Август. Герман Гессе

В переулке Моштакер жила молодая женщина, с которой вскоре после свадьбы случилось несчастье - у неё умер муж. Теперь она, бедная и покинутая, сидела в своей комнатке и ждала появления на свет ребёнка, у которого не будет отца. Все её мысли в это время пребывали с малышом, и не было ничего прекрасного, великолепного и завидного в мире, чего бы она ни пожелала своему ребёнку, о чём ни подумала бы, о чём бы ни помечтала. Каменный дом с зеркальными стеклами и фонтаном в саду казался ей вполне подходящим для него, а что касается будущего, он должен был стать, по крайней мере, профессором или королём.
Рядом с бедной фрау Элизабет жил старик, который редко выходил из своей комнаты, был маленьким и серым и ходил в шапке с кистями и с зелёным зонтиком, спицы которого были сделаны из рыбьей кости, как в древние времена. Дети боялись его, а взрослые считали, что должна быть веская причина для того, чтобы так уединяться. Иногда его не было видно долгое время, но по вечерам из маленького обветшавшего домика доносилась прекрасная музыка, словно текла из какого-то нежного инструмента. Дети, проходившие мимо, спрашивали матерей, не поют ли это ангелы или нимфы, но матери отвечали: «Нет-нет, это, должно быть, музыкальная шкатулка».
Старичок, которого соседи называли господином Бинсвангером, поддерживал с фрау Элизабет разновидность странной дружбы. Они никогда не разговаривали друг с другом, но маленький господин каждый раз по-дружески приветствовал соседку, увидев её из окна, а она благодарно кивала в ответ, и оба думали: «Если мне станет совсем худо, я пойду к соседу и спрошу совета». А когда начинало темнеть, и фрау Элизабет сидела одна у окна и грустила о покойном муже или, вся в слезах, думала о малыше, господин Бинсвангер тихо открывал ставень, и из тёмной комнаты текла серебряная утешительная музыка, словно лунное сияние из просвета в облаках. В последнем окне со своей стороны сосед видел несколько старых гераней, которые постоянно забывал поливать, но они оставались зелёными и цветущими, без единого увядшего листка, потому что о них каждый день заботилась фрау Элизабет.
Однажды в начале осени, одним суровым ветреным вечером, когда в переулке Моштакер не было видно ни души, бедная женщина почувствовала, что подходит время родов, и испугалась, потому что была совсем одна. Но к наступлению ночи пришла старая женщина с фонарём, которая вскипятила воду, приготовила чистое полотно и сделала всё остальное, что необходимо для появления ребёнка на свет. Фрау Элизабет родила тихо, и как только малыш заснул первым в своей жизни сном в новых пелёнках, она спросила старую женщину, откуда та пришла.
«Господин Бинсвангер прислал меня», - ответила старуха, и усталая женщина заснула, а когда проснулась утром, рядом стояло кипячёное молоко, комната была чисто убрана, рядом с ней лежал и кричал голодный ребёнок, а женщины уже не было. Мать приложила малыша к груди и радовалась тому, насколько он красив и силён. Она думала о его покойном отце, который не мог увидеть сына, и в её глазах появились слёзы, но она приласкала сироту, вновь улыбнулась и вскоре заснула с малышом у груди, а когда проснулась, вновь нашла молоко и суп, а ребёнок лежал в новых пелёнках.
Скоро мать поправилась, силы вернулись к ней, и она могла сама заботиться о себе и маленьком Августе. Тогда ей в голову пришла мысль, что сына нужно окрестить, а крёстных нет. Вечером, когда стемнело и из соседнего домика вновь полилась сладкая музыка, она пошла к господину Бинсвангеру. Она робко постучалась в тёмную дверь, откуда послышалось дружелюбное: «Войдите!», музыка внезапно прекратилась, и женщина оказалась в комнате, где стояла маленькая старая настольная лампа над книгой, и всё было так же, как у других людей.
«Я пришла к вам, - сказала фрау Элизабет, - чтобы поблагодарить за ту добрую женщину, которую вы мне прислали. Я охотно заплачу вам, как только начну работать и у меня появятся какие-то деньги. Но сейчас у меня другая забота. Малыша нужно окрестить, дать ему имя Август - в честь его отца, но я не знаю, кого позвать в крёстные».
«Да, я тоже думал об этом, - сказал сосед и почесал седую бороду. – Было бы хорошо найти для него богатого крёстного, который сможет заботиться о нём, если у вас что-то пойдёт не так. Но я – всего лишь старый, одинокий человек, и у меня мало друзей, которых я мог бы позвать вам в крёстные. Если только вы не пожелаете принять меня самого».
Бедная мать очень обрадовалась, поблагодарила маленького старика и приняла его предложение. В следующее воскресенье они понесли малыша в церковь и окрестили его. На крестинах была и женщина, помогавшая после родов; она подарила малышу талер, а когда мать не хотела брать монету, сказала: «Возьмите же! Я стара, у меня есть всё необходимое. Может быть, этот талер принесёт ему счастье. Мне было приятно оказать услугу господину Бинсвангеру, ведь мы с ним - старые друзья".
