стройная женщина.
; Элла Михайловна, ; энергично пожимая мою руку, назвалась она. ; Впрочем, можно по-израильски звать меня Эллой, я не обижусь.
Меир уходит по своим делам, а мы садимся в кресла друг против друга. По ее просьбе я рассказываю о своей недавней поездке в Ленинград.
; А ведь я не коренная ленинградка, ; улыбается Элла. ; Я родилась в Киеве. Там и закончила музыкальную школу. На выпускном экзамене играла на фортепьяно своего любимого Шопена. За длинным столом сидела экзаменационная комиссия: директор школы, преподаватели и незнакомая седая женщина. Меня пригласи- ли подойти к столу. Незнакомая женщина попросила, чтобы я рассказала о себе. Я рассказала: мне в ноябре будет восемнадцать лет. У меня есть сестренка. Ей во- семь лет. Мой папа ; летчик-испытатель погиб два года тому назад, мама преподает немецкий язык.
; Ты ; способная девочка, ; сказала незнакомая женщина. ; Я ; представитель Ленинградской консерватории. Предлагаю тебе продолжить учебу у нас.
Так я стала ленинградкой. Жила в общежитии. Успешно училась. Меня уже приглашали выступать в со- ставе оркестра. Участвовала в конкурсах. На летние каникулы я всегда уезжала к родным, в Киев. В предвоенном 40-м приехала не одна, с мужем. Саша ; ленинградец, хороший инженер. И маме, и сестренке он очень понравился.
Элла поднялась с кресла, спросила: «Вы любите смотреть семейные альбомы?»
Я очень люблю рассматривать старые фотографии. Всматриваюсь в черты лица, стараясь по ним определить характер человека, его судьбу.
Элла достала старый альбом: потертый плюш, металлическая застежка. Мы сели рядом на диван. Вот фотография моложавой женщины с умным взглядом и удивленно приподнятыми бровями. Рядом мужчина в летной форме, в петлицах ; два кубика.
; Это мама и папа, ; комментирует Элла. ; А это ; я.
Она протягивает мне фото.
; Это перед последним приездом в Киев. Вот и надпись на обороте. Май. 1941 год.
С фотографии на меня смотрит белокурая красавица. Я не могу отвести глаз от этого прекрасного лица. Глаза распахнутые и такие светлые, что кажутся прозрачными, идеальной формы нос, по-детски припухлые губы, тонкие брови, как у матери ; дугой.
; А фотографии мужа у меня нет, ; с грустью говорит Элла, ; не успел сфотографироваться.
Она подняла лицо. Чистые, прозрачные, совсем молодые глаза смотрят куда-то далеко, наверно, в тот страшный 41-й.

; В то лето я поехала в Киев одна: мужа не отпустили с работы, ; начала свой рассказ Элла. ; Девятнадцатого сентября немцы вошли в Киев, а двадцать восьмого на стенах домов, на заборах появилось распоряжение на русском, украинском и немецком языках. В нем предлагалось «…всем жидам двадцать девятого сентября явиться на перекресток двух улиц (указаны названия улиц). Взять с собой документы, деньги, драгоценности,  теплые вещи. За невыполнение распоряжения ; расстрел».
В начале июля Верочка, сестренка Эллы, перенесла операцию по поводу аппендицита. Операция прошла неудачно: шов все время гноился. Трогаться в дорогу с больной девочкой мать и Элла не решились, понадеялись на «авось».
И вот теперь они втроем вместе с тысячами других евреев шли на встречу со своей смертью. Впрочем, многие были уверены, что их не ждет ничего плохого. Элла слышала, как в толпе говорили: «Здесь недалеко товарная станция, нас посадят в вагоны и увезут по- дальше от войны».
Мать сразу поняла, что их ждет впереди. Она тихо прошептала дочери:
; Ты, Эллочка, не похожа на еврейку. Спасайся! Всем нам не выбраться!
Но Элла и слушать не хотела:
; Я не брошу вас. Я до конца буду с вами.
… День был прохладный. Вещей они взяли с собой мало: Элла несла один чемоданчик. Мама крепко держала за руку Верочку. Верочка была очень бледная, шла с трудом. Огромная толпа двигалась медленно, часто останавливалась. Было уже далеко за полдень, когда толпа подошла к кладбищам. Здесь дорога была перекрыта: проволочные заграждения и противотанковые ежи. Посреди ; неширокий проход. С двух сторон шеренгами стояли фашисты и полицаи. Впереди явно слышались пулеметные очереди. Мать и дочь переглянулись. Теперь Элла уже не сомневалась, что мать была права: их ждет смерть. Вдруг она почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Элла повернула голову. Стоящий в цепи немецкий офицер в упор разглядывал ее. Потом он прошел сквозь толпу, подошел к Элле, взял ее под руку. Элла освободила руку, спросила    по-немецки: «Что вам нужно?»
; Вы не еврейка, ; твердо сказал офицер. ; Как вы сюда попали? Все провожающие давно покинули колон- ну.
Мать все поняла. Она прошептала: «Иди, доченька. Да поможет тебе Б-г!»
Офицер отвел ее подальше, посмотрел ей в глаза:
; Вы очень красивая и молодая. Вы должны жить. Уничтожьте все документы. Когда стемнеет, уходите из города. Помните, что везде немецкие патрули.
