07-19. Весенняя хандра

     В последнее время меня стало посещать ощущение бессмысленности жизни. Друзья называют это пессимизмом и советуют заняться здоровьем, изменением внешности и сменой гардероба. Это поднимет тонус и откроет путь к успеху, считают они. Зачем мне все это? Это игра в создание внешнего образа, довольно известна и увлекательна, она длиною в жизнь, даже в целые поколения наших жизней. На нее тратится так много сил, денег и времени. Эта игра будет пожирать мое время, которое можно именно теперь потратить на то, что мне действительно кажется важным. Пока дети не выросли, мы обязаны обеспечивать им жизнь и отдавать себя этой игре, а потом? Ну, какая разница, что будут думать обо мне и моих манерах окружающие (хотя их мнение меня все еще беспокоит!), если многих из них я или не особо уважаю (ужас, как стыдно!!!), или не разделяю их радостей, а еще чаще – не вижу, что они, следующие этой игре, счастливы. 

    Мои друзья удивляются: «Где ты берешь время на твою писанину?» А, действительно, где? Взамен этой игры, в которой я участвую чуть меньше, чем они. И хотя весь мой пар уходит на свисток – умные размышления не помогают мне всегда добиваться желаемого результата, я хотя бы имею отдушину, которой нет у них. Впрочем, на ум приходит мысль, что и творчество, и поиски высших смыслов – это тоже игра, с которой я отождествилась. Она ничуть не лучше, чем «жизнь ради детей», «ради любимого» или «ради любимого дела»: все эти лозунги только заполняют пустоту существования, более или менее тонко и изощренно.
 
   После морозов, в город пришла неожиданная оттепель. Настолько неожиданная, что более тысячи рыбаков, вышедших в эти выходные на лед Финского залива порыбачить, чуть было не погибли. Льдину оторвало от берега, она кололась на куски и стремительно таяла. Авиация, как могла, снимала их, уже лежащих на крохотных осколках расползающегося в воде льда. По сообщениям, утонули  только шестеро. Что касается спасенных, то я думаю, что несмотря на пережитый ужас, они не откажутся от своего опасного увлечения.

   В Чечне война подходит к концу, из последних горных селений выбивают чеченских мужчин. Представляю их внутреннее состояние – разрушенная родина, опозоренная честь, незаживающие обиды на русских и, в общем-то, безысходность впереди. Что для них легче – наш тюремный лагерь или смерть, сказать трудно. Что-то ничего не слышно, куда делись главные застрельщики этой войны – Басаев, Радуев и президент Масхадов? Неужели они давно уже за кордоном? А где наш пленный генерал Шпигун, за спасение которого дал свое слово чести Степашин? Об этом тоже ничего не сообщают, зато Степашин, как ни в чем ни бывало, собирается выставляться кандидатом на выборах губернатора Петербурга. Захлебывающаяся от восторга Москва и наши питерские либералы, похоронив Собчака, уже решают судьбу Яковлева: «Теперь, конечно, мы будем иметь нового губернатора».

    Помня о продажности и любви к демагогии большинства нашей петербургской  интеллигенции, я особо не удивлюсь, если Владимир Яковлев эти выборы проиграет. Собчак отомстил ему посмертно. За Яковлева сейчас заступается только наш ленинградский канал, Чернядьев да Невзоров.

   Настроение странное. На работе энергии – ноль, делать ничего не хочется, да и по большому счету нечего делать. Чем больше я настраиваюсь на правильное мышление, тем хуже реализую его эмоционально: я знаю, как надо ко всему относиться, но я не чувствую себя этим правильным образом. Теория не только не помогает мне, но даже мешает – от имеющегося знания я только чувствую себя безнадежной.

    Природа меня больше не исцеляет. Парк Победы почернел и набух от воды и серого, тающего льда, на дорожках грязь и песок, обнажились набросанные людьми окурки и собачьи кучки. Тающий пруд внешне похож на то грязное крошево залива, с которого недавно снимали вертолетами рыбаков. День удлинился: и на работу, и с работы я теперь хожу при дневном  свете, но мне менее уютно, чем в темном декабре.

   Вспоминаю голубой, сверкающий инеем парк февраля прошлого года, когда я только что устроилась в свое «Спектрэнерго». Тогда он напоминал мне островок сказки среди грязного городского месива, а сейчас я не нахожу в нем ничего подобного. Только небо – наше северное небо, остается таким же прекрасным, как всегда. В пору сумерек, когда сквозь постоянно меняющиеся от сильного ветра облака проглядывает заходящее солнце, наше небо удивительно красиво: в нем сотни разных оттенков и благородная неяркость тонов. Только в Петербурге можно созерцать подобное небо.

