Две звезды

     Свекровь приехала поглядеть на новорожденную внучку и осталась погостить.
     Как-то вечером, когда муж и дочь уснули, я пошла на кухню попить чай и застала там маму и свекровь:
     – Слухай, Ильинична, я чо спросить хочу, зачем ты енту штуку таскаешь? У нас, православных, как Христос велел, крест, а у тебя неведомо чо на шее болтается.
     – Это шестиконечная звезда, – солидно поясняет мама, – признак того, что мы евреи.
     – Вона как! Так чо, все евреи коммунисты? Енто у тех, надоть, не надоть звезды понатыканы.
     – Нет, сватья, – размеренно объясняет мама, – у коммунистов пятиконечная звезда, а у нас шестиконечная. – Засунув за щеку кусочек сахара и хлебнув из блюдечка чаю, Устинья Афанасьевна наморщила лоб и, прикрыв глаза, не мешает маме читать лекцию: кто такие евреи. Неожиданно она перебила маму:
     – Значится у евреев шесть концов на звезде, а у коммунистов – пять? Значится у евреев на один конец больше? Значится евреи не коммунисты! Енто хорошо! – Мама подавилась, свекровь стукнула сухим кулачком ей по спине. Обождала, пока мама прокашлялась и продолжила. – Ох, не люблю я коммунистов! Сколько православного народа они сгубили, даже вам антилегентным евреям не сосчитать. Муж покойный главным коммунистом был в деревне. Приходит как-то ко мне:
     – Пошли, Устинья, в сельсовет расписываться. А нет, всю твою кулацкую родню отправлю на Соловки. – Минька давно тропку ко мне прокладывал, да ничо у него хромого не выходило, мне бы истчо в хороводе поплясать, погулять, а ентот чёрт пристал хуже мухи навозной. Лучше камень нести, чем за постылого идти, и на Соловки не хотся. Сколько нашего брата зажиточного крестьянина тама в землю студеную легло. Я к отцу за советом.
     – Я тебя, Устинья, неволить не стану, – отвечал батюшка, – тока знай, Минька упрямый, сказал, сошлёт на погибель – сошлёт и не останется на земле нашего рода-племени.
Подумала я, подумала и решила последовать совету батюшки. Батюшку в деревне уважали, он церковным старостой был. Идёт по субботам в церкву, важный, статный, грудь колесом, нос огурцом, встречные шапки ломают, в пояс кланяются.
Мамка, сколько помню, всё на полатях лежала, помирала. Хозяйство на батюшке держалось, да на старшей сестрице Алевтине. Ныне Алевтина замужем, если нас сошлют и её с малыми детями не пожалеют.
Тута ещё разнарядка на лесоповал. Сколько люда там покалечилось. И Минька тама ногу сломал, «срослася неправильно», сказал фельдшер. Теперича его на лесоповал не пошлют, а меня пошлют, мне шишнадцать стукнуло. Если ребёночка понесу, не пошлют, баб в тяжести и с малыми детями не отправляют лес валить.
Я согласилась за Миньку идти.
У Миньки не только нога хромая, но и другия части с промблемами, он рабёнка в первый год сделать не смог. Я обозлилася, где это видано, мужняя баба да без детя.
Хлебнула я на лесоповале, вспоминать не хотся, но бог миловал, деревом не придавило, топором не покалечилася. Миньке заявила:
     – Делай что хошь, но чтоб рабёнок был, а то к батюшке вернуся. – Пугала. Енто у коммунистов жёны уходют, приходют. А у нас, православных, какой бы не был мужик, коли бог повязал, от мужа ни ногой. Минька расстарался, на второй год я с пузом ходила. Видно понравилось ему енто, каждые два года, как часы, рожала. Деток, кого бог прибрал, ненужных ему на земле маяться оставил...
     Заплакала дочка, я ушла к ней и не знаю, о чём дальше шёл разговор между мамой и свекровью.