Они пошли домой вместе, фрау Элизабет приготовила кофе для гостей, а сосед принёс пирог, чтобы состоялся настоящий крестильный пир. Когда же они наелись и напились, и ребёнок уже давно спал, господин Бинсвангер сказал: "Теперь я - крёстный отец маленького Августа и хотел бы подарить ему королевский дворец и мешок золотых монет, но у меня их нет; я могу подарить ему лишь ещё один талер, положив его рядом с талером крёстной. Однако я могу сделать для него кое-что другое. Фрау Элизабет, вы, без сомнения, уже пожелали вашему сыночку много всего прекрасного и хорошего. Постарайтесь теперь найти то, что кажется вам наилучшим, и я позабочусь о том, чтобы это сбылось. Загадайте всё, что хотите, но пусть это будет только одно желание. Хорошенько подумайте над ним, а когда вечером услышите музыку из моей музыкальной шкатулки, прошепчите это желание в левое ухо малышу, и оно сбудется".
После этих слов он быстро попрощался, и крёстная мать ушла вместе с ним. Фрау Элизабет осталась одна в удивлении, убрала оба талера из колыбели и поставила пирог на стол, приготовив всё для того, чтобы загадывать желание. Она села у колыбели и покачала ребёнка, думая, чего бы хорошего ему пожелать. Сначала она хотела пожелать ему богатства или стать красивым, сильным и умным, но всё никак не могла выбрать и наконец подумала: «Ах, да это была просто шутка со стороны старого чудака!»
Уже стемнело, и она сидела у колыбели, полусонная и уставшая от пира, забот и многих желаний, когда из соседнего домика вдруг потекла прекрасная нежная музыка, которую можно услышать только из музыкальных шкатулок. При этих звуках фрау Элизабет опомнилась и пришла в себя. Теперь она опять думала о соседе Бинсвангере и его крестильном подарке, и чем дольше она размышляла и чем больше хотела пожелать, тем больше смешивались её мысли, и она ни на что не могла решиться. Она растерялась, у неё в глазах заблестели слёзы, а музыка слабела и стихала, и женщина подумала, что если через мгновение не загадает желание, будет слишком поздно, всё будет потеряно.
Тут она вздохнула и склонилась над малышом, прошептав ему в левое ухо: «Солнышко, я желаю тебе... желаю тебе..." - а когда прекрасная музыка почти стихла, она испугалась и быстро закончила: "...я желаю, чтобы тебя любили все люди".
Мелодия умолкла, в комнате стало тихо и темно. Мать бросилась к колыбели, в страхе заплакала и закричала: «Ах, я пожелала тебе самого лучшего, что смогла придумать, но, может быть, это неправильно! Если все люди будут любить тебя, никто всё равно не сможет любить тебя сильнее, чем мама!»
Август рос, как все остальные дети. Он был красивым белокурым мальчиком с голубыми смелыми глазами, которого баловали дома и который пользовался всеобщим расположением. Вскоре фрау Элизабет заметила, что крестильное желание сбывается, и едва малыш повзрослел настолько, чтобы ходить по переулку, все находили его на редкость хорошеньким, смелым и умным; каждый давал ему руку, смотрел ему в глаза и высказывал свою милость. Молодые мамы улыбались ему, старые женщины дарили яблоки, а когда он совершал какую-нибудь шалость, никто не думал, что её совершил он, а если он не отрицал своей вины, все пожимали плечами и говорили: «Нельзя же всерьёз обижаться на этого хорошенького малыша!»
Люди, которые приметили мальчика, начали приходить к его матери, и она, раньше никому не известная и имевшая  мало швейных заказов, стала теперь знаменита как мама Августа, и у неё появились покровители. Дела у неё и у мальчика шли хорошо, и когда они выходили куда-нибудь вместе, соседи радостно здоровались с ними и смотрели счастливцам вслед.
Самое прекрасное было связано у Августа с его крёстным: тот звал его по вечерам в свой дом, где было темно, и только в чёрной каминной нише горело красное пламя. Старик обнимал малыша, укладывал его на меховую шкуру на полу, смотрел на него в отблесках огня и рассказывал длинные сказки. Но иногда, когда сказка подходила к концу и малыш начинал засыпать, глядя на пламя полузакрытыми глазами, из темноты выступала сладкая многоголосая музыка, а когда они оба долго и молчаливо слушали её, часто случалось так, что вся комната неожиданно наполнялась маленькими сияющими детьми, которые парами кружились на золотых крыльях, словно танцевали изысканный танец. При этом они пели, и в их пении стократно умножалась радость и светлая красота. Это было самое прекрасное, что Август когда-либо слышал и видел, и когда он впоследствии думал о детстве, в его памяти возникала тихая тёмная комната старого крёстного, красное пламя в камине, музыка и танец ангелов - и это пробуждало в нём тоску.