   Наблюдение себя заключается не в том, чтобы почувствовать себя в согласии с тем, чем мы в действительности являемся. Оно помогает уловить проблески того, на чем действительно держится и чем питается наша Личность. Это занятие не только очень болезненно, но и просто невозможно в первое время.

   Всякая истина связана с нашей возможностью ее понять. Возможность видеть свои особенности зависит от нашей силы выносить это видение. Мы чувствительны к малейшему затруднению или критике, нам нестерпимо трудно вынести какую-либо потерю уважения к себе, особенно, если мы чего-то, по нашему мнению,  представляли из себя раньше.

    Когда, с какого возраста в нас формируются наши главные особенности? В детстве? Из своего детства я помню не так уж и много - отдельные, выхваченные из небытия беспамятства картинки. Считается, что мы помним лишь те моменты, в которые осознавали себя, не растворяясь в происходящем. Это довольно странно, если учесть бессмысленность и ничтожность  многого из того, что мне помнится.

   Вот один из таких эпизодов. Мне восемь лет, я гуляю в школьном дворе, который все мы называли Церковкой. Может быть, нашу школу построили на месте снесенной церкви? Недалеко от дома моей одноклассницы Женьки Полей находится громадный обломок лежащего горизонтально ствола дерева с плоской выемкой наверху. Ее уровень - где-то на уровне нашей, ребячьей груди, но влезть на нее можно, что мы охотно и делаем. Вокруг меня несколько одноклассников и среди них мой «враг» - Женька в окружении двух ее старших братьев. Они, с подачи Женьки, за что-то прицепились ко мне и издеваются, а я тихо огрызаюсь.

  - Ты  дура, да? - говорит Женька первое, что приходит ей в голову.

  -Дура! - с вызовом, не подумав, отвечаю ей я, чтобы как-то от нее отвязаться.

    Возможно, я хочу ей этим сказать, что я действительно дура, если терплю ее и слушаю ее гадости, но мне - всего восемь, вряд ли в моем уме выстраиваются такие длинные умозаключения, я просто говорю, потому что говорю, потому что язык у меня работает быстрее, чем голова, потому что умно смолчать - не мое, а вот глупо, но быстро ответить, это – всегда пожалуйста!

    Женька удивляется моему неожиданному ответу и уже радуется:

  - Дура! Она сама сказала, что дура! Вот дура! - Женьке тоже всего восемь лет, и вокруг нее старшие братья, а я - одна, она может ликовать, наслаждаясь своей победой. Чем закончился случай, я уже не помню, ничего страшного больше тогда не произошло. Каждый из нас, наверное, потом занялся своим делом, а всё вместе растворилось в беспамятстве детства.

  С тех пор прошло много лет. Почему этот глупый эпизод до сих пор живет в моей памяти? Почему он без всякой логики вспомнился, когда я стала размышлять о моей Главной Особенности? Я часто чувствую себя в коллективе чужих мне людей такой же дурой - открытой, беззащитной и неуклюжей, которая зачем-то намеренно называет вслух свои слабости, подсознательно ожидая от людей объективности и такой же открытости. Может быть, я хочу, чтобы в ответ на мою незащищенность мне ответили тем же? Но никто и никогда не собирается этого делать. 

  Люди принимают нас такими, какими мы сами себя им предъявляем. Поэтому они и предъявляют не то, что есть, а то, чем они хотят быть. Никто не желает снимать свое забрало добровольно, даже если и догадывается, что защищать ему по большому счету нечего. Может быть, у меня тайное  пристрастие к мазохизму? Или я как раз то, чем сама обозначила себя в той далекой Церковке – дура. 

  Опишу еще одно любопытное воспоминание - очень давний сон, который почему-то до сих пор помнится мне очень ярко, что происходит не часто. Сны слишком мимолетны, чтобы их так долго хранить в памяти, да еще как объемное, цветное и  целостно пережитое впечатление.

  Мне приснилось, что я умерла, но это было просто фактом, а не трагедией. Мой дух, или нечто, что уже не было телом, но еще было мной, стремительно вылетел из тела и по параболической траектории понесся вверх, удаляясь от Земли. Вокруг были светящиеся, переливающиеся розово-фиолетовые огни, - дух захватывало от скорости! Я  ничего не весила и летела куда-то вперед и ввысь «вперед ногами». Это было похоже на испытанное мною однажды ощущение себя в аттракционе «Петля Нестерова», в котором кабина, к которой я была привязана ремнями, поднималась вверх, а ноги взмывали над головой на высоте трехэтажного дома. Итак, в своем странном сне я уношусь от Земли вверх, осознавая, что там мне будет хорошо, но мне очень холодно и страшно – я понимаю, что уже не вернусь назад, и я не хочу расставаться. Благодаря этому нехотению, я не умираю, а остаюсь на Земле. Мой сон обрывается. Странный сон. Может быть, я и впрямь в тот день побывала там, куда мне еще предстоит когда-нибудь улететь навсегда?
               