Элле удалось выйти из города. Двое суток она блуждала по лесу. На третьи сутки она внезапно вышла к небольшой одинокой избушке. Рядом с избушкой ; сарай с раскрытыми воротами, под навесом ; поленница. Посреди небольшого двора ; колодец. Несколько минут она наблюдала за домом: никакого движения. Посмотрела на часы ; начало четвертого. Ей вдруг так захотелось зайти в эту избушку, встретить там добрых людей, чтобы они напоили ее парным молоком, уложили спать на теплую русскую печь.
Элла осторожно приблизилась к избушке: никого. Заглянула в сарай ; никакой живности. Около крыльца в луже крови ; большая собака. Осторожно поднялась на крыльцо. Дверь приоткрыта. Громко спросила: «Здесь есть кто-нибудь?» Молчание. Вошла в горницу. Огляделась. Большая русская печь. У окон ; лавки. Небольшой стол. Между печкой и стеной ; ситцевая занавеска. За занавеской ; железная кровать, покрытая лоскутным одеялом, у двери два ведра с водой.
Было такое впечатление, что хозяева куда-то вышли и сейчас вернутся. Элла села на лавку. Стало смеркаться. Она почувствовала смертельную усталость. Слипались глаза. Спать… Спать. Потом видно будет.
Она подошла к кровати, отдернула одеяло и замерла: на краю кровати лежал ребенок. У Эллы упало сердце ; мертвый? Она тронула ручки: чуть теплые. Раздела ребенка. Это была девочка. Возможно, она уже прожила годик. Тельце было безжизненным, глаза за- крыты, дыхание ; неслышным. Только бы не умерла! Элла прикрыла тельце одеялом. Надо ее напоить, со- греть. Она нашла на припечке несколько коробков спичек. Заглянула в печь. Вот и таганок. Вода уже кипятится. Нашла керосиновую лампу, зажгла фитилек. Нашлась и ложечка.
Элла приподняла голову ребенка и стала потихоньку вливать в ротик теплую воду, потом еще и еще. Нет, девочка не открыла глаза, но Элла почувствовала: маленькое тельце теплеет. Она легла рядом с девочкой, прижала ее к себе и уснула.
Утром она проснулась от яркого осеннего солнца. Где она? Повернула голову. На нее смотрели два голубых глаза. Элла улыбнулась.
… Какая трагедия разыгралась в этой избушке? Куда исчезли хозяева? Почему ребенок остался один? И сколько времени девочка прожила без воды, без пищи? Все это так и осталось тайной. Да мало ли тайн оставила нам война?!
Элла выходила девочку. Хозяева здесь жили справные: погреб полон овощей, солений, сушеных грибов. В доме отыскался даже сахар. Вот только молока не было. А девочке так оно необходимо! Была она очень слабой: не ходила, не говорила, не улыбалась. Даже плакала редко. Элла назвала ее Верочкой, в честь погибшей сестренки.
Прожила Элла в этой избе почти три года. Никто за это время не «навестил» ее. Что делалось в мире, было ей неизвестно. Уходить боялась, да и дороги не знала. Но летом 44-го года встретила в лесу людей, собирающих ягоды. От них она узнала, что Киев освобожден от немцев. Элла быстро собрала в узелок самое необходимое. Люди помогли ей добраться до их села (это в шестнадцати километрах от ее избушки). А в сентябре Элла уже знакомила Верочку со своей ленинградской квартирой. Квартира была цела, а вот мужа в живых не было: в дни блокады, возвращаясь с завода, он попал под обстрел.
Элла устроилась в музыкальную школу, но вскоре пришлось уволиться. Верочка не могла посещать детский сад: все время болела. Элла стала давать дома частные уроки игры на фортепьяно, но учеников было мало. Денег в доме хронически не хватало.
С годами Верочка окрепла. Она уже училась в шестом классе, когда пришла беда ; тяжелое заболевание сердца.
; Умирала она в полном сознании. Всю ночь держала в своих руках мою руку и умоляла: «Мамочка, попроси врачей, чтобы они что-нибудь сделали. Я так хочу жить! Я не хочу умирать!»

… Голос Эллы прерывается. Я чувствую, что она с трудом сдерживает слезы. Я смотрю на тонкий про- филь этой необыкновенной женщины. Как отвлечь ее от грустных воспоминаний? И я спрашиваю:
; Простите, Элла, за мой бестактный вопрос. Вы остались одиноки или были еще замужем?
; Была, ; улыбается Элла сквозь слезы, ; и даже дважды. Первый ; ушел, ревновал к дочке. Возможно, по-своему, он был прав. Второго похоронила перед отъездом.
; А в Израиль почему решили уехать? ; допытываюсь я.
; Были в музыкальной школе у меня две ученицы, две сестренки. Очень способные. Приходит однажды их мама и говорит, что они решили уехать в Израиль. И вдруг:
; Приглашаем вас поехать с нами. Будете продолжать заниматься с девочками, а мы о вас будем заботиться. Плохо вам здесь будет. Ведь вы совсем одна.
И я решилась. Раздала домашние вещи, библиотеку, сдала государству квартиру. И поехала с семьей моих учениц. Жила в семье и не плохо жила. Любила я очень девочек. Но вот однажды глава семьи объявил, что они уезжают жить в Канаду, а старых туда не пускают. Вот и осталась бы я на улице, если бы не прекрасный человек ; Меир.
А Меир стоит в дверях:
; Наговорились? ; спрашивает он с улыбкой. ; А вы, Эллочка, рассказали, какой сольный концерт вы вчера дали в местном клубе?
; Ну уж и концерт! ; Элла смущена. ; Сыграла не- сколько любимых произведений. И, если хоть как-то порадовала пожилых, так много познавших горя людей, я счастлива.