Тем временем мальчик рос, и мать начала часто печалиться и вспоминать ночь после крестин. Август весело бегал по соседним переулкам, его везде радушно принимали, дарили ему орехи и груши, пироги и игрушки, его кормили и поили, качали на колене, разрешали ему рвать цветы, он часто возвращался домой очень поздно и с отвращением отодвигал суп, сваренный мамой. Когда же она обижалась и плакала, ему это казалось скучным, и он ворчливо шёл спать, а когда она однажды отругала и наказала его, он закричал и начал жаловаться, что все люди, кроме матери, любят его и милы с ним. Она часто была обеспокоена и иногда по-настоящему сердилась на мальчика, но когда он вечером ложился на свою подушечку и на его невинном детском личике мерцал свет свечи, ожесточение уходило из её сердца, и она осторожно целовала его, чтобы не разбудить. То, что все люди любили Августа, было её виной, и она порой думала с печалью и страхом, что лучше было бы никогда не загадывать того желания.
Однажды она стояла у окна господина Бинсвангера и обстригала увядшие цветы герани маленькими ножницами, когда во дворе, который находился за обоими домами, услышала голос сына и наклонилась, чтобы посмотреть. Она увидела его, опёршегося на стену; лицо его, как обычно, было хорошеньким и немного гордым, а перед ним стояла девочка чуть постарше, которая умоляюще смотрела на него и говорила: "Ты же милый, не правда ли? Ты поцелуешь меня?"
«Не хочу», - сказал Август и засунул руки в карманы.
«Ах, нет! Ну, пожалуйста, - сказала она вновь, - поцелуй меня, и я кое-что тебе подарю».
«Что же?» – спросил мальчик.
«У меня есть два яблока», - застенчиво сказала она.
Но он отвернулся и скорчил гримасу.
«Я не хочу яблок», - презрительно ответил он и хотел убежать.
Однако девочка не отпускала его и сказала льстивым голосом: «У меня есть ещё красивое колечко».
«Покажи!» - сказал Август.
Она показала ему колечко, он внимательно посмотрел на него, затем стащил с её пальца и надел на свой, рассмотрел на свету и остался доволен.
«Что ж, теперь ты можешь получить поцелуй», - бросил он свысока и вскользь поцеловал девочку в губы.
«Теперь ты пойдешь играть со мной?» - доверчиво спросила она и взяла его за руку.
Но он оттолкнул её и громко закричал: «Оставь же меня, наконец, в покое! Есть другие дети, с которыми я могу играть!»
Когда девочка начала плакать и побрела со двора, он состроил скучающее и сердитое лицо, повертел кольцо на пальце, засвистел и медленно пошёл прочь.
Мать с садовыми ножницами в руке  застыла от испуга перед этой жестокостью и презрением, с которой её сын принимал любовь людей. Она оставила цветы и стояла, качая головой и повторяя про себя: «Да ведь он зол! У него нет сердца!"
Когда Август вернулся домой и она потребовала от него объяснений, он с улыбкой посмотрел на неё своими голубыми глазами безо всякого раскаяния, а затем начал петь и подлещиваться и был так забавен, нежен и мил, что она не могла удержаться от смеха и подумала: "Не нужно настолько серьёзно относиться к поступкам детей".
Тем не менее, этот проступок не прошёл для Августа безнаказанным. Крёстный Бинсвангер был единственным человеком, которого мальчик глубоко уважал, и когда вечером он пришёл к нему, тот сказал: "Сегодня не горит огонь в камине, нет музыки, и ангелы не танцуют, потому что ты был злым". Тогда мальчик молча пошёл домой, бросился на кровать и расплакался, и после этого ему несколько дней приходилось делать усилия, чтобы быть добрым и милым.
Огонь в камине горел теперь всё реже, и крёстного нельзя было подкупить слезами и лаской. Когда Августу исполнилось двенадцать лет, волшебный полёт ангелов в каморке крёстного стал для него лишь далёкой мечтой, и вспомнив о нём однажды ночью, он утром встал сердитым и приказал всем своим товарищам убираться прочь.
Его мама уже давно устала слышать похвалы сыну со всех сторон и лишь заботилась о нём, как могла. Когда однажды к ним пришёл школьный учитель и сказал, что знает человека, который готов отправить её сына в далёкий университет для получения образования, она пошла к соседу и поговорила с ним, и вскоре одним весенним утром к их дому подъехал экипаж, Август в новеньком платье сел в него и попрощался с мамой, крёстным и соседями, потому что ехал в столицу учиться. Мать в последний раз расчесала ему волосы на пробор, благословила, лошади тронулись, и Август отправился в незнакомый мир.
Через несколько лет, когда он стал студентом в красной шапочке и с усами, он вновь приехал на родину, так как крёстный сообщил, что его мать больна и не проживет долго. Юноша приехал вечером, и соседи с восхищением наблюдали за тем, как он высаживается из экипажа и как кучер несёт в дом его большой кожаный чемодан. Умирающая мать лежала в старой комнате с низким потолком, и когда красивый студент увидел увядшее лицо на белой подушке, которое могло поприветствовать его лишь молчаливым взглядом, он опустился на пол у кровати, зарыдал и целую ночь провёл на коленях, пока руки матери не похолодели, а глаза не погасли.
