Мадам Парисс. Ги де Мопассан

1
Я сидел у мола маленького порта в Оберноне, близ хутора Салис, смотря на Антиб в лучах заходящего солнца. Я никогда не видел ничего более поразительно красивого.
Маленький город, окружённый тяжёлыми высокими военными стенами, построенными мсье Вобаном, выдавался далеко в море посреди огромного залива Ниццы. Высокая волна разбивалась у его подножия, окруженная цветком пены, и внизу крепостных стен видны были дома, притулившиеся рядом друг с другом, достигая двух башен, возвышающихся в небе, как два рога античного шлема. Эти две башни вырисовывались на фоне молочной белизны Альп, на огромной далёкой снежной стене, которая  преграждала горизонт.
Среди белой пены у подножия стен и белого снега на краю неба, маленький блистающий городок, расположенный на голубоватом дне первых гор, представлял собой в лучах заходящего солнца пирамиду домиков с красными крышами, фасады которых также были белыми и казались такими различными, в то время как они показывались во всех нюансах.
А само небо над Альпами было голубым, почти белым, словно на нём полинял снег; над вершинами были видны несколько серебристых облаков, и на другой стороне залива спящая Ницца на краю воды протягивалась, как белая нить, между морем и горами. Два больших латинских паруса, развеваемые сильным бризом, казалось, бежали по кораблям. Я смотрел на это, зачарованный.
Это одна из тех вещей, таких нежных, таких редких, таких утончённых для глаза, что они входят в вас, незабываемые, как счастливые воспоминания. Человек живёт, думает, страдает, чувствует себя взволнованным посредством взгляда. Те, кто умеют чувствовать опытным взглядом, созерцать вещи и существа, испытывают ту же острую радость, очищенную и глубокую, которую испытывает человек с тонким и нервным ухом, чьё сердце волнует музыка.
Я сказал моему спутнику, мсье Мартини, чистокровному южанину: «Вот, без сомнения, одно из самых редких зрелищ, которым мне было дано восхищаться».
Я видел гору Сен-Мишель, эту чудовищную драгоценность из гранита, окруженную песками при первых лучах появляющегося солнца.
Я видел в Сахаре озеро Райанешергуи, длиной около 50 километров, светящееся под Луной, как наши солнца, и испаряющее к ней белую тучу, похожую на дым из молока.
Я видел на островах Липари фантастический кратер из серы, Вулканелло, гигантский цветок, курящий и горящий, огромный желтый цветок, распускающийся посреди моря, стеблем которого является вулкан.
И все же я никогда не видел ничего более поразительного, чем Антиб у подножия Альп в лучах заходящего солнца.
Я не знаю, почему меня неотступно преследуют воспоминания из античности: мне приходят в голову стихи Гомера; это город старого Востока, город Одиссея, это Троя! Хотя Троя была расположена далеко от моря.
Мсье Мартини вытащил из кармана путеводитель Сарти и прочел: «Этот город был изначально колонией, основанной фокеянами из Марселя, около 340 г до н.э. Он получил от них греческое имя Антиполис, то есть «город, расположенный на противоположной стороне», город напротив другого города, потому что он фактически находится напротив Ниццы, другой марсельской колонии.
После галльских завоеваний римляне превратили Антиб в муниципальный город, его жители обладали правами римского города.
Из эпиграммы Мартьяля нам известно, что с его времен…»
Он продолжал. Я прервал его: «Меня мало интересует, чем он был. Я говорю вам, что у меня перед глазами город Одиссея. Побережье Азии или побережье Европы, они похожи друг на друга на обоих берегах, но ничто иное на другом берегу Средиземного моря не будит во мне воспоминаний о героических временах так, как это».
Шум шагов заставил меня обернуться: женщина, дородная брюнетка  шла по дороге, идущей параллельно морю через мыс.
Мсье Мартини пробормотал, озвончая конечные звуки: «Вы знаете, это мадам Парисс!»
Нет, я не знал ее, но это необычное имя, имя троянского пастуха утвердило меня в моей мечте.
И я спросил: «Кто это, мадам Парисс?»
Он казался довольным тем, что я не знал этой истории.
Я подтвердил тот факт, что ничего не знаю; я смотрел на женщину, которая шла, не замечая нас, задумчивая, выступая важным медленным шагом, каким ходили, без сомнения, дамы античности. Ей должно было быть около 35 лет; она все еще была красивой, очень красивой, хотя и немного полной.
И мсье Мартини рассказал мне следующее.

