Люська. Нравы московской Чудовки. Глава 36

Глава 36

На улице было ещё светло и пахло свежим, только что выпавшим снегом. Грохоча огромными фанерными совками, его дружно счищали с тротуара дворники в белых фартуках. По белой же мостовой с громом катили, оставляя после себя чёрные ленты асфальта, а возле тротуара — высокие пушистые валы, снегоочистительные машины. Крыши домов, балконы, окна магазинов — всюду, где имелись хоть малейшие впадины или выступы — всё было тщательно припорошено. А между тем над головой среди плывущих плотно сбитых глыб облаков то там, то сям уже не по-зимнему проглядывала синь неба, будя подзабытые мысли о лете и напоминая о чём-то большом и светлом.
Но погруженный в своё Борис Степанович ничего не замечал и ничего не слышал. «Значит, теперь что, что у меня осталось?.. — с усилием преодолевая вялость и отупение, видя всё словно сквозь туман и то и дело наталкиваясь на кого-нибудь, сообра-жал он. — Ага! Прочитать четыре часа на третьем курсе — это первое.
Затем — частный урок, который продлится… до двадцати двух часов. И только после этого можно будет усесться за рефераты… В общем ясно, что сегодняшнюю да и, по всей вероятности, заврашнюю ночь опять придётся недоспать!..» Он ещё кое-что прикинул в уме и тщательно проверил себя, надеясь найти иной, более разумный выход из создавшегося положения. Ничего не получалось.
Почувствовал, что опять наталкивается на кого-то, и пробормотал слова извинения. Некоторое время он шёл, стараясь внимательно смотреть на дорогу. А в голове, не считаясь ни с чем и главное — с доводами разума, всё более широким потоком струились мысли всё о том же: какое это будет огромное счастье, когда жизнь войдёт в норму, и ему не нужно будет заботиться о мелких вещах, отвлекающих от главного — от диссертации! Деньги… Да он никогда до этого и не думал, что они способны так жестоко и глупо закрепостить человека. Успокоил себя: вся эта дребедень будет вспоминаться скоро лишь как долгий и дурной сон. «Так что нужно сделать одно, последнее усилие!..» В институт Борис пришел под самый звонок. Перед аудиторией, в которой предстояло читать лекцию, увидел Анну Сергеевну и заместителя декана. Тот выглядел немного смущённым, когда пожимал руку. Борис Степанович догадался в чём тут дело.
Краем уха он слышал, что заведующий кафедрой собирается уходить на пенсию и что руководство факультета уже подумывает о его приемнике. Нисколько не оробел — к лекциям теперь готовился более тщательно. Людмила с матерью опять стали куда-то уезжать по вечерам и не мешали работать. Поднявшись же на кафедру и окинув взглядом притихшую аудиторию, он и вовсе забыл о присутствии посторонних — чувствовал себя свободно и вдохновенно.
Когда прозвенел звонок, и студенты, уважительно поглядывая на лектора, тихонько разошлись, Анна Сергеевна изловчилась и шепнула, что замдекана слушал лекцию с большим удовольствием…
По окончании занятий Борис чувствовал себя крайне усталым. Голова была тяжелой, и давала себя знать прошедшая бессонная ночь. Свет фонарей ему казался слишком ярким и ослепительным, а говор людей и уличный шум — очень громкими. Но временами он словно бы погружался во что-то приятное, мягкое и блаженно-обволакивающее. И такое состояние длилось до тех пор, пока что-нибудь вдруг резко не встряхивало его, возвращая к действительности. Например — оклик милиционера, когда начинал переходить улицу не там, где положено. Или — неумолимые рычаги автомата-контролёра при входе в метро, в который забыл сунуть монетку.