Когда её похоронили, крёстный Бинсвангер взял его за руку и пошёл с ним в свой дом, который показался молодому человеку ещё более низким и тёмным, а когда они долго просидели рядом друг с другом, и лишь маленькое окошко слабо мерцало в темноте, старик погладил седую бороду худыми пальцами и сказал Августу: «Я вновь хочу зажечь огонь в камине, тогда лампа нам не понадобится. Я знаю, что тебе нужно уезжать завтра утром, и теперь, когда твоя мама умерла, я не скоро тебя увижу».
При этих словах он развёл огонь, придвинул к нему своё кресло, а студент – своё, и они долго сидели,  глядя на погасающее пламя, пока не полетели последние искры, и тогда старик мягко сказал: «Прощай, Август, я желаю тебе добра. У тебя была очень хорошая мама, и она сделала для тебя больше, чем тебе известно. Я охотно порадовал бы тебя музыкой ещё раз и показал бы тебе ангелов, но ты сам знаешь, что этого больше не будет. Однако не забывай о них: они всё ещё поют, и ты сможешь услышать их вновь, когда будешь тосковать в одиночестве. Теперь дай мне руку, мой мальчик: я уже стар, мне пора спать».
Август дал ему руку и не смог ничего сказать; он печально побрёл в опустевший дом и в последний раз лег спать в родной кровати, но, прежде чем смог заснуть, ему ещё раз захотелось услышать сладкую музыку из детства. На следующее утро он уехал, и о нём больше не слышали.
Вскоре он забыл и крёстного Бинсвангера, и ангелов. Богатая жизнь окружила его, и он плыл на её гребне. Никто не мог так, как он, ехать верхом по звонким переулкам и приветствовать насмешливым взглядом девушек, которые смотрели на него снизу вверх; никто не умел так легко и увлечённо танцевать, так лихо и изящно управлять экипажем, так шикарно и щегольски пропивать летние ночи в садах. Богатая вдова, чьим любовником он был, давала ему деньги, одежду, лошадей и всё прочее, в чём он нуждался; с нею он ездил в Париж и Рим и спал на шёлковой постели. Его сердечной привязанностью была кроткая светловолосая дочь небогатого горожанина, которую он по ночам навещал в саду её отца с опасностью для себя и которая писала ему длинные страстные письма, когда он уезжал.
Но однажды он не вернулся. Он нашёл друзей в Париже, ему наскучила богатая любовница и надоела учёба; он остался в чужой стране и начал жить так, как живут в высшем свете: держал лошадей, собак, женщин, тратил и выигрывал деньги, и повсюду были люди, которые бегали за ним и прислуживали ему, а он улыбался и принимал это, как тогда в детстве принял кольцо девочки. Волшебство крестильного желания светилось в его глазах и на его губах, женщины окружали его лаской, друзья восторгались им, и никто не видел, а он сам едва ли чувствовал, что его сердце становилось пустым и полным корысти, а душа – страдающей и больной. Иногда он так уставал от всеобщей любви, что ехал один, переодетый, по незнакомым городам, и всюду находил, что люди глупы и слишком легки для завоевания, а их любовь казалась ему забавной, ведь она так ревностно бежала за ним по пятам и довольствовалась столь малым. Женщины и мужчины часто внушали ему отвращение, потому что не были горды, и он целыми днями бродил с собакой в охотничьих угодьях или в горах, и олень, которого он подстерёг и застрелил, радовал его больше, чем связь с прекрасной избалованной женщиной.
Однажды во время морского путешествия он увидел молодую жену посланника: строгую стройную дворянку из северной страны, которая стояла особняком от других знатных дам и светских мужчин, бесподобно гордая и молчаливая. Он некоторое время наблюдал за ней, а когда её беглый равнодушный взгляд скользнул по нему, ему показалось, что именно сейчас он впервые узнал любовь. Он задумал завоевать эту женщину, и с тех пор каждый час проводил вблизи неё, у неё на глазах, а так как он сам постоянно был постоянно окружён женщинами и мужчинами, восхищающимися им, они стояли с прекрасной строгой женщиной в центре всего общества, словно князь со своей княжной, и даже муж блондинки выделял его и пытался завоевать его расположение.
У него долго не было возможности остаться наедине с чужестранкой, покуда в одном южном портовом городе все путешественники не сошли на берег, чтобы погулять пару часов по незнакомым улочкам и почувствовать почву под ногами. Там он не отставал от своей возлюбленной до тех пор, пока ему не удалось задержать её в сутолоке рыночной площади.  Бесконечные тёмные переулки упирались в эту площадь, и в один из них он увлёк её. Она сперва доверилась ему, но, внезапно осознав, что они остались наедине, застыдилась, а он повернулся к ней с сияющим видом, взял её нерешительные руки в свои и начал умолять остаться с ним и бежать вместе.
Чужеземка побледнела и опустила глаза. "О, это не по-рыцарски, - тихо сказала она. - Позвольте мне забыть о том, что вы только что сказали!"
