Маршрут 113 кольцевая или буквы про мою любовь

Крутится золотое колесо, подскакивает на степных кочках, скатывается с горных вершин… 
 
Аламединский базар шумит, гремит, лает… тонет в густой пыли и запахе свежеиспеченных лепешек, горелого масла, на котором тут же и готовят в огромных казанах еду – жарят беляши, кидают крупно рубленный лук и мясо в неотвратимо нарождающийся плов из желтоватого, словно бы пропитавшегося илом Хуанхэ китайского риса… и французской парфюмерии, изготовленной в Турции неведомым умельцем…  пестро и  вперемешку ряды посуды и фруктов, одежды и клеток с важными индюками.   
 
Узкая, вся в выбоинах, словно выбитая копытами сотен караванов, дорога, огибающая торговые ряды, настоящий Шелковый путь, растерявший за прошедшие века важный лоск,  но по- прежнему горделиво уходящий в небо… Постоянные пробки, в гудках автомобилей, плюющихся, словно верблюды, водительской нервозностью. 
 
- ТЫСЯЧА МЕЛОЧЕЙ, МЕЧЕТЬ, ОШСКИЙ БАЗАР! – Истомленные солнцем, все в потеках от разлитого в пластиковые бутылки пота, пассажиры ныряют как в пещеру – в металлическое лоно микроавтобуса. - Есть места? – Садись! – Рядом с моим водительским местом плюхается молодой парень в желтой рубашке. На шее, под воротником – сложенный вчетверо  платок – дань летнему солнцу, пытающемуся выжать всю влагу из человека. 
 
 …Тишина. Город полон статуй из плотного песчаника, медленно рассыпающихся под свистом ветра… 
 
Маршрутка набирает ход, и вот уже ветер просунул руку в треугольное окошко и хлопает шторами по салону! Уставшим от городской полуденной жары пассажирам грезится только одно – чтобы ближайшая остановка оказалась в вечерней прохладе аллей старого города. Но нет… Мир, калейдоскопом крутящийся за окнами, подставляет ослепительные улыбки витрин с отраженным в расплавленном асфальте солнцем. 
 
«Интересно, - невольно думаю, выжимая сцепление и косясь в боковое зеркало, – куда это он с таким деловым выражением на лице – будто на работу опаздывает к семи утра, в полдень, ха…» 
 
- Остановите, пожалуйста, – чуть слышно, за ржанием моего железного друга произносит женский голос. Но мне было бы достаточно и более тихой просьбы – руки сами, еще до осознания смысла услышанной фразы, выворачивают руль, пугая пристроившегося сзади зеленого крокодила из далекой Германии 70-х годов, помнящего психоделическую революцию, на которую прежний хозяин смотрел, брезгливо подняв стекло своего «Бенца», и дрожа от страха ругал по утрам свою дочь за то, что она водит компанию с этими страшными хиппарями – наркоманами и подонками… 
 
 «…И если мы хотим, чтобы было куда вернуться – время вернуться домой…» - долетает обрывок радиоволны. Дочка давно вернулась, и сейчас спокойно работает в посольстве. И хотя, Кыргызстан не страна ее мечтательной юности, работа уважаемая и надежная, а это ценно… Ведь правда?   
 
- Спасибо. – Эхе-хе… эти женские голоса… Никогда я не вижу лиц, только голоса, пение сирен, усталых и бодрых, молодых, и тех, к кому подбирается осень… Ну конечно же, закрыть дверь – это превыше сил слабой женской природы…  - Слышь, парень, - толкаю о чем-то задумавшегося пассажира – Прихлопни дверь, пожалуйста! 
 
Бац! Ну конечно, хлопнул от всей молодой и не усталой от накопившейся злобной накипи души. Ладно уж… сам таким был лет двадцать назад… только без этой тоски в глазах… Да-а, не то сейчас время…   Вот он - самый отвратительный участок дороги, изрыт до невозможности…   
 
Бусик медленно переступает мохнатыми копытами, стараясь не попасть в сусличью нору. 
 
«Что?! А-а, дверь? Без проблем, командир… Оп! Черт, слишком громко получилось… но водитель вроде бы не обратил внимания, ну и хорошо, а то бывают нервные… хотя это тряхнуло на колдобине, поэтому так и получилось… Интересно, где сейчас…»
 
 - Остановите во-он за тем рекламным щитом. Да, за светофором…
 
 «…Красный. В принципе, торопиться некуда – еще сорок минут до встречи, уже почти доехал, можно, и даже нужно расслабиться, не нервничать… Только бы взяли – вроде платят хорошо, да и вообще, любая работа лучше ее отсутствия. Должны взять. Я все-таки не с улицы прихожу, а по знакомству, как все в этой стране делается… Восточный ребус. А мы вроде как его составляющие…» 
 
- Вот здесь! Спасибо! 
 