«После ужина, пожалуй, вздремну перед тем, как сесть за реферат, непременно вздремну!» — сказал он себе, входя в знакомый подъезд и начиная плохо слушающимися ногами подниматься по лестнице. И всё же, собрав последние силы, он сделал урок живым, интересным, и никому из занимавшихся и голову не пришло, что перед ними — смертельно уставший, изо всех сил отгоняющий дремоту человек…
При выходе на улицу Борис Степанович несколько взбодрился и с наслаждением вдохнул полной грудью чистый морозный воздух. Поражённый задержался, завидев тёмную громаду эстакады, повисшую над площадью, которую в последние дни как-то и не замечал. Постоял, прислушиваясь к стрёкоту пневматических молотков и щурясь от голубоватых вспышек сварки, которые то и дело внезапно возникали там, наверху, делая гуще темноту над самой эстакадой.
Борис вошёл в душный мрак парадного и едва не натолкнулся на стоявших там мужчину и женщину. Отступил. Но в следующую секунду, когда ослепительно-голубой свет хлынул в окошечко над дверью и властно разогнал мрак, почувствовал, как остро защемило сердце: в женщине признал Людмилу!
Люська оглянулась и обрадованно отступила от Цыгана, с которым уже около часу переливала из пустого в порожнее, с нетерпением ожидая вот этого самого момента. «Наконец-то!» — злорадно подумала она. — Сейчас будет дело!..» Громко сказала:
— Нет-нет, Вася, это ты, пожалуйста, оставь! Я никуда, повторяю, никуда с тобой не пойду! — и незаметно подтолкнула его в бок: вот же, вот кто нам мешает-то, дурень!..
Но Цыган сразу не узнал, как она надеялась, кто перед ним, хотя в парадном стало светло как днём: вспышка на эстакаде длилась особенно долго. Он лишь увидел в вошедшем того, кто помешал продолжить щекотливую и полную недомолвок бесе-ду. Поэтому он со свойственной ему грубостью и несдержанностью сверкнул на Бориса Степановича наглыми глазами, как бы говоря: «Ну, чего остановился?! Пошёл отсюда!»
Но именно эта-то беспричинная наглость и задержала Бориса. Кроме того, неожиданно знакомым показался ему тяжёлый взгляд из-под густых бровей грубияна. Он попытался вспомнить, где и когда мог его видеть. Но не вспомнил. Беря себя в руки, сказал:
— Людмила, дорогая, так отчего же… почему вы… здесь? — Борис хотел предложить, чтоб она приглашала гостя в комнату.
Но Цыган перебил:
— Что, поговорить нельзя, да?.. — он, наконец, разглядел вошедшего и прибавил с усмешкой:
— А, это ты… За полтинничек тебе, конечно, спасибо! Спасибо, дорогой! Ну, а сейчас постой-ка пока на улице: мы с тобой потолкуем через минуту!
Сначала Борис Степанович, чувствуя нелепость своего положения и не желая его усугублять, хотел было найти благовидный предлог и, сказав что-нибудь нейтральное, пройти мимо. Однако после такой, ничем не вызванной с его стороны, дерзости незнакомца, наоборот, задержался. Внезапно ощутил, как в груди делается гулко и пусто.
— Извините, гражданин… — так и не вспомнив где и при каких обстоятельствах встречал этого человека, глухо проговорил Борис, — но я кажется не подавал вам повода…
И он, изменяя направление, стал медленно приближаться к Цыгану. Люська, не двигаясь, напряжённо следила за происходящим, боясь в то же время оказаться меж двух огней. «Пора!» — с волнением сказала она себе, когда Борис Степанович подошёл совсем близко. И, резко высвободив из руки Цыгана свои пальцы, взбежала по лестнице к двери квартиры. Откры-ла… и остановилась. Сердце у неё бешено стучало в самом горле. «У-ух, сейчас Васька даст жизни! — с восторгом подумала она. — Он на взводе, и ему вкручено, что во всём виноват Сутулый!..»
Прислушалась, раздражённо косясь на комнату Марьи Андревны, из которой вырывался громкий говор. Досадливо кряк-нула: «Ну ничего из-за этой трепачки не слыхать!» Она бесшумно выскользнула снова на площадку.