«Я – не рыцарь, - ответил Август, – я – влюблённый, а влюблённый не знает никого, кроме любимой, и имеет только одну мысль: быть рядом с ней. Ах, красавица моя, пойдём со мной! Мы будем счастливы!»
Она честно и укоризненно посмотрела на него своими светло-голубыми глазами: «Откуда же вы знаете, - жалобно прошептала она, - что я люблю вас? Я не могу лгать: я полюбила вас и часто желала, чтобы вы были моим мужем. Вы – первый мужчина, кого я полюбила всем сердцем. Ах, как же может любовь так заблуждаться? Я никогда не подумала бы, что смогу полюбить человека, который не богат и не хорош. Но в тысячу раз больше я хочу остаться с мужем, которого люблю меньше, чем вас, но он - рыцарь, полный чести и благородства, неизвестных вам. А теперь не говорите мне более ни слова и отведите обратно на корабль, иначе я позову на помощь".
Несмотря на все его мольбы, она отвернулась и ушла бы одна, если бы он молча ни присоединился к ней и ни проводил на корабль. Там ему вынесли багаж, и он ушёл, ни с кем не попрощавшись.
С этого момента счастье человека, которого все любят, отвернулось от него. Добродетель и почтенность стали ему ненавистны, и он растоптал их; для него стало удовольствием соблазнять добродетельных женщин со всеми их нехитрыми чарами и эксплуатировать простодушных мужчин, с которыми он быстро сходился, а затем насмешливо покидал. Он разорял женщин и мужчин, от которых вскоре отрекался, и выискивал юношей из благородных семей, которых совращал и грабил. Не было ни одного удовольствия, которого он не искал бы и не исчерпал, и ни одного порока, который он не познал бы и не отбросил. Но в его сердце больше не было радости, и ничто от любви, шедшей ему навстречу, не отзывалось в его душе.
Мрачный и раздосадованный, он поселился в красивом домике на берегу моря и мучил любовниц и друзей сумасбродными настроениями и злыми выходками. Ему хотелось унижать людей и выказывать им всевозможное презрение; он был сыт по горло непрошенной, незваной, незаслуженной любовью, которая его окружала; он чувствовал бесполезность своей промотанной и растраченной жизни, которая никогда не отдавала и всегда только брала. Иногда он голодал некоторое время, чтобы вновь почувствовать правильные желания и успокоить неправильные.
Среди его друзей распространилась новость о том, что он болен и нуждается в покое и одиночестве. Приходили письма, которые он не читал, и обеспокоенные посетители расспрашивали прислугу о его самочувствии. А он всё сидел один в зале над морем и пребывал в мрачном настроении, окидывая взглядом свою пустую бесплодную жизнь без следа любви, похожую на серую солёную воду. У него был страшный вид, когда он сидел, скрючившись, в кресле у окна и сводил счёты сам с собой. Ветер на пляже гнал белых чаек, а он следил за ними пустым взглядом, из которого исчезла вся радость и участие. Лишь его губы улыбались сурово и зло. Наконец он перестал размышлять и позвонил камердинеру, решив пригласить друзей на праздник, но его истинным намерением было напугать гостей видом пустого дома и собственного трупа, поиздеваться над ними: он решил покончить с собой, выпив яд.
Вечером перед мнимым праздником он отослал слуг из дома, а когда в больших комнатах стало тихо, направился в спальню, влил яд в стакан с кипрским вином и поднёс его к губам.
Но едва он собрался выпить его, к нему кто-то постучался, и после того, как ответа не последовало, дверь отворилась, и в комнату вошёл маленький старичок. Он подошёл к Августу, бережно взял стакан из его рук и сказал хорошо знакомым голосом: «Добрый вечер, Август! Как поживаешь?»
Удивленный, сердитый и пристыженный, тот иронично улыбнулся и сказал: «Господин Бинсвангер, вы ещё живы? Прошло так много времени, а вы совершенно не изменились! Но в данный момент вы мешаете, добрый человек. Я устал и хочу выпить снотворное».
«Я это вижу, - спокойно ответил крёстный. – Ты хочешь выпить снотворное, и ты прав: это последний напиток, который может тебе помочь. Но вначале мы немного побеседуем, мой мальчик. У меня долгий путь за спиной, и я надеюсь, ты не рассердишься, если я освежусь глоточком».
С этими словами он поднял стакан и прежде, чем Август успел вырвать его у него, выпил вино залпом.
Август смертельно побледнел. Он бросился на крёстного, начал трясти за плечи и резко крикнул: "Старик, да знаешь ли ты, что было в стакане?"
Господин Бинсвангер склонил умную седую голову и улыбнулся: «Там было кипрское вино, как я смог заметить, и неплохое. От недостатка средств ты, кажется, не страдаешь. Но у меня мало времени, и я не хочу дольше тебе докучать».
Сбитый с толку Август с ужасом смотрел в глаза крёстному и ждал с минуты на минуту, что тот упадёт, но
крёстный сел на стул с выражением удовлетворения на лице и благосклонно кивнул молодому другу.
