Старики

       Ганна с Прохором Ивановичем прожили уже 60 лет. Старость – не радость, здоровье никуда. Война, которая отняла у них единственного сына, закончилась давно, а всё равно по ночам слышал Прохор Иванович, как Ганка всхлипывает, сморкается. Он знал, что это она по сыну плачет… Молчал, хоть его кушетка и стояла рядом, слышал он хорошо, но терпел… Он знал, что утром Ганка встанет поздно, сготовит завтрак молча… Наконец, он не выдерживает:
       – И что ты, старая, никак не угомонишься? Война. Кто тут виноват, вон у соседки нашей Сони муж не вернулся… Все его братья, сестра и мать погибли – все до единого, и деточки, и старушки.
      – А разве я что говорю! Хорошая женщина. Не мы одни, но у Сони хоть дети есть, да внуки, а мы с тобой, Прохор Иванович, остались на старости лет  бобылями. Никому не нужны…
      – Ну, это ты брось. Скоро, ближе к вечеру, племянники заявятся мои Витька да Сашка. Они и тебя, и меня уважают. Разве не так? У других и родные дети не такие хорошие, как эти двое. Не пьют, не курят, учатся.
      – И на коники не ходять… – перешла на украинский язык Ганка.
      Был один грех у Прохора Ивановича. Был! Любил он ходить на бега. Хоть и далеко до ипподрома, но как припечёт ему, не остановишь! Тогда и Ганка сразу же замечала, что её Прохор Иванович вдруг становится рассеянным, всё как-то неловко делает, то ложечку уронит, то мимо стола чашку поставит. Тут уж она точно знала – «на коники» хочется. Ох, как хочется!
     А Прохор Иванович даже когда по телевизору коня видит, сразу в лице меняется. Ещё бы! С шестнадцати лет в кавалерии служил, всю Первую Мировую прошёл, не одного скакуна сменил, а над последним, убитым в бою, рыдал в голос. «Такого друга потерял!»
На бега Прохор Иванович пристрастился ходить, когда в город переехали. В селе, где жили раньше, – какие ипподромы! А тут иногда и заработать можно, но чаще всего Прохор Иванович проскакивал мимо. Удача пряталась от него. Он ставил на тех скакунов, которые глаз радовали, не старался собрать сведения, не спорил, не кричал, но очень страдал, когда выбранный им конь вместе с жокеем не приносил желанного выигрыша…
      Ганка ворчала скорее для порядка, понимала, что все мужики такие, один курит, другой пьёт, третий на рыбалку ходит, а иной вообще всё из дому тащит. А Прохор Иванович, так Ганка его всегда величала, он ведь в школе работал после войны, учил ребят столярному делу. Проводил уроки труда. Ребята шустрые тогда были, тайком всем учителям прозвища давали, Прохора Ивановича уважали за умелые, работящие руки, но называли Прошка-картошка, подмечая его простоту. Ну, так не бездельник же муж Ганки! Она это хорошо понимала, пусть уж хоть раз в месяц потешит душу.
      Собрался и в этот июньский месяц Прохор Иванович «на коники». Очки взял, деньги, что собрал, сдавая пустые бутылки, подобранные у пивного ларька, взял, а вот шляпу свою с полями забыл, и Ганка прозевала. А солнце палит, под навесом не всегда местечко найдётся. А ещё и нервы разгулялись в тот раз. Приехал Прохор Иванович домой с бегов поздно. Он ещё и две кружки пива выпил, стало ему плохо, лицо красное, в медпункте хотели в больницу направить, да он не дался. Поехал домой. Что может быть лучше дома!
       Ганка сразу же сообразила, что Прохор Иванович совсем плох. Давай его отпаивать водой, валерианой, настойкой пиона. Прыгает вокруг него Ганка, а он всё равно красный, как варёный рак. Побежала к соседям. Там дочка молодая, умница, всегда и укол поставит, если надо, и проверит давление.
      Давление и правда высоким оказалось. Женщина быстро поставила на затылок Прохору Ивановичу горчичник, потом таблеточку под язык вложила и велела Ганке  тут же «Скорую помощь» вызывать, если лучше не станет. Оклемался старик через час. Соседская женщина опять зашла. Всё посматривает на портрет на стене:
      – Это ваш Вася? Красивый парень!
Портрет, видно, самодельный, с маленькой фотографии срисован, но всё равно, видно, что парень хоть куда…
      А Ганка глаза трёт и кивает.
     – Красивый… Все наши девушки вздыхали, когда его на фронт забрали, ни слова от него не получили. Написали нам, что пропал без вести. А я, старая, всё жду. Вдруг где-то в другой стране? Дождь идёт, а я думаю, как там Вася мой… Хлебчик на улице лежит, бросил кто-то, а я своё – а Вася мой, сыт ли?
      Заплакали обе с соседкой, а Прохор Иванович прикрикнул на Ганку:
      – Хватит сырость разводить! Думаешь, мне не жалко. Эх, бабы!
       Вышла соседка с Ганкой в коридор.
      – Поправится ваш Прохор Иванович, раз уже покрикивает. Ничего. Поживёт ещё! Но следите, чтобы не нервничал, шляпу надевал, вон солнце,  как полыхает, далеко ли до беды, раз у него давление такое бывает…
       Поправился. Но на бега долго не ездил.
      А племянники приехали вскоре после учёбы, Ганка тут как тут, вареники с творогом, с мясом, с вишнями. Она их и так, и этак ублажает. Парни рослые, здоровые, лобастые, один университет уже закончил и дальше пошёл учиться по науке, значит. И второй не отстаёт. Скромные ребята такие, слова лишнего не скажут, только «дедушка, бабушка, как здоровье? Если чего надо, сразу нам звоните».
       Хорошо, когда в доме молодые голоса слышны, забываются горести хоть на часок. И ночь не так пугает тишиной да чернотой. Смотрит Ганка на Васин портрет, соседка сказала, что красивый, да счастья бог не дал, видно, Васеньке…
      И мысли женщины пошли привычным путём: надо ещё два-три платка заготовить на смерть. Кто-то будет обряжать, кто-то одевать, всем нужно раздать платки, как положено. Юбка новая готова, там и чулки, и платок – всё новое, платки есть, но мало, надо бы ещё прикупить…
      А Прохору Ивановичу снится его любимый конь Патрон. Так во сне и чувствуется его гладкая шёлковая кожа, его чистая, расчёсанная грива. Эх, ветер гриву раздувает, не бежит конь, а летает…
      За окном опять ветер, и дождик моросит. Утром смотрел – зелень летняя, сочная, всё распускается. И дождик нужен. А теперь темно за окошком, а видно, как ветки раскачиваются, шепчутся. Спать…