То же, только в профиль...

           – Вот говоришь – «перемены»… – мой новый знакомый – Михаил посмотрел на начавшиеся сгущаться облака над лесом, – а что есть «перемены»?
          … Было так, а стало так? Перемены ли это? Может разные фазы одного и того же? Может, мы в чем-то ошибаемся? Может это тоже только с другого бока?
          Мы можем ошибаться? Можем! Не путаемся ли мы в изменениях, воспринимая метаморфозы  и мимикрию чего-то за изменения? Ведь по сути – то же самое, только в профиль.
          … Вот – война! Как может измениться война? Только «победа» или «поражение». И всё! А как можно сказать – «война изменилась»? Как была – так и есть. Только повернулась другим боком и всё. А мы губы распушили, палец в нос вставили и зенки к небу подняли.
          Он замолк и стал разглядывать лес. Я, молча, сел за стол в беседке и тоже стал смотреть на то, как облака, цепляясь друг за друга, свивались в плотную темно-синюю кляксу, закрывшую небо.
          – Электрон так же неисчерпаем, как атом? – вспомнилось почему-то.
          – Вот и именно! Нельзя говорить о явлении, предмете, событии – можно говорить лишь о фазе состояния в данный момент времени явления, предмета или события. Так будет честнее, понятнее и, надеюсь, правильнее.
          – Надеюсь, речь идет не о воде. Не о «жидкость, пар, лед»? – ухмыльнулся я.
          – Не о ней. Об обществе.  Без фаз и этапов. Просто о группе людей, вынужденных жить сообща и использовать какие-то объекты для совместного удовлетворения своей похоти, – Михаил пересел ко мне.
          – Почему «похоти»? Может «нужд»? Или «для решения проблем»? – я подвинулся, не выпуская тучу из вида.
          – А человек знает, что ему нужно?
          Он знает какие у него проблемы?
          Он знает, что ему хочется. Он хочет поступать «по хотению».  Инстинкт рулит и  требует удовольствия, а разум помогает это удовольствия получить, часто любыми путями. Что есть по сути «закон»? Запрещение тех или иных способов получить удовольствие. И всё! Кто самый рьяный защитник закона? Самый страдающий от невозможности получить желаемое. Кто главный борец с чем-то? Тот кто, в этом «чём-то» преуспел.
          – Предположим, что всё так и есть. Что это меняет? – мне стало интересно.
          – А человек перестает обращать внимание на мелочи и начинает думать о вещах глобальных. Объемных. Например, не о том, что в обществе изменить, а о том, каким обществом заменить существующее.
          – Как ты говоришь – «только в профиль». Что меняет?
          – А меняет то, что особям старого общества нет места в новом. И всё! Все старое общество – под ноготь. Всё! Без исключений и сожалений. Не мыслить категориями – лучшие, худшие представители. А всех! К ногтю! Исчерпало свои возможности такое общество. Не лечить, а уничтожать. И всё!
          – Ты считаешь, что общество не способно само себя вылечить от пороков? – спросил я.
          – А что такое «порок»? Проституция – это порок? Нет! Поскольку уже не одну тысячу лет она существует в этом обществе и будет вечно в нем. Детоубийство – порок? Нет! Как только где заварушка – так последние тысячелетия гибнут дети. Это форма существования этого общества. Форма. Это типичный признак общества. И никакая это ни фаза, ни этап, ни формация…
          – Так значит, человечество заблуждается, говоря, что оно куда-то идет? Оно стоит на месте. Оно, как гнилое яблоко весит на ветке,  не видя себя со стороны, все ещё себя считает яблоком, хотя уже потеряло и цвет и форму, а запах стал противным?
          – Примерно! Только хуже. Оно довольно и цветом, и формой, и запахом, – Михаил повернулся и посмотрел в сторону дома Карла.
          Я тоже повернулся. По дороге шел Карл с Полканом. Карл улыбался, высоко подняв над головой два пакета.
          – Пулей слетал! – подойдя, он опустил пакеты на стол. – О чем молчим?
          Он обвел нас взглядом.
          – Михаил говорит, что миром правит похоть, а не осознанные устремления, – я посмотрел на Михаила.
          – Правильно говорит! Ни одно общество не будет претворять в жизнь цель своего существования добровольно, если действия не сопряжены с приятством и похотью, – изрек Карл и стал вынимать из пакетов свертки.
          – Это как? – я оглядел Карла и Михаила.
          – А так! Я давно говорю, что «куда денется сегодняшняя цель человечества – сохранить человеческую цивилизацию, если зачатие детей будет по ощущениям напоминать удаление зуба без наркоза»? Куда?
          Вот! Вот вам и цель существования человечества.
          Карл из пакета достал «Пять озер», крутанул пробку, она звонким щелчком отозвалась на его жест.
          – Или вот! – он поднял бутылку. – Кто не знает, что она не привела никого к добру. А все магазины мира забиты ей. А?.. Почему?  Кто-то кого-то связывает и бьет ногами в живот, чтоб пил? Нет! Сами пьют – сами болеют, сами травятся – и сами же ей лечатся. Поскольку – в удовлетворение собственного – «Так хочу!»
          – Вы же спрятались здесь от людей не потому, что вам это трудно и неприятно. Вы это сделали потому, что вам так хочется и так вас все удовлетворяет. …И я с вами.  Так ли? – Михаил оглядел нас и не дождавшись ответа пошел в дом.
          – Куда он? – спросил я Карла.
          – За стаканами, наверное. А что там ещё делать, пока дождя нет, – ответил он.
          – Так кто же уничтожит эту популяцию? – спросил я подходящего Михаила, у которого на поднятой ладони были нанизаны три трехглотошных стаканчика, а в другой руке были нож и солонка.