«Ты беспокоишься о том, что глоток вина может мне повредить? Очень мило с твоей стороны так тревожиться обо мне, я этого не предполагал. Но теперь давай побеседуем, как в старые добрые времена. Мне кажется, что ты уже по горло сыт лёгкой жизнью. Я могу это понять, и когда я уйду, ты сможешь вновь наполнить стакан и выпить его. Но сначала я должен кое-что тебе рассказать».
Август прислонился к стене, слушая добрый, приятный голос старика, к которому испытывал доверие с детства, и тень прошлого воскресала в его душе. Глубокий стыд и печаль овладели им, когда он увидел свое невинное детство в глазах крёстного.
«Я выпил яд, - продолжал старик, - потому что виновен в твоём горе. Твоя мама загадала желание на крестинах, и я исполнил его, хотя оно было безрассудно. Тебе не нужно его знать - оно стало проклятием, как ты сам догадываешься. Мне жаль, что это произошло, и если я буду жив, я хотел бы порадоваться, ещё раз увидев тебя у меня дома, у камина, слушающего поющих ангелов. Это нелегко и кажется тебе невозможным сейчас, потому что тогда твоё сердце могло бы вновь стать здоровым и чистым. Однако это возможно, и я прошу тебя попытаться. Желание бедной матери плохо сказалось на тебе, Август. Не позволишь ли ты теперь исполнить какое-нибудь другое желание для тебя? Возможно, ты не пожелаешь денег, власти и женской любви, которых изведал уже достаточно. Подумай над этим, и когда захочешь принять волшебство, которое сможет сделать твою разрушенную жизнь прекраснее, а тебе вернуть радость, тебе стоит только пожелать!»
Август сидел в глубокой задумчивости и молчал. Он устал и потерял всякую надежду, поэтому через некоторое время ответил: «Благодарю тебя, крёстный Бинсвангер. Кажется, мою жизнь уже не причесать никаким гребнем. Я лучше исполню то намерение, в котором ты мне помешал. Но спасибо за то, что ты пришёл».
«Да, - сказал старик задумчиво, - я могу предположить, что решение даётся тебе нелегко. Но ты можешь ещё раз всё обдумать, Август, и тогда тебе придёт в голову настоящее желание. Возможно, ты вспомнишь о том, что нравилось тебе раньше, или о тех временах, когда была жива твоя мама и ты по вечерам приходил ко мне. Ты был счастлив тогда, не так ли?»
«Да, - кивнул Август, и образ его лучистого детства показался ему далёким и бледным, словно отражение из старого зеркала. - Тогда - да. Но это не повторится вновь. Я не могу загадать желание вновь стать ребенком. Ведь тогда всё началось бы с начала!»
«В этом желании действительно нет смысла, ты прав. Но вспомни ещё раз о жизни на родине и о бедной девушке, с которой ты виделся в саду её отца, будучи студентом; или о прекрасной белокурой женщине, с которой однажды путешествовал на корабле; подумай обо всех мгновениях, когда ты был счастлив, и жизнь казалась тебе ценной. Если ты поймёшь, что делало тебя счастливым тогда, ты сможешь вновь этого пожелать. Сделай это ради меня, мой мальчик!"
Август закрыл глаза и окинул внутренним взором всю свою жизнь, как делает человек, из тёмного коридора смотрящий в далёкий свет, из которого пришёл; он увидел, как всё вокруг стало прекрасно и светло на миг, а затем начало становиться всё темнее и темнее, пока он не остался в полной темноте и не находил ничего, что могло бы его порадовать. Чем дольше он думал и вспоминал, тем прекраснее, желаннее и достойнее любви мерцал ему этот далёкий свет; наконец он распознал его, и слёзы хлынули у него из глаз.
«Я хочу попытаться, - сказал он крёстному. - Сними с меня прежнее волшебство, которое мне не помогло, и взамен сделай так, чтобы я любил всех людей!".
Он опустился на колени перед старым человеком и уже при этом почувствовал, как любовь старика затеплилась в нём и воскресила забытые слова и жесты. Крёстный взял его на руки, отнёс на кровать и убрал волосы с его горячего лба.
«Всё хорошо, - тихо прошептал он. - Всё хорошо, мой мальчик. Всё будет хорошо».
После этого Август почувствовал сильную усталость, словно за одно мгновение постарел на много лет. Он погрузился в глубокий сон, а старик спокойно вышел из опустевшего дома.   
Вскоре Август проснулся от сильного шума, наполнявшего весь дом, а когда встал и открыл дверь, увидел, что зал и все комнаты полны его бывших друзей, которые пришли на праздник и нашли дом пустым. Они были злы и разочарованы. Он пошёл им навстречу, чтобы, как обычно, заинтересовать их улыбками и остротами, но внезапно почувствовал, что сила отступила от него. Едва увидев его, они начали кричать, а когда он беспомощно улыбнулся и протянул руки в защищающемся жесте, гости с яростью набросились на него.