Мечеть. Так и сверкает куполом минарета голос азанчи – полвторого, время намаза. Центральная городская мечеть учит смирению верящих в других богов, утренними призывами к молитве. По пятницам все окрестные дворы забиты автомобилями, медленно жующими жвачку и объедающими акации… Помнится, особенно много народа пришло помянуть Ахмад Шаха Масуда, когда весть о его смерти долетела в Бишкек с порывами свирепого «афганца». 
 
Но слаб человек! У стен святыни идет бойкая торговля священными предметами и книгами. Знали бы иностранные жертвователи, самозабвенно творящие благие деяния – вагонами присылающие «бесплатные» новенькие Кораны, что их наценивают еще и «за святость», ищущим духовного пробуждения… 
 
- До филармонии доеду, байке? – улыбается мне в лицо девушка в белой футболке с надписью «FREE TIBET» и снежным львом.  - Обязательно! – интересно, знает ли она что стоит за этими простыми словами?   
 «… Вот как хорошо! Только подошла – и сразу маршрутка подъехала… и кроссовки новые смотрятся отлично… Солнце такое яркое… все аж бело вокруг… так, где мои очки?..» 
 
Огромная стрекоза садится на голову каменного балбала, чуть подрагивая крыльями на вольном и сухом до звенящей ноты степном ветру, и кажется, что он улыбается… и белые облака вместе с древней синевой отражаются в ее глазах-фасетках фирмы «POLAROID» наимоднейшей формы…   
 
 «…а я все думала, почему у стариков виноград болеет… на эти самолеты «натовские» смотрела и не знала… надо же додуматься – распылять неиспользованное горючее… не забыть за рефератом заскочить… как он там вчера сказал?.. если не можешь помочь, хотя бы не вреди… вот он все-таки умный… не то что другие… даже я иногда его не понимаю…»   
 
Он всегда в это время на этом перекрестке. Руку не поднимает, – знает, я остановлюсь непременно. Улыбается и кивает, и его лицо под тюбетейкой до того лучится радостью жизни, что кажется, это не солнце белит городские карнизы, а его и моя, вслед за ним расплывающаяся в улыбку физиономия.
Ходжа Насреддин, - так я всегда называю его про себя, и степенно киваю, мол, заходи, дорогой…   
 
Протяжно кричит одинокий ишак, привязанный на самом солнцепеке, хотя до колодца в тени большого карагача, всего несколько неспешных шагов. С Небесных гор тянет прохладным сизым и вяжущим запахом эфедры, снежный воздух неспешно льется мимо тревожно спящего на пестрой кошме человека, на спрятавшийся в зелень колониальный городок…   
 
Как-то, Насреддин тяжело заболел, и когда к нему пришел Азраил, чтобы забрать его душу, и сел у изголовья, ходжа попросил отложить смерть, пока он два раза не помолится. Азраил отправился к Богу, передать ему  эту просьбу.
 
 - Ну, раз такое дело, то отложим смерть Насреддина и дадим ему два раза помолиться, - сказал Бог Азраилу.
 
Азраил вернулся, и разрешил ходже совершить две молитвы перед смертью. Насреддин встал, помолился один раз и надел свою обувь.Ангел смерти спросил его, почему он не молится второй раз.
 
- Какое тебе дело, когда я буду молиться второй раз? Ведь Бог разрешил мне две молитвы, - ответил ходжа.
 
Азраил разозлился и пошел к Богу, докладывать, что Насреддин не хочет молиться во второй раз.
 
 - Что мы можем сделать? – ответил Бог. – Ведь мы сами разрешили ему помолиться два раза. Если же мы теперь заберем его душу, то получится, что мы обманули его. Так и ходит до сих пор Азраил за левым плечом, странствуя вместе с ходжой по пыльным дорогам мира… 
 
 Самое интересное, что садится он всегда на одно и тоже место, в середине салона, которое, как по заказу всегда оказывается свободным, и я спиной чувствую его спокойное присутствие… 
 
- Вот здесь, остановите, пожалуйста, байке, я приехала! 
 
 Стрекоза легко вспархивает и, расправляясь, пружиной уносится в золотое летнее сияние…  Только травы колышут знойное марево воздуха и прогретую пыль, прошитую строчками степных цикад… 
 
 А-а… Это чей-то мобильник выводит трель напротив Академии Наук, перекликаясь с кем- то, возможно на другой половине нашего шарика… Исчез давно, огромный обелиск в виде атомарной структуры, построенный советской властью на месте православной часовенки, притулившейся под огромным дубом. Дуб, впрочем, остался, осиротев, и теперь нежно нянчит по- уличному размалеванную рекламную стелу, устало строящую глазки пролетающим автомобилям. 
 
