трое и коты

Карабаева была большой писательницей, знала об этом и не верила в это.  Стать писателем определенно и однозначно означало попасть в Высшую  Лигу. Но Карабаева боялась быть в первых, попадая на уста и глаза людей, ее имя тут же стремилось раствориться и улетучиться дымкой. И Карабаева жила, иногда отдавая долги перед неуемной силой внутри заметками в блокноте, рассказами и эссе.

Миллер была проповедником красоты. Она находила красоту в линиях зданий, сочетании цветов и фактуры одежды, в словах, что толпились на кончиках пальцев, в критике чужого искусства, в человеческих языках и в передаче знаний. Миллер мечтала прожить длинную красивую жизнь, и, напитавшись ее светом, превратиться в янтарь на дне моря.

Петрова была жаждущей воплощения натурой, которая то и дело искала себе определения, пытаясь остановиться на чем-то одном и глобально важном, как ей казалось, пока не решила заниматься чужими жизнями как своим делом. И тут все стало на места. Освободились соты в душе и в голове для чего-то нового, красивого и значимого. Но пока пустовали.

Карабаева, Миллер и Петрова давно не знали мужских ласк. Их тянуло вниз, к земле, туда, где из грязи появлялись цветочки, весенние сеянцы, подснежники, эти Пробужденные весны, только глядя на которые можно было перенестись в открытое пространство космоса и там, сидя на табурете, представлять, как полунагие Апполоны приносят фрукты к их божественным ногам.

Трое выпили вина, рассказали друг другу свои девичьи секреты и открытия и разошлись по домам: Карабаева - к коту и сыну, Миллер - к коту и соседке по квартире, Петрова - к коту и маме.

Коты, связующим звеном между этими тремя, жили тем временем своей собственной жизнью - без сожалений и слов, без знания языков, без писательства, без самоанализа, без поисков признания и идеи спасения кого-то и, тем более, без романов с мужчинами.

В это время на севере Индии в Ришикеше наступила ночь, и сотни садху уснули на своих картонках и ветках в лесу, кто-то примостился на крыльце храма, кто-то на берегу вечной Ганги. Они спали и видели сны, в которых мелькали и Карабаева, и Миллер, и Петрова в разных воплощениях и обличьях. Мелькали быстро, кружась в танце, прорастая подснежниками, приходя на пир в залы с колоннами в виде оживших мраморных статуй, они говорили на всех языках, но садху забывали все сны, и утро в Ришикеше оставалось таким же, как и тысячи лет назад.

Правда котовости – в бытии котом. Коты, где бы они не жили, с кем бы они не жили, владели наукой наслаждения, коты упивались победами над мышами, коты гармонировали с любым окружением, коты говорили на языках силы и любви, открытости и нежности, самодостаточности и грации.

В Ришикеше нет котов, но, все равно, правда котов сильнее правды садху.