«Ах, ты, мошенник! - кричал один. - Где деньги, которые ты мне задолжал?» Другой кричал: "Где моя лошадь, которую я тебе одолжил?" Красивая разгневанная женщина кричала: "Весь свет знает мои секреты, которые ты разболтал! О, как же я ненавижу тебя, гадина!» Юноша с  запавшими глазами и искажённым лицом кричал: «Знаешь, что ты сделал со мной? Ты, сатана, развратитель молодежи!»
Так продолжалось и дальше: каждый громоздил на него упрёки и позор и каждый был прав; многие били его, а когда гости ушли, побив зеркала и забрав с собой драгоценности, Август поднялся с пола, побеждённый и обесчещенный, пошёл в спальню, чтобы умыться, посмотрелся в зеркало, и собственное лицо показалось ему   увядшим и страшным: красные глаза слезились, со лба капала кровь.
«Это возмездие», - подумал он и вытер кровь с лица. Но стоило ему немного прийти в себя, как дом вновь наполнился шумом, и новые люди устремились по лестнице: ростовщик, которому он отдал дом в заклад; супруг, чью жену он развратил; отец, чей сын из-за него прельстился пороком и впал в нищету; уволенные слуги, полицейские и адвокаты. Часом позже он сидел в экипаже, связанный, и его везли в тюрьму. За каретой бежали зеваки и пели издевательские песенки, а молодежь швыряла ему в лицо пригоршни грязи из окон.
Весь город был наполнен гнусными поступками этого человека, который раньше был столь известен и любим. Не было ни одного порока, в котором его не обвинили, и ни одного порока, который он отрицал. Люди, которых он давно забыл, стояли перед судьями и говорили вслух о преступлениях, которые он совершил много лет назад. Слуги, которых он одаривал и которые обкрадывали его, рассказывали о его тайных пороках, и каждое лицо дышало отвращением и ненавистью; не было никого, кто заступился бы за него, похвалил бы его, простил или вспомнил с добрым чувством.
Он ничему не возражал, позволял вводить себя в камеру и выводить из неё, когда его вызывали к судьям и свидетелям; он с удивлением и печалью смотрел больными глазами в злые, возмущённые, яростные лица и в каждом из них под коркой ненависти, искажающей черты, видел тайную красоту и свет, мерцающий из сердец. Все они когда-то любили его, а он не любил никого и теперь просил у всех прощения и пытался вспомнить о каждом что-то хорошее.
В конце концов, его приговорили к тюремному заключению без права посещений. В бреду он разговаривал с матерью и своей первой любовью, с крёстным Бинсвангером и дамой-северянкой с корабля, а когда проснулся и увидел перед собой страшные дни одиночества и покинутости, начал страдать от тоски и возжаждал человеческого взгляда так, как никогда ранее не жаждал каких-либо наслаждений и обладаний.
Когда он вышел из тюрьмы, он был уже стар, болен и забыт всеми. Мир жил своей жизнью, люди ездили в экипажах, катались верхом, прогуливались по улицам, продавали фрукты и цветы, игрушки и газеты, и только к Августу никто не оборачивался. Красивые женщины, которых он раньше очаровывал музыкой и шампанским, проезжали мимо в экипажах, а на Августа садилась пыль. 
Однако ужасная пустота и одиночество, душившие его раньше в роскошной жизни, покинули его. Входя в незнакомые ворота, чтобы на мгновение укрыться от солнечного зноя, или прося глоток воды во дворе флигеля, он удивлялся тому, как ворчливо и недоброжелательно относились к нему люди - те самые люди, которые раньше были благодарны за самые гордые и чёрствые слова, на которые отвечали со светящимися глазами. Но теперь его радовал и трогал взгляд каждого человека: он любил наблюдать за детьми, когда те играли или шли в школу, и любил стариков, сидящих на скамьях перед своими домиками и греющих на солнце увядшие руки. Когда он видел студента, который провожал девушку тоскующим взглядом, или рабочего, который вечером брал детей на руки, или изящного образованного врача, который молча ехал в экипаже, думая о больных, или о бедной, плохо одетой служанке, которая вечером в пригороде поджидала клиентов у фонаря и предлагала любовь даже ему, преступившему закон, - они все становились для него братьями и сёстрами, и каждый нёс на себе воспоминание о любимой матери или тайный знак более красивого и благородного назначения, каждый был любим и интересен, давал ему повод думать о прошлом, и никто не был хуже, чем он сам. Август решил попутешествовать по миру и найти место, где смог бы пригодиться людям и показать им свою любовь. Ему пришлось привыкнуть к тому, что его взгляд больше никого не радовал; его лицо провалилось, он носил нищенскую одежду, и в его голосе или походке не осталось ничего от той красоты, которая некогда привлекла к нему людей.