— В общем, даю т-тебе, с-сука, два дня на размышление, понял? — донёсся до неё угрожающий голос Цыгана. Огни сварки на короткое время то вспыхивали, то гасли, точно кто-то, балуясь, нажимал и тотчас отпускал кнопку. — Вот так. И уж после этого…
— А вы мне не грозите, — последовал спокойный ответ. – И, пожалуйста, повежливей выражайте ваши мысли!
— Да я т-тебе, сука, такую вежливость сейчас покажу! — задохнулся от злости Цыган. — Последний раз предупреждаю: если ты, подонок, не отойдёшь от неё сам, по-хорошему — пеняй на себя! Понял?.. — и Люська услышала, как Цыган скрипнул зубами — это был верный признак закипавшего в нём бешенства. От радости потёрла ладони: «Сутулый — не трус — будет стоять до последнего!»
— Сейчас же уберите руку! — вместе со вспышкой раздался вдруг гневный голос Бориса Степановича, заставивший её даже вздрогнуть. «Ого! Тоже умеет!..» — удивилась она. Послышался звонкий шлепок, и Люська ахнула, поняв, что это Цыган получил по руке. Замерла: оттуда, снизу доносились звуки возни. «Ох, уж он ему за это… — с наслаждением подумала она. — А потом мы, значит, сбегаем за милицией… И, как говорит тот ублюдок из подвала, — полный порядочек! Давай-давай, Васенька!..» — Ух, ты! — услышав глухой удар о стену и болезненный вскрик Цыгана, раскрыла от удивления рот Люська. «Да неужто это Сутулый его?..» — не поверила себе, представив могучую фигуру одного и жалкую, невзрачную — другого. Широко раскрыв глаза, она вся ушла в слух… «Он! Сутулый его так о стену треснул. Вот это да!.. Ну уж теперь Цыган…» — Люська даже ужаснулась тому, что может за этим последовать.
Но в следующий момент она вздрогнула: хлопнула уличная дверь, и в парадное кто-то вошёл. «Кто ещё?.. Что такое, кого там ещё чёрт принёс?!» — готовая броситься вниз и вытолкать вошедшего обратно, с ненавистью подумала она и прошептала грязное ругательство.
Дрожа от бессильной ярости, Люська дёрнула плечом: «Кажись голос веркиного очкарика… Так и есть! Вот зараза! Ну, вечно суётся, куда не просят!» Перегнувшись через перила, она дождалась новой вспышки от эстакады. И тут же почувствовала, как всю охватывает ужас: «Посмотрел!.. Ну и глазищи у Цыгана!»
Отпрянув, собралась было юркнуть в квартиру… Но попятилась: из комнаты Марьи Андревны, громко разговаривая, выходила тётя Феклуша. «Ой, да что же теперь делать?! — она прикрыла дверь, — нужно помешать этим, внизу. Во что бы то ни стало – помешать!..» Люська бесшумно сбежала по лестнице.
В дрожащем ярко-голубом свете дверного проёма увидела чёткие силуэты троих мужчин. Все трое, громко сопя и наклонив головы как быки, с ожесточением упирались друг в друга. Люська бросилась вперёд и стала расталкивать их в разные стороны:
— Вы что, с ума сошли, да?! Сейчас же разойдитесь! — и больно ударила носком модной туфли по ноге Леонида.
— А это за что?.. — удивился тот и заглянул в сумасшедшие Люськины глаза, пытаясь найти ответ на мигом возникший вопрос.
— Ой, да кто это здесь?! — раздался уже в темноте испуганный вскрик тёти Феклуши. — Батюшки мои, да никак вы, Борис Степаныч… — и она отступила на шаг: «И… Цыган!»
Люська отвела от Леонида ненавидящий взгляд и затаилась в надежде, что на неё не обратят внимания.
— А это вы что ж тут в потёмках-то? — оправившись от испуга и делая вид, будто ничего не понимает, невинно продолжала тётя Феклуша и остро посмотрела на сбившийся галстук Бориса Степановича, на упавшие на лоб волосы Цыгана и на возбуж-дённое лицо Леонида.