          – А никто! Сама себя! Сначала признает приятным видеть белое черным. Потом уберут нормы общения между полами. Потом разрешать брать для трансплантации органы у живых. Потом у детей. Что-нибудь еще придумают. Можно разрешить употреблять в пищу человеченку, если обладатель тела при жизни дал согласие. Потом можно и без согласия. Придумает что. А не придумает – в войнушку поиграть захотят. Найдут способ!
          Михаил аккуратно поставил на стол принесенное.
          – И что? Ты считаешь, что другого пути у сегодняшней «популяции» нет? – мне стало грустно.
          – Нет! Беда в том, что человек рассматривает свое общество с высоты прожитых лет и многое ему не видно. Кстати, он сам так исказил свою историю, что он реально видит только то, в чем участвовал сам. И от сравнений ему грустно. Из грусти он уходит в депрессию, а оттуда в наркозависимость или в алкоголизм, или приобретает фобии, которые ему более всего приятны. Жизнь обесценивается сначала своя, а потом и чужая.
          Как-то так.
          Он сел и сложил руки на столе друг на друга, как нас когда-то учили в школе. Сделал наивный и придурковатый взгляд.
          Я почему-то подумал, что жаль, наверное, что теперь в классах нет парт. Много чего уже нет того, что хорошо помнится.
          – Да и хрен с ним, с этим человечеством. «Будет – не будет!» Кому жалеть о том, что «не будет людей»? Кто рад тому, что они есть? Кто рад, что они есть? Полкан рад? Он рад! – Карл поднял кружочек колбасы и глянул на Полкана, лежащего в углы беседки.
          Тот поднялся и подошел.
          – Вот! Разве бы какая-то сила подняла его, кроме желания похавать? – улыбнулся Карл.
          …– Так ты, Михаил считаешь, что это ошибка, говорить об обществе и его формах и что-то с чем-то сравнивать? По-твоему нужно брать какой-то признак или качество общества и рассматривать его изменения во времени. И только так? – спросил я.
          – Примерно. Возьми любой признак общества, явление в нем, разгляди их изменения от «тогда» до сейчас, и ты увидишь – что к чему и как идет, – Михаил наблюдал, как Карл раскладывал по тарелкам закуску. – Хочешь – «воинственность», хочешь – «отношение к женщине», хочешь… что хочешь, одним словом. Что хочешь.
          Чувствуешь, что у тебя не получится сюда впихнуть ни сотовые телефоны, ни телевизоры, ни полеты в космос… Чуешь? Чуешь, чем пахнет?
          Я поднял стаканчик. Пахнуло водкой. «Пять озер»! К чему? Почему – «пять озер»? Почему – «пять»? Почему – «озер»?
          – Возьми грудинки. Люська говорит – «Бери больше. Легкая. Видимо им опять в цех сою не завезли. Шприцевать нечем. Вода-то в мясе не держится. Если бы мясо было нормальное, то вода может быть и держалась, а так… Только соевый раствор. Может, в антибиотике только моют. Так чтоб не портилось. Так на лекарствах сэкономим. А?..
          Я и на тебя, и на себя взял, – Карл протянул ломтик мяса на кусочке хлеба.
          Я понюхал бутербродик.
          – Ни мясом, ни хлебом не пахнет, – сказал я и опять поднял стаканчик.
          – «А ты не нюхай!» У нас так замкомвзвода говорил, когда в самоволке «Тройной» одеколон пили, – хихикнул Карл.
          – Интересно? А он сейчас продается? – спросил Михаил.
          – Сейчас любой замкомвзвода продается! – изрек Карл с ухмылкой и поставил пустой стаканчик на стол.
          – Кому? – я тоже аккуратно поставил пустой стаканчик.
          – Покупателю. Рынок вокруг. Базар! "Купи-продай!" Мечта идиота!, – ответил Карл.
          …–Так есть ли у человечества выход? – я повернулся к Михаилу.
          – А зачем он человечеству? – парировал он вопрос.
          – Пусть по другому. «И что будет в обозримом будущем?» – спросил я.
          – А сделают как вы с Карлом. Уйдут в деревню. Но!.. Запретят выращивать продукты питания гражданам для себя. Посадят всех на продовольственную иглу… – начал было он.
          – …так это же лагерь! – перебил я его.
          – …закроют границы. Введут лагерную дисциплину. И первые кто это сделают, после того, как решат вопросы с нефтью… наши американские друзья, – закончил Михаил. – Правда, сначала введут национальную валюту, а доллар перестанут печатать. И всё!
          И делайте, что хотите все остальные! Ешьте себя сами! Занимайтесь сексом сами с собой! Пейте кровь своих детей! Торгуйте между собой! Спасайте и убивайте друг друга.
          – А зачем обносить себя колючей проволокой тогда? – спросил Карл.
          – Чтоб сначала «к ногтю» всех своих. Чужие сами вымрут. Может, вот только вы тут и останетесь... Да я с вами. Но… за картошку придется убивать городских и дежурить по очереди на огороде среди грядок с морковкой и луком…
          Дождь стал потихоньку стучать по крыше беседки.
          – А и хорошо! А то грустно как-то стало в мире. И рыбы в реке мало… А без телека… Летали! Выжили!..
          Вот у нас, кода я маленьким был.
          Придет, бывало, папка…
          …А давайте, прикончим эти «озера», а то мозолят глаза, – Карл вытащил из-под стола ещё бутылку, оглядел нас. – А батька у меня суровый был…
          Карл стал что-то говорить под все усиливающийся стук дождя.
          Туча, собравшись над лесом, двинулась куда-то, захватив нас своим краем.