Натурщица. Ги де Мопассан

Расположенный в форме полумесяца, городок Этрета со своими белыми прибрежными скалами, белой галькой и голубым морем, отдыхал под солнцем прекрасного июльского дня. По двум крайним точкам этого полумесяца располагались 2 порта, маленький – справа, большой – слева; они простирались в спокойную воду, один – стопой карлицы, другой – ногой колосса, и игла, почти столь же высокая, как скалы, широкая у подножия и сужающаяся к вершине, пронзала небо своим острым наконечником.
На пляже, вдоль водяных валов, сидящая толпа наблюдала за купающимися. На террасе у Казино другая толпа, сидящая или прогуливающаяся, была выставлена под небом, освещенная солнцем: целый цветник туалетов, где сверкали голубые и розовые зонтики, вышитые по краю большими цветами из шелка.
Над прогуливающимися, внизу террасы ходили медленными шагами другие люди: спокойные, важные, далекие от элегантной толпы.
Молодой человек, известный и знаменитый, художник Жан Сюммер, шел с угрюмым видом рядом с маленькой инвалидной коляской, в которой покоилась молодая женщина, его жена. Слуга бережно толкал это передвижное кресло, а калека смотрела грустным взглядом на радость неба, на радость дня, на радость окружавших ее людей.
Они шли молча. Они не смотрели друг на друга.
- Остановимся здесь ненадолго, - сказала жена.
Они остановились, и художник сел на складной стул, который ему принес слуга.
Люди, проходившие позади этой неподвижной и немой пары, смотрели на них с опечаленным видом. Легенда о преданности была сложена про них. Он женился на ней, несмотря на ее инвалидность, тронутый ее любовью - так все говорили.
Неподалеку от них беседовали 2 молодых человека, сидевших на шпиле, и взгляд их терялся в широте горизонта.
- Нет, это неправда; говорю тебе, я хорошо знал Жана Сюммера.
- Но тогда почему он женился на ней? Она ведь уже была калекой, еще до свадьбы, не так ли?
- Совершенно верно. Он женился на ней… он женился на ней… как все женятся, по глупости, черт возьми!
- И все же?
- И все же… и все же, мой друг. Никакого «все же» нет. Глупец глуп просто потому, что глуп. К тому же, ты знаешь, что художники славятся нелепыми женитьбами; они практически все женятся на своих моделях, на старых любовницах, наконец, на женщинах, испорченных отношениями. Почему это так? Кто знает? Напротив, казалось бы, что постоянная частота, с которой встречается эта разновидность индюшек, которую называют «натурщицами», должна навсегда отвратить их от этого вида самок. Ничуть. После того, как натурщицы закончили позировать им, художники женятся на них. Прочтите хотя бы эту маленькую книжицу Альфонса Доде, такую правдивую: «Женщины художников».
Что касается пары, которую ты видишь перед собой, несчастный случай был специфическим и ужасным. Маленькая женщина сыграла комедию или, скорее, ужасающую драму. В конечном счете, она рискнула всем ради всего. Была ли она искренна? Любила ли она Жана? Разве узнаешь теперь? Кто может в точности различить, что – игра, а что – правда в поведении женщины? Они всегда искренны в вечном изменении эмоций. Они увлечены, преступны, преданны, восхитительны и порочны, чтобы подчиниться неуловимым эмоциям. Они без конца лгут, сами того не желая, сами того не зная и не понимая, но, несмотря на это, вопреки этому, они обладают абсолютной правдивостью чувств, которые высказывают в страстных, неожиданных, непостижимых, безумных решениях, которые сбивают с толку наш разум, наши привычки к равновесию и все наши эгоистические комбинации. Неожиданность и внезапность их решительности приводит к тому, что они остаются для нас неразрешимыми загадками. Мы постоянно спрашиваем себя: «Искренны ли они? Лгут ли они нам?»
Но, мой друг, они и лгут, и говорят правду в одно и то же время, поскольку в их природе заложено быть двумя крайностями и не быть ни тем, ни другим.