— Да так… о международном положении толкуем, — поправляя воротник пальто и убирая под шапку волосы, насмешливо ответил Цыган. — А вот чего «ты» в такую поздноту по чужим квартирам шляешься, не ясно!
Вниз спустились Марья Андреевна и Полинка. Обе напряжённо всматривались. Люська бросила на Цыгана выразитель-ный взгляд и не удержалась — зло подтолкнула Бориса к лестнице. Цыган, просверлив своими глазищами Леонида, выскользнул на улицу.
— Поняла?! — жарким шёпотом спросила Марью Андреевну тётя Феклуша, — и живо обратилась к поднимавшему с пола портфель Леониду:
— А чего здесь было-то, не знаешь?
— Понятия не имею, — с сожалением разглядывая сломавшуюся авторучку, ответил тот и стал, досадуя на себя, подниматься по лестнице. Торопливо попрощавшись с Феклушей, поспешила вслед за ним и Марья Андреевна.
Когда она вошла в кухню, Борис Степанович, несмотря на холод, стоял перед раковиной в одной сорочке и галстуке и тщательно, как это делают одни только врачи, мыл руки с мылом. А Люська раздражённо кричала из комнаты:
— Что я виновата, если он пришел и заставил меня выйти? Виновата, да?! Вечно ты… со своей ревностью! Ну, вот что, что он тебе такого сказал, что ты как бык набросился на него, что?
— Но позволь, Людмила, посматривая на задержавшегося посреди кухни Леонида, возразил Борис Степанович, — это вовсе не я, а он набросился. Я же только хотел…
— Только хотел! Только хотел!
— Борис Степанович, — бесшумно приближаясь к нему, вполголоса заговорила Марья Андреевна, — знаком задержала Леонида, — ради бога, ради всего святого не связывайтесь больше, пожалуйста, с этим… с тем самым бандитом! Вы знаете, кто это такой?!.. — она снова посмотрела в сторону Леонида.
— Нет, — переставая слушать Люську, насторожился Борис Степанович. — Кто же?..
— Да это известный всей Москве отъявленный вор и бандюга Васька-Цыган! Да!.. Вы помните к нам однажды старик с котомкой заходил, и Полина Фёдоровна потом ворчала, что вы ему слишком много денег дали?.. Так это он.
— Не может быть! — пробормотал Борис Степанович и подумал:
«Так вот отчего лицо-то его показалось знакомым!»
— Уверяю вас! Он тогда только из тюрьмы вышел — восемь лет за убийство отсидел! Вы знаете, что он здесь до войны делал?!
— Так обратно туда угодит! — сдвигаясь с места, брезгливо сказал Леонид. — Теперь не то время, долго на него любоваться не будут!
На кухню выглянула Вероника.
— Ты что? Ты о чём? — встревоженно спросила она.
— Да так, — выразительно взглядывая на Марью Андреевну, ответил он и увлёк жену в комнату, весело говоря:
— Ты посмотри, какую я тебе книжицу достал!..
Борис озабоченно снял с гвоздя полотенце — задумался. Нет, он не испугался того, что на его пути встал человек из чуждого ему мира. Сейчас действительно — не то, что до войны. Да и в конце концов тот отбыл своё, где полагается, и, по видимому, не зря выпущен на свободу. Волновало другое: этот тип нагло заявил, что он был близок с Людмилой и что Оленька — его дочь. «Говорить или не говорить ей об этом? Да нет же, вздор, вздор! Мало ли что может наболтать всякий проходимец да ещё спьяну!..»
— А если уж очень нагличать будет, — беспрестанно оглядываясь, шептала Марья Андреевна, — обратитесь прямо в милицию, понимаете? Его моментально уберут!
— Спасибо, — поблагодарил Борис Степанович. Но сам стыдливо отверг такое решение: «В милицию? Да нет, подума-ют ещё, что какого-то уголовника испугался! Надо как-то иначе!»
Из передней подозрительно выглянула Люська.