Дети боялись его, потому что его длинная растрёпанная седая борода свисала вниз, как пакля; хорошо одетые люди сторонились его, боясь испачкаться; бедняки не доверяли ему, как чужаку, который может выхватить у них пару кусков. Но он старался служить людям. Он учился этому и не позволял себе раздражаться. Когда он видел маленького ребенка, который тянулся к ручке двери булочной и не мог достать её своими ручонками, он мог ему помочь, а иногда ему встречался кто-то более несчастный, чем он сам: слепой или парализованный, кому мог помочь на пути. А когда он не мог сделать и этого, он радостно отдавал то малое, что у него было: светлый добрый взгляд, братское приветствие, жест понимания и сочувствия. Он научился смотреть на людей и понимать, чего они ждут от него, чему они радуются: один радовался громкому бодрому привету, другой – тихому взгляду, третий хотел, чтобы от него отошли и не мешали. Он ежедневно удивлялся тому, как много горя в мире, и всё же люди остаются веселы, и ему нравилось смотреть на весёлый смех рядом со страданием, слушать детское пение рядом с похоронным звоном, видеть учтивость, шутку, утешение и улыбку рядом с нуждой и низостью.
Человеческая жизнь казалась ему правильно устроенной. Когда он заворачивал за угол и ему навстречу скакала толпа школьников, чьи глаза сверкали смелостью и любовью к жизни, но они немного подтрунивали над ним, это было вовсе не плохо. Он мог это понять, а когда видел своё отражение в витрине или в воде фонтана, находил его увядшим и отталкивающим. Нет, не могло больше идти и речи о том, чтобы нравиться людям или иметь власть над ними - этого ему уже хватило. Для него было удивительным наслаждением помогать сбившимся с дороги и видеть, как люди, которых он когда-то совратил, с гордостью и радостью следуют своим целям.
Тем временем наступила зима, затем  – лето. Август долгое время пролежал в больнице для бедняков, где с тихой благодарностью наслаждался счастьем  видеть разбитых, поверженных людей, которые с неистовой силой любили жизнь и одолевали смерть. Его подражало терпение тяжелобольных, в глазах выздоравливающих ему нравилось находить светлую развивающуюся любовь к жизни, ему казались прекрасными тихие и полные достоинства лица умирающих, но лучше всего была любовь и терпение миловидной опрятной сиделки. Однако и это время подошло к концу, подул осенний ветер, и Август пошёл по миру дальше, навстречу зиме. Когда он увидел, как бесконечно много он уже прошёл и сколько ещё дорог впереди, им овладело странное нетерпение: ему захотелось посмотреть в глаза некоторым людям. Его волосы поседели, глаза тупо улыбались за красными больными веками, память постепенно мутнела, и ему казалось, что он никогда не видел другой жизни, но был всем доволен и находил мир великолепным и достойным любви.
С наступлением зимы он пришёл в один город; снег летел по тёмным улицам, пара уличных мальчишек бросала снежки, но всё было уже по-вечернему тихо. Август очень устал. Он дошёл до узкого переулка, показавшегося ему знакомым, а затем ещё до одного, где стоял дом его матери и дом крёстного Бинсвангера - маленький и старый среди вьюги, одно из окон которого было освещено и миролюбиво мерцало красноватым светом в зимней ночи.
Август постучал в дверь. Старичок вышел ему навстречу и молча провёл в комнатку, где было тепло и тихо, а в камине горел огонь.
«Ты голоден?» – спросил крёстный. Но Август лишь улыбнулся и покачал головой.
«Ты утомился?» - спросил крёстный вновь и расстелил на полу меховую шкуру. Оба старика сели на корточках друг рядом с другом и стали смотреть на огонь.
«Ты прошёл долгий путь», - сказал крёстный.
«Да, всё было хорошо, но я немного устал. Можно мне переночевать у тебя? Утром я пойду дальше».
«Можно. Хочешь увидеть танцующих ангелов?»
«Ангелов? О, да, очень хочу. Если снова стану ребёнком».
«Мы давно не виделись, - вновь начал крёстный. – Ты стал красивым, а твои глаза теперь такие же добрые, как в прежние времена, когда была жива твоя мама. Ты хорошо сделал, что навестил меня».
Странник в изодранной одежде опустился рядом со своим другом. Он ещё никогда не был таким усталым, тепло и свет огня усыпляли его, и он уже не мог явственно различить настоящее и прошедшее.
«Крёстный Бинсвангер, - сказал он, - я опять провинился и расстроил маму. Поговори с ней, пожалуйста, и скажи, что я больше не буду. Хорошо?»
«Хорошо, - ответил крёстный. - Будь спокоен, она любит тебя».
Огонь угасал, и Август смотрел на тяжёлое зарево такими же большими сонными глазами, как когда-то смотрел в детстве. Крёстный положил его голову себе на колени, в тёмной комнате раздалась нежная радостная музыка, тысячи маленьких лучистых духов закружились в воздухе, сплетаясь парами, а Август смотрел и слушал, широко открывая свои нежные детские чувства навстречу этому вновь обретённому раю.
Внезапно ему показалось, что его зовёт  мама, но он был слишком усталым, да и крёстный пообещал поговорить с ней. А когда он заснул, тот сложил его руки на груди и слушал, как стучит его затихающее сердце, пока в комнате не наступила глубокая ночь.