Посмотрите на способы, к которым прибегают наиболее честные из них, чтобы добиться от нас того, что они хотят. Эти средства и сложны, и просты. Они настолько сложны, что мы не можем предугадать их заранее, и настолько просты, что, став их жертвами, мы не можем не удивиться и не сказать: «Как! Она так легко меня обманула?»
И они всегда преуспевают, мой дорогой, особенно когда речь идет о женитьбе.
Но вот история Сюммера.
Маленькая женщина – это, понятно, натурщица. Она позировала ему. Она была мила, особенно элегантна и обладала, по всей видимости, дивным станом. Он влюбился в нее, как влюбляются в любую мало-мальски соблазнительную женщину, которую видят достаточно часто. Он вообразил себе, что любит ее всей душой. Это – совершенно особый феномен. Как только ты желаешь женщину, ты искренне веришь в то, что не сможешь больше обойтись без нее в течение остатка всей своей жизни. Хорошо известно, что с тобой все уже произошло, что за обладанием всегда следует разочарование, что для того, чтобы суметь существовать рядом с другим живым существом, нужен не только животный, физический аппетит, который мгновенно утоляется, но соединение душ, темпераментов и характеров. В обольстительности, которой ты подвергаешься, нужно уметь различать, приходит ли она в телесной форме, в определенном чувственном упоении, или в глубоком очаровании духа.
Но он верил в то, что влюблен. Он наобещал ей кучу клятв верности и жил с нею неотрывно.
Она была вежлива, одарена той элегантной простотой, которой с легкостью обладают маленькие парижанки. Она болтала, лепетала, говорила глупости, которые казались умными, благодаря забавной манере, в которой были изложены. К каждому моменту прилагались грациозные жесты, произведенные для соблазнения художника. Когда она наклонялась, когда садилась в экипаж, когда протягивала руку, эти жесты были совершенны и полностью соответствовали обстановке.
На протяжении 3 месяцев Жан не замечал, что она, по сути, напоминала всех других натурщиц.
На лето они наняли маленький домик в Андресси.
Именно там однажды вечером в душе моего друга зародились первые сомнения.
Так как стояла лунная ночь, мы захотели прогуляться по берегу реки. Луна проливала на дрожащую воду светлый дождь, крошила желтые блики в водоворотах, в потоке, во всей медленно текущей реке.
Мы шли по берегу реки, слегка опьяневшие от легкой экзальтации, которую вселил в нас этот вечер мечты. Нам хотелось совершать сверхчеловеческие вещи, любить неизвестных, изысканно-поэтических существ. Мы чувствовали, как в нас дрожит восторг, желания, странные устремления. И мы молчали, пронзенные безмятежной и живой свежестью этой очаровательной ночи, этой свежестью луны, которая, кажется, проникает в тело, наполняет его, омывает разум, овевает чудным ароматом и наполняет счастьем.
Внезапно Жозефина (а ее зовут Жозефина) воскликнула:
- О! Ты видел огромную рыбу, которая выпрыгнула оттуда?
Он ответил, не глядя и бездумно:
- Да, моя дорогая.
Она рассердилась.
- Нет, не видел, потому что ты стоял спиной.
Он улыбнулся:
- Ну да, правда. Сегодня такая чудная погода, что не думается ни о чем.
Она замолчала. Через минуту желание говорить вновь овладело ею, и она спросила:
- Ты едешь завтра в Париж?
Он произнес:
- Я еще не знаю.
Она вспыхнула вновь:
- Ты, видимо, считаешь это забавным: не разговаривать во время прогулки! Если человек – не полный глупец, он разговаривает.
Он не ответил. Тогда, находясь в прекрасном расположении духа и благодаря извращенному женскому инстинкту, которым она была готова измучить его, она принялась петь эту неотвязную песенку, от которой за 2 года так устали наши уши и рассудок:
"Я смотрел в небо".
Он пробормотал:
- Я прошу тебя, замолчи.
Она с бешенством отозвалась:
- Почему ты хочешь, чтобы я замолчала?
Он ответил:
- Ты портишь нам пейзаж.
