Безжалостный сын

Безжалостный  сын. 
Тёплым,  весенним  днём  на  скамейке  в  парке  сидели  две  девушки.  Им  было  лет  по  двадцать  пять,  и  подружки  разговаривали  о  всяких  мелочах. 
Они  смеялись,  пили  сок,  и,  одновременно  посмотрев  в  одну  сторону,  увидели  старушку,  которая  пыталась  перейти  переход. 
У  старушки  были  две  палки,  а  машины  мчались,  правда,  некоторые    тормозили,  чтобы  пропустить  её,  но  старушка  ждала,  пока  поток  машин  иссякнет,  и  терпеливо  стояла  у  перехода. 
Вид  у  старушки  был  такой  страдальческий,  и  одна  из  девушек,  Катя,  не  выдержала,  и,  поставив  пачку  с  соком,  быстрым  шагом  пошла  к  старушке.  Подхватила  её  под  руку,  и  повела  по  переходу. 
Остановившись  на  другой  стороне,  старушка  кивнула,  выдохнула: 
- Спасибо,  деточка, - и  медленно  побрела  по  тротуару,  а  Катя  вернулась  на  скамейку. 
- Такая  старенькая, - вздохнула  она. 
- Да, - кивнула  Алена,  другая  девушка, - это  правильно,  пожилым  надо  помогать, - она  помолчала,  отпила  сока,  и  добавила, - я  знаю  одну  женщину...  Добрейшей  души  человек...  Правда,  любила  выпить...  Но  что  уж  тут  сделаешь.  А  её  сын  злился. 
- Любой  человек  будет  злиться  в  такой  ситуации, - вздохнула  Катя, - кто  же  станет  смотреть,  как  родная  мать  спивается? 
- Никто  не  станет, - кивнула  Алена, - но  дело  в  том,  что  он  и  сам  любил  выпить,  а  на  мать  кричал,  когда  она  просто  на  поминки  к  соседям  сходила.  Тут  двоякая  ситуация.  С  одной  стороны,  он,  и  с  непростым          характером,  а  с  другой  она,  хоть  и  любит  выпить,  но,  если  он  не  пьёт,  и  она  ни-ни.  Он  знает,  что  она  не  выдержит,  если  рядом  с  ней  человек          будет  пить,  но  ему  всё  равно.  Кричит,  что  она  ничего  не  делает,  не  может  для  поросят  еду  приготовить,  а  она  с  палкой  еле  ходит.  Настудила  ноги,  работая  в  больнице.  Целый  день  по  холодном  кафеле,  и  теперь  обезножила.  И,  главное,  его  знакомые  относятся  к  ней  так  же,  как  и  он,  и  ещё  другим  рассказывают,  какая  она,  мол,  озорница.  Неужели  не  видят,  что  она,  пожилая,  ей  семьдесят  лет,  не  в  состоянии  приготовить  ведро  каши,  и  отнести  по  гололёду  животным?  Но,  к  счастью,  не  все  так  считают.  Те,  кто  видит,  у  кого  это  на  глазах  происходит,  её  искренне  жалеют.  И  относятся  с  участием.  А  он,  и  его  друзья  говорят,  что  она  озорует.  Какое  озорство  с  больными  ногами,  двумя  палками,  и  в  семидесятилетнем  возрасте? 
- Может,  ещё  всё  образуется, - вздохнула  Катя. 
- Даст  Бог,  он  одумается, - кивнула  Алена, - поймёт,  что  относится  к  матери  жестоко...  Она  через  дочь  переступила  ради  него,  дом  ему  отписала,  а  он  теперь  на  неё  кричит...  Но  самая  суть  в  том,  что  другие-то,  вернее,  один  человек,  женщина,  видит,  что  та  не  может  ходить,  и  считает,  что  это  озорство... 
Они  долго  смотрели  вслед  старушке,  которая  медленно,  шаркая  ногами,  шла  по  улице. 
А  мимо  скамейки,  где  сидели  девушки,  прошла  молодая  женщина,  и  за  руку  она  держала  мальчика  лет  семи.  Тот  топал  ногами,  упирался,  и  не  хотел  идти,  а  у  матери  опускались  руки. 
- Витя,  ну,  перестань.  Нельзя  так  себя  вести. 
- Хочу! – выл  маленький  Витя, - хочу!  Отстань!  Ты  злая!  Ты  плохая!  Я  тебя  не  люблю!  Я  хочу  самолётик! – но  мать  продолжала  тащить  сорванца  вперёд...