  Сегодня я сижу на работе, не зная, чем себя занять. Отвратительное ощущение. Нахожусь в коллективе мужчин, занятых своим мужским делом – они монтируют и налаживают котельное оборудование, решают разные технические вопросы. Я по своей новой должности должна планировать их труд – достаточно странное занятие, учитывая, что они и без меня прекрасно знают, как и что надо делать. Я только собираю у них информацию и оформляю ее на бумаге. Мне стыдно, одиноко и страшно в этой дурацкой роли, где я явно лишняя. Жадно хватаюсь помогать другим, но,  вероятно,  это ошибочно: очень опасно на частной фирме показывать другим свою незанятость.

  Шеф опять болеет, но когда придет, он вполне может в свойственной ему манере свалить на меня все задержки и трудности в выполнении договоров, то есть, сделать из меня, практически не участвовавшей в монтажных работах, стрелочника. Мужики от меня вежливо отпихиваются, особенно Вася, который, несмотря на то, что удивительно неорганизован, своенравен и неуправляем, считает, что я «лезу не в свое дело, и это его утомляет». Шеф, наоборот, считает, что я «напрасно не лезу в его дело, я должна организовывать и контролировать Васин труд». Словом, положение непростое.

  Впрочем, Шеф бурчит на всех подряд и за все – только попадись ему под руку. Он считает, что у нас каждый должен брать на себя максимум инициативы. По сути, он прав, но, учитывая мой, ни от чего не зависящий и весьма скромный оклад, эти претензии ко мне кажутся мне странными. К шефскому непростому характеру здесь все привыкли, и всерьез его слова не принимают, а я, все чего-то переживаю, мучаюсь…

  В голове скользкий и запутанный клубок противоречивых мыслей, больше похожих на чувства, поскольку, как и чувства, все они не однозначны и объемны, содержат в себе «и да, и нет одновременно». На каждую свою мысль я сама себе готова найти возражение.

   Мне хочется (а хочется ли?) стать глупой деревенской бабой - ясной и простой, как комок плодородной земли, которая родит, не спрашивая, зачем и как, открытой любым советам. Такая, если ей станет худо, может пойти к бабке-вещунье, к магу-экстрасенсу или в церковь – к батюшке: все зависит от того, кто первым попадется ей на пути. Любой из них окажет ей помощь и даст исцеление.

   Со мной хуже, – я заранее знаю, кто и какими словами мне ответит, и от этого знания их слова потеряют надо мной силу, а себе я покажусь глупой и беспомощной, понапрасну отнимающей у других время (в лучшем случае – приносящей им заработок), вместо того, чтобы делать то, что нужно в этих обстоятельствах. Их слова настроят меня на правильные мысли, но не помогут мне правильно чувствовать. Я, как пружина, легко сжимаюсь под влиянием советчиков, но потом также легко возвращаюсь в прежнее состояние, и пока оно само не сменится новым, мне мало что помогает. Я так хорошо умею учить других, но не могу помочь самой себе.

   Это напоминает мне рассказ Германа Гессе о двух мудрецах, живших по обе стороны горы и помогавших советами приходящим к ним людям. В конце жизни каждый из мудрецов, запутавшись в собственных проблемах, решает пойти за советом к соседу. Мудрецы встречаются на середине дороги, соединяющей их жилища.  Какими бы умными и начитанными мы ни были для других, для решения своих собственных проблем мы всегда ищем кого-то еще, кто кажется нам спасителем.

   У меня просто весенняя нехватка энергии. Яркое весеннее солнце, обнажив всю грязь вокруг, создает внутри ощущение незащищенности от всех, шумно радующихся весне и совершенно не понимающих, что их реакция – не единственно возможная. Я не люблю Масленицу и, особенно языческий обряд сжигания чучела зимы. Во-первых, потому, что вообще не люблю быть свидетелем разрушения чего-либо (например, киношных  драк, где всё подряд бьется и ломается), во-вторых, мне всегда жаль зиму, я совсем не радуюсь ее уходу и не считаю ее своим врагом.