— А тебе что здесь нужно? — поняв, почему ей перестали отвечать, яростно набросилась она на Марью Андреевну. — Опять нос свой суёшь, куда не просят, да?! Иль не натрепалась за день, язык чешется?!
— Да к-как ты смеешь таким тоном со мной разговаривать, девчонка ты эдакая! — вся покрываясь красными пятнами, подскочила на месте та, пугая Бориса, который растерянно затоптался, не зная, к кому кинуться прежде.
— Ну, пожалуйста, — забывая о мокром лице, лепетал он. — Ну, прошу вас!.. — и шагнул навстречу воинственной Люське:
— Людмила, дорогая! Ну, будь же благоразумной! Ведь она… — несмело потеснил её обратно. — Ведь она не желает нам ничего плохого!
— Не желает! Знаем, чего она желает!.. — вся дрожа от ярости, вырывалась Люська: «Такой шанс из-за этих лохмушек упустили!» — А разговаривать, с кем хочу, не запретишь! Не запретишь!..
Полинка ходила из комнаты в комнату и тоже вся кипела: «Так здорово подгадали-подстроили… — и на вот тебе!..»
Дрожащая Оленька тревожно переводила взгляд с пышащего здоровьем лица матери на бабушку, с бабушки – на дядю Борю и замирала от ужаса, что сейчас его опять станут выгонять. Борис Степанович, в свою очередь, нет-нет да пытливо посматривал на девочку.
«Похожа, — с болью думал он, не замечая её несмелых улыбок, — очень похожа на этого типа: и брови, и глаза…» Но с негодованием стал себе возражать: «Да вздор, вздор же! И у Людмилы — чёрные брови и чёрные глаза!..»
Отдохнуть перед рефератом, как он надеялся, ему не удалось. Выпив, чтоб взбодриться, два стакана крепкого чая и усилием воли разогнав посторонние мысли, он уселся за письменный стол.
А когда все улеглись спать и квартира затихла, осторожно перебрался со своими бумагами на кухню.
Работал словно в тумане, по нескольку раз перечитывая отдельные фразы и изо всех сил борясь со сном. Но всё равно то и дело впадал в забытьё. Мешало сосредоточиться и вникнуть в суть дела ещё и то, что перед глазами время от времени возникала наглая физиономия Цыгана, а в ушах звучали его бесстыдные слова насчёт Оленьки…
Утром, когда уходил в институт, он всё же пересилил робость и чувство неловкости и, улучив момент, спросил Люську, какое имел право тот проходимец утверждать подобное. Задав этот вопрос, Борис замер от страха. Ждал, что она оскорбится, станет кричать и этим самым лишь подтвердит справедливость грязной клеветы. Этого, к счастью, не случилось. Люська только криво усмехнулась, с присущим ей нахальством сразу определив, как себя надо вести:
— И ты поверил, да?! Эх ты-и! Её отец умер, и всякому, кто тебе скажет иное, можешь смело плюнуть прямо в рожу!
Это прозвучало для Бориса Степановича так искренне и так убедительно, что все сомнения мигом его оставили. Цыган уже не казался опасным соперником, а в Оленьке он больше не видел никакого сходства с ним…
— Ба-алда! Тебя же предупреждали, чтоб поласковее была, — набросилась на дочь Полинка, когда Борис, благодарно поцеловав Люську, ушёл. — Кручёный меня, знаешь, как вчера пушил. «Вы, — говорит, — с ума что ль сошли? Вам же сказано было, как нужно с ним. Сю-сю-сю да сю-сю-сю, а не… Это пускай Цыган хамит!»
Люська хмуро молчала. Это-то она и сама лучше Кручёного понимает. Да злости столько накопилось, что вот… и не сдержалась, выпустила вожжи…
Фёдор Васильевич в последние дни напряжённо следил за тем, как развиваются события вокруг его друга. То, что сообщила ему минут десять назад дворничиха с соседнего двора, не на шутку его встревожило. «Да, пожалуй, Бориса не следует оставлять один на один с этим уголовником!» — твёрдо решил он и со следующего же дня стал под различными предлогами сопровождать друга до дому, несмотря на враждебные взгляды Полинки и Люськи.