Каждую весну деревья растят себе крылья. Бережно, ожидая часа великого перелета, чтобы лететь вслед за птицами в теплые страны.  Кто-то сравнил лист дерева с лицом человека. Другой - с ладонью своею, третий – со своим сердцем. Наверное, справедливо и первое и второе и третье…  Но все же лист – это одно лишь перо из больших крыльев. И машут деревья крыльями своими, ветвями своими, пробуя силу свою, пробуя ветер. И, кажется, вот поднимутся в небо, не ведая, что надо поднять всю землю, которую крепко держат они своими же корнями и без которой не могут жить. Так в стремлении и борьбе  приходит к ним зрелость лета.  А птицы уже кружат, собираясь в стаи. И вот Осень, - мудрость бессилия, - успокаивает каждое дерево, уговаривает не торопиться, обещая покрыть каждый листочек-перо золотом… Осень – она как старость, как смерть, никогда не обманет. Придет к каждому сущему в свое время и свой час. Но когда и кого золото поднимало в небо? И, познав ложь блеска и мишуры, деревья – эти великие оптимисты, сбрасывают с себя золотые одеяния, чтобы начать новую попытку следующей весной. Никогда надежда не оставит живущего. 
 
Раньше на этой остановке подсаживались взъерошенные ученые, с блеском гениальности в глазах, одержимые ощутимым дефицитным спиртуозным духом, который лился рекой в святая святых науки…
Рядом аккуратно присаживается выглаженный клерк, умудряющийся даже в печке выглядеть очень пристойно и «по-западному», в его, конечно, понимании, ограничивающемся, скорее всего Люксембургом с одной, и Кара-Балтой с другой, стороны… 
 
Рокот прибоя накатывается, ощутимо и упруго бьется огромный Ошский базар – гулко выталкивая из своих артерий людской поток… Равномерный звон шаманского бубна – жертва Тенгиру – Вечному синему небу, благосклонно взирающему на муравейник, где в пестрой мешанине плавятся страсти, закованные в каменное кольцо торговых рядов… 
 
 - Вы сейчас выходите?  - Да-да, выхожу…  - Пропустите, пожалуйста… - Я тоже на выход… - Подождите! Не лезьте со своими баулами! Видите, же – люди еще выходят! 
 
 Звуки и запахи окатывают жаркими волнами. Через шум и выкрики продавцов, разносчиков, носильщиков и торгующихся до самозабвения покупателей, продирается заунывный и щемящий звук зурны - высоко, в синей глубине, под самым солнечным колесом, натянут канат, на котором танцует на потеху толпе и на радость базарным карманникам подросток, имеющий вместо страховки свой пустой живот, да сурового учителя…   
 
 Микроавтобус наполняется шумящими мешками лука, риса и красного перца. Над завязанными горловинами, как воздушные шары, круглятся довольные распаренные лица… 
 
«Это самый легкий переход» - шепчут друг другу на ухо гордые верблюды, опасаясь что их здравомыслящую радость глупые люди примут за малодушие… «Вышли на стрелу - мычит в усы караванбаши… Сейчас пройдем стражу, а там, по тракту, как говорится, и ветер в спину…»   
 
Здесь я почти всегда остаюсь в одиночестве. Шлагбаум. Когда-то здесь стояла застава, шерстящая караваны, идущие по Шелковому Пути. А сейчас – Кызыл-Аскер, район, гордо сохраняющий воинскую доблесть, скрытую в названии, многочисленными уличными бандами…
 
Люди высыпаются из салона, чтобы пересесть в пригородные маршруты, словно зерна граната, рассыпанные по медному подносу… 
 
 Вот и сосед появился. Смотри-ка, махал как сумасшедший, а как сел, сразу обмяк, задумался…   
 
«…меня как током ударило…два часа ночи пробило, ровно… это ты, Сауле?.. Черт… я же знал, что это только она могла быть… кто может быть кроме нее в моей жизни?.. – Я – твоя совесть… видишь, глаза выплакала – были карие, а стали зеленые, как у русалки. Не боишься, что в омут утащу? Я и так в омуте, Сауле! Я приеду к тебе, вернусь!.. обещаю… завтра…» 
 
 - Автовокзал, вы просили остановить. - Что? А, спасибо… 
 
 Солнце пересекает невидимую границу, кидая свои лучи уже не отвесно, скользит ими по крышам, выбивая искры из окон, глаз прохожих и пустых бутылок из-под пива. Словно глазницы черепа смотрят на зеленый бульвар Свободы окна Министерства национальной безопасности – с невыветрившимся запахом советского КГБ из кабинетов… 
 
 …- Что там, за курганом? – спросил путник. - Там дальше кладбище – ответил старик, держащий за руку внучку. - Неправда, ата! Там за курганом поле диких роз и лилий! Я люблю там играть… - А ты не боишься черепа, который белеется на вершине? - Что ты! Он же улыбаемся мне…    
 
Светофор подмигивает зеленым, та-ак… еще один круг заканчивается.   Аламединский базар мурлыкает послеполуденным говором, как сытый тигр, ворочающийся в камышах. Желтая с красным, фазанья пыль поднимается по бокам как два крыла, и словно сказочный конь – Тулпар, маршрутка взмывает ввысь над – городским кварталом.   
 
 - ТЫСЯЧА МЕЛОЧЕЙ, МЕЧЕТЬ, ОШСКИЙ БАЗАР! – это ветер свистит над степными травами. 
 
Крутится золотое колесо, подскакивает на степных кочках, скатывается с горных вершин…