За этим последовала сцена: отвратительная, глупая, с неожиданными упреками, с несвоевременными выговорами, затем – слезы. Здесь было все. Они вернулись. Он позволил ей идти, не отвечая, оцепеневший от этой дивной ночи и прибитый к земле этой бурей глупостей.
3 месяца спустя он отчаянно бился в этих непобедимых и невидимых путах, которыми подобная привычка связывает нашу жизнь. Она держала его, притесняла, мучила. Они ссорились с утра до вечера, бранились и дрались.
В конце концов, он решил положить этому конец, порвать любой ценой. Он продал все свои холсты, занял денег у друзей, выручил 20.000 франков (он был еще мало известен) и оставил их однажды утром на камине вместе с прощальным письмом.
Он пришел укрыться у меня.
Около 3 часов дня в дверь позвонили. Я пошел открывать. Мне в глаза бросилась женщина, она оттолкнула меня, вошла и прошла прямо в мастерскую: это была она.
Он поднялся, увидев ее.
Она бросила ему под ноги конверт с банкнотами поистине царским жестом и коротко сказала:
- Вот ваши деньги. Они мне не нужны.   
Она была бледна как смерть, дрожала всем телом, готовая на любое безумство. Что касается него, я видел, что он тоже побледнел от гнева и ожесточения, готовый на любую жестокость.
Он спросил:
- Что вам угодно?
Она ответила:
- Я не позволю обращаться с собой, как с девчонкой. Вы умоляли, уговаривали меня. Я же ничего у вас не просила. Заботьтесь обо мне!
Он топнул ногой:
- Нет, это уж слишком! Если ты думаешь, что можешь…
Я схватил его за руку:
- Помолчи, Жан. Предоставь это мне.
Я подошел к ней, и мягко, понемногу принялся втолковывать ей суть дела, приводя кучу аргументов, которые используют в подобных случаях. Она слушала меня, не шевелясь, вся обратившись в слух, несгибаемая и немая.
Наконец, не зная, что еще сказать, и видя, что эта сцена закончится плохо, я прибег к последнему средству. Я произнес:
- Он все так же любит тебя, моя крошка, но его семья хочет женить его, ты же понимаешь!…
Она рванулась вперед:
- А!..А!… Тогда я понимаю…
Она повернулась к нему:
- Ты… ты… женишься?
Он резко ответил:
- Да.
Она сделала  шаг:
- Если ты женишься, я убью себя… ты меня слышал.
Он пожал плечами:
- Ну что ж… убей!
Она выговорила 2-3 раза с усилием, словно невыносимая мука сжала ей горло:
- Что ты сказал?… Что ты сказал?… повтори!
Он повторил:
- Ну что ж, убей себя, если это доставит тебе удовольствие!
Она сказала, ужасающе бледная:
- Не надо бросать мне вызов. Я выброшусь в окно.
Он принялся смеяться, подошел к окну, открыл его и сделал куртуазный жест, словно человек, который пропускает даму вперёд в дверях:
- Путь свободен. Только после вас.
Она секунду смотрела на него пристальным, ужасным, обезумевшим взглядом; затем, разбежавшись, словно собиралась перепрыгнуть через деревенскую изгородь, она проследовала мимо меня, мимо него, пересекла балюстраду и исчезла…
Я никогда не забуду того впечатления, которое произвело на меня это открытое окно после того, как его пересекло упавшее тело; на секунду оно показалась мне огромным, как небо, и широким, как пространство. И я отступил инстинктивно, не осмеливаясь посмотреть, словно это упал я  сам.
Растерянный Жан стоял, как парализованный.
Бедную девушку подобрали с обеими поломанными ногами. Она так и не смогла ходить.
Ее любовник, обезумевший от раскаяния и, возможно, тронутый признательностью, принял ее и женился на ней.
Вот как это случилось, мой дорогой.
Вечерело. Молодая женщина, почувствовав холод, хотела уехать; слуга покатил маленькую инвалидную коляску к деревне. Художник шел рядом с женой, и за час они не обменялись ни словом.