2
Мадам Парисс, в девичестве Комбеломб, вышла замуж за год до войны 1870 года за мсье Парисса, чиновника правительства. Это была тогда красивая девушка, настолько же тонкая и веселая, насколько она стала впоследствии сильной и грустной.
Она с неохотой приняла предложение мсье Парисса, одного из этих маленьких господ с брюшком и коротенькими ножками, которые бегают мелким шагом в штанишках, слишком широких для них.
После войны Антиб был занят единственным линейным батальоном под командованием мсье Жана де Кармелэна, молодого офицера, назначенного во время кампании и который только что получил 4 нашивки.
Так как он сильно скучал в этой крепости, в этой душной лачужке, окруженной двойной оградой огромных стен, комендант часто выходил прогуливаться на мыс: некую разновидность парка или леса, который овевали все бризы с моря.
Он встретил там мадам Парисс, которая тоже приходила туда летними вечерами подышать свежим воздухом под деревьями. Как они полюбили друг друга? Разве узнаешь? Они повстречались, они взглянули друг на друга, и когда больше не видели друг друга, они думали друг о друге, без сомнения. Образ молодой женщины с карими зрачками, с черными волосами, с бледной кожей, образ красивой и свежей жительницы средиземноморья, которая сверкала зубами, улыбаясь, реял перед глазами офицера, продолжавшего свои прогулки и жуя сигару вместо того, чтобы курить её; и образ майора, затянутого в тунику и красные кюлоты, украшенные золотом, чьи светлые усы закручивались над губой, должен был оставаться весь вечер перед глазами мадам Парисс, когда её муж, плохо выбритый и плохо одетый, с короткими ручками и с брюшком, возвращался к ужину.
Посредством встреч они улыбнулись, вновь увидев друг друга, возможно; и посредством этого взгляда они вообразили, что знакомы. Он уверенно приветствовал её. Она выразила удивление и поклонилась, так незаметно, так незаметно, достаточно только для того, чтобы не показаться невежливой. Но по прошествии 2 недель она уже отвечала ему издалека, даже ещё не поравнявшись с ним.
Он заговорил с ней. О чём? О заходе солнца, вне всякого сомнения. И они восхищались им вместе, наблюдая за ним в глубине глаз друг друга больше, чем на горизонте. И все вечера в течение этих двух недель были банальным постоянным предлогом к беседе, длившейся несколько минут.
Затем они осмелились сделать несколько шагов вместе, поддерживая какие-то темы; но их глаза уже сказали тысячу более интимных, секретных, очаровательных вещей, отражение которых видно в нежности, в эмоции взгляда и которые заставляют биться сердце, так как исповедуют душу лучше, чем признание.
Затем он, должно быть, взял её за руку и пробормотал те слова, о которых женщина догадывается, не подавая виду, что она их слышала.
И между ними было условлено, что они любят друг друга, хотя они не высказали этого ничем чувственным или физическим.
Она бы осталась на этом этапе нежности бесконечно, но он хотел большего. И каждый день он давил на неё всё более страстно, вынуждая поддаться его желанию.
Она сопротивлялась, не хотела, казалась полной решимости никогда не уступить.
Однако, однажды вечером она сказала как бы невзначай:
- Мой муж только что уехал в Марсель. Он останется там 4 дня.
Жан де Кармелэн бросился к ее ногам, умоляя её открыть ему дверь этим же вечером, в 11 часов. Но она ничего не слушала и покинула его с рассерженным видом.
Майор был в дурном расположении духа весь вечер; на следующий день, на заре, он прогуливался, взбешенный, по насыпи, от школы барабанщиков до школы взвода и раздавая наказания офицерам и солдатам, как швыряют камни в толпу.
Но, вернувшись к завтраку, он нашел в конверте под салфеткой 4 слова: «Этим вечером, в 10 часов». И он безо всякой причины дал 100 су мальчику, обслуживавшему его.
День показался ему долгим. Он провел его за надушиванием и завивкой волос.
Когда он садился за обеденный стол, ему подали другой конверт. Внутри он нашел телеграмму:
«Моя дорогая, дела закончены. Возвращаюсь этим вечером поездом 9 часов. Парисс».
Майор выругался так свирепо, что официант уронил супницу на паркет.
Что ему было делать? Без сомнения, он её хотел, этим же вечером, во что бы то ни стало - и он её получит. Он получит её любым способом, даже если для этого ему пришлось бы арестовать и посадить в тюрьму её мужа. Внезапно безумная идея пришла ему в голову. Он потребовал бумаги и написал:
«Мадам, он не вернется сегодня вечером, клянусь Вам, а я в 10 часов буду в условленном месте. Ничего не бойтесь, я отвечаю за все, слово офицера. Жан де Кармелэн».