Кручёный в это же самое время издевался над Цыганом:
— Да долго ты будешь мыкаться с этим Сутулым-то, а?! Не узнаю, не узнаю тебя, дорогой! Подстерёг бы вечерком, пока улица-то как следует не освещена, да и…
— Не, — тяжело вздохнул в ответ тот. — Связан я по рукам и по ногам. Сразу возьмут.
— А кто узнает-то? Мало ты таких вещей делал?!
— То были другие времена, — вздохнул Цыган и задумался, — глотку перервать нетрудно, — скрипнув зубами, через некоторое время проговорил он, — хоть сейчас могу. Но, с-сука, теперь ведь за это же самое по иному судить стали — к вышке!.. Да и потом, он не один всё ходит…
— Ну, гляди-гляди, — усмехнулся Кручёный, — тебе, конечно, видней. Но только вот ты сейчас со мной здесь сидишь, да? А он там с Люсенькой в постельке блаженствует, вот таким вот макаром её обнимает.
— Врёшь! — взревел, вскакивая, Цыган. — Она… сама… божилась: «Не живу с ним»! Понятно?
Кручёный внимательно поглядел в налившиеся кровью глаза собутыльника и с усмешкой подумал: «Кому поверил! Тот каждый день ей подарки всякие тащит, а за подарки она… » Но, не решившись сказать, промолчал.
Дня через три Цыган всё же подкараулил Бориса Степановича у метро. Фёдор Васильевич задержался возле газетного киоска, и Борис медленно шел один.
— Может, поговорим?.. — загораживая ему дорогу, глухо рыкнул вор, предварительно оглянувшись на обе стороны.
Борис молча остановился.
— В общем, в последний раз спрашиваю: сделаешь, как тебе было сказано или нет?
— Вы странный человек, — не сразу поняв, о чём его просят, устало отозвался Борис. — Ведь я вам, кажется, русским языком ответил: Людмила моя жена, я её люблю и никому уступать не собираюсь. И, пожалуйста, оставьте меня и не подходите больше с подобными вопросами. Предупреждаю, если вы, — взгляд его сделался жёстким, — если вы, повторяю, попытаетесь мешать нам жить, я найду более действенные средства, чтоб оградить и себя и её от ваших хамских выходок.
— Значит, так?
— Да, так.
— Н-ну ладно, с-сука!.. – Цыган сделал угрожающее движение, но, заметив внушительную фигуру приближающегося Фёдора Васильевича, круто повернулся и зашагал прочь.
— Это кто, — подойдя, спросил Фёдор
— Да тут… один… — со вздохом ответил Борис, опуская голову и нахмуриваясь.
— Борька! Не юли! Ведь я же знаю — кто! Хамил, да? Так надо сейчас же сдать его в милицию.
— Не нужно, прошу тебя, — увидев перед собой насмешливо-презрительное лицо Люськи, удержал друга Борис. — Не стоит…
— То-есть как это — не стоит? — провожая Цыгана пристальным взглядом, возмутился Фёдор. — Да с такими разве… Да я его, мерзавца, сейчас… Пусти же ты меня, слышишь?!.. Эх Боря, Боря, — увидев, что Цыган уже скрылся за станцией метро, вздохнул он, весь опадая. — Неправ ты! Нельзя с подобными типами так. Нельзя!.. Ну, хорошо — он не тебе, так ещё кому-нибудь пакость через минуту сделает! Так что и о других людях побеспокоиться нужно!
Придя домой, Борис Степанович после некоторых колебаний рассказал о встрече с Цыганом Люське, стыдливо умолчав, что лишь благодаря присутствию друга избежал более серьёзных последствий. Несмело предложил ей разъяснить её старому знакомому истинное положение вещей. Но та опять не сдержалась и огрызнулась в ответ:
— Не желаю с этим бандитом разговаривать! Говори сам, если хочешь! — и, капризно дёрнув плечом, ушла в другую комнату.