И, приказав доставить письмо, он спокойно закончил обед.
Ближе к 8 часам он послал за капитаном Грибуа, который был его заместителем, и сказал ему, катая между пальцами скомканную депешу мсье Парисса:
- Капитан, я получил телеграмму определённого свойства, содержание которой я не могу вам рассказать. Вы немедленно закроете и будете охранять входы в город таким образом, чтобы никто, вы слышите, никто не мог ни войти, ни выйти до 6 часов утра. Вы также пошлете патруль с обходом на улицы и заставите жителей возвратиться в свои дома к 9 часам. Кто бы ни был найден на улице после этого времени, должен быть возвращён в свое жилище принудительно. Если ваши люди встретят меня этой ночью, они тут же удалятся, сделав вид, что они меня не заметили. Вы хорошо меня поняли?
- Да, мой командир.
- Я возлагаю на вас ответственность за выполнение этих приказов, мой дорогой капитан.
- Да, мой командир.
- Хотите стаканчик шартрёза?
- Охотно, мой командир.
Они чокнулись, выпили жёлтый ликер, и капитан Грибуа удалился.

3
Поезд из Марселя пришел на вокзал точно в 9 часов, высадив на платформу 2 пассажиров, и отправился обратно в Ниццу.
Один был высок и худощав, мсье Сариб, торговец оливковым маслом, другой – толст и невысок, мсье Парисс.
Они отправились в путь, держась рядом, держа в руках свои саквояжи с ночным бельем, чтобы добраться до города, находящегося на расстоянии 1 километра.
Но когда они подошли ко входу в порт, охранники скрестили штыки, приказывая им удалиться.
Испуганные, поражённые, отупевшие от удивления, они отступили и совещались; потом, посоветовавшись друг с другом, они с осторожностью приблизились как парламентеры, назвав свои имена.
Но солдаты, должно быть, получили строгий приказ, так как пригрозили, что будут стрелять, и двое испуганных путешественников удалились резвым шагом, бросив свои вещи, которые отяжеляли их.
Они обогнули башню крепостной стены и представились у входа с дороги из Канн. Она была так же закрыта и охранялась сторожевым постом. Господа Сариб и Парисс, будучи благоразумными людьми, не настаивали далее и возвратились на вокзал, ища укрытия, так как башня укреплений не была надежной после захода солнца.
Служащий вокзала, удивленный и заспанный, позволил им подождать до утра в зале ожидания.
Там они и остались, бок о бок, без света, на канапе из зеленого бархата, слишком испуганные, чтобы помышлять о сне.
Ночь показалась им длинной.
К половине седьмого утра они узнали, что двери открыты и что они могли, наконец, проникнуть в Антиб.
Они браво отправились в путь, но уже не нашли и следов своих покинутых вещей.
Когда они, наконец, миновали, ещё немного обеспокоенные, вход в город, комендант Кармелэн со лукавым взглядом и усами, развевающимися в воздухе, лично вышел к ним, чтобы допросить.
Затем он вежливо поприветствовал их, извинившись за то, что им пришлось провести неприятную ночь. Но он должен был исполнять приказ.
Слухи в Антибе были невообразимыми. Одни говорили о неожиданном нападении, задуманном итальянцами, другие – о высадке принца, третьи всё ещё верили в конспирацию орлеанистов. И только намного позднее, когда батальон майора был отослан далеко из города и мсье де Кармелэн был строго наказан, жители узнали правду.

4
Мсье Мартини замолчал. Мадам Парисс возвращалась, её прогулка была закончена. Она с важностью прошла мимо меня, устремив глаза в Альпы, вершины которых были теперь такими розовыми в последних лучах солнца.
У меня появилось желание поприветствовать её, эту печальную и бедную женщину, которая должна была всю жизнь думать о той ночи любви, уже такой далекой, и о храбром мужчине, который осмелился за один её поцелуй поставить город в осадное положение и скомпрометировать всё свое будущее.
К сегодняшнему дню он уже, без сомнения, забыл её, если не рассказывал, пропустив стаканчик-другой, этот дерзкий, комический и нежный фарс.
Мечтала ли она о нём? Любила ли она его ещё? И я подумал: «Вот яркая черта современной любви, гротескной и, однако, героической. Гомер, воспевший Елену и приключения её мужа Менелая, должен был обладать душой Поля де Кока. И все же он храбр, отважен, красив, силён, как Ахилл, и более хитёр, чем Улисс, герой этой покинутой!»