Воспоминания о первой любви

       Ну кто не ощущал, как пахнут тополя весной, когда их почки толстеют, покрываются клейким потом, и с трудом и нежностью рождают хрупкие зелененькие венчики листьев! Наверное, нет такого человека, который бы равнодушно прошел мимо этого дерева в весеннее время, пока еще голого, с точками коричневых почек, преисполненного таинства и дрожи. Словно материнские слезы страдания стекают последние капли воды от растаявших льдинок, сочатся по веткам к стволу, спешат к зарождающемуся под снегом ручью, полные горьковатого аромата и первого ожидания.
        Я остановился и языком снял прозрачно-хрустальную каплю с почки. Она была тягуче-холодная, чистая и терпко-смолистая. Казалось, она была наполнена тем, к чему невозможно без греха прикоснуться, и по мне пробежала горячая волна смущения. Мои губы поймали еще несколько капелек-слезинок…
        -  Зачем ты это делаешь? – раздался у меня за спиной удивленный голос.
        Я обернулся: тоненькая, в сером пальто девчонка с интересом смотрела на меня. Я смутился – так на меня еще никто не смотрел! Белый пуховый платок оттенял ее раскрасневшиеся щеки, на лбу расплескалась прядка каштановых волос. Но самым замечательным были глаза: большие, серые, с темным отливом, оттененные длинными черными ресницами так, что казались глубокими, как родник. Они смотрели внимательно и неправдоподобно серьезно, так как всю их казавшуюся взрослость разоблачали искорки-смешинки, притаившиеся в самом уголке глаз.
        - Зачем ты это делаешь? – повторила она, и я ощутил, что в моих легких вдруг стало не хватать воздуха.
         Наконец, после некоторого молчания, мне удалось выдавить из себя:
          - Целуюсь с весной…
          - Да ну тебя! – отмахнулась она и, привстав на цыпочки, высунутым язычком пыталась поймать капельку.
          Она вся устремилась навстречу прозрачному комочку, так и не сумев дотянуться до него. Я зашел с другой стороны дерева, взялся за ветку рукой и осторожно качнул. Капля оторвалась и разбилась о ее блестящие зубы.
          Она рассмеялась:
          - Еще!..
          И мне пронзительно-сладко захотелось стать такой же капелькой! Она подходила то к одной, то к другой веточке, а я стряхивал капельки с почек. Одни из них тяжелыми бомбочками обрывались вниз, а другие держались цепко и никак не хотели оставлять ветки. Тогда я сильно тряс ветку, и с нее срывались сразу несколько капелек. Они падали на пуховый платок девушки, разбрызгивались у нее на лице, стекали по ресницам на щеки. Она при этом сначала испуганно вскрикивала, затем укоризненно качала головой и опять, запрокинув голову, пыталась снять губами капельку. А я счастливо все тряс и тряс!…
         Вечер застал нас на шоссе, покрытом еще кое-где льдинками. Они глухо хрустели у нас под ногами. Мы старались как можно тише наступать на них и, наверное, в серых сумерках казались смешными от попыток сначала ступить носком обуви, а потом уже полной подошвой. На небе появились первые звезды, и мы смотрели на эти далекие звезды, на далекое небо, и сердце билось тревожно-тревожно, и я слушал, как ее рука доверчиво покоилась в моей руке.
         И я боялся, что может наступить мгновение, когда эти первые в моей жизни доверчивые пальчики легонько шевельнутся и освободятся, чтобы поправить волосы или платок. И я молил судьбу, чтобы это ни за что ни случилось!
         Я забыл время, холод, щеки мои горели, и я читал стихи, я торопился и говорил, говорил!.. А она, то смотрела под ноги, то, наклонив голову, удивленно разглядывала меня, и тогда, как звезды, сияли ее глаза. Я их уже знал от самой маленькой реснички до мягкой темноты под нижними веками, к которой мне страшно хотелось прикоснуться губами. И только что-то прозрачное и хрупкое не позволяло мне сделать это. На лице ее длинно змеились ресницы, бросая тень на яблоко глаза, в котором переливалось-плескалось мигание звезд, и в этих отблесках я видел жадное любопытство, огонь, много огня и… волнение! Оно неслышно струилось из центра глаз в их уголки и обдавало меня, как волнами река в тихий вечер. Оно согревало и возвышало меня. Как стражи всего этого, раскинулись брови – крылышками. Левая  - строго сбегала к переносице, а правая трогательно и легкомысленно забралась повыше, на лоб.
          Это меня сердило! Я хотел, чтобы девушка была таинственной и красивой, и осторожным движением пальцев, внезапно осмелев до дрожи в ногах, прижал непокорную бровь, а когда отнял руку, бровь своенравно вывернулась на прежнее место. Я было протянул еще руку, но девушка, откинувшись, тихо засмеялась, и чем больше я смущался, тем веселее и громче смеялась она. На ее белых зубах плясали блики света, и с губ почти осязаемо сбегали колокольчики грудного смеха.
         Тогда я бросился бежать! Ветер нервно кидался на мое разочарованное лицо, лопошил развязывающийся шарф, и все вокруг стало несправедливо и жестоко. У меня перехватило горло от предчувствия необратимой и горькой потери, и слезы текли по моим щекам, и я не скрывал рыданий…
        Наконец, я осмелился поднять голову. На небе, огненно-теплыми полосами, в череде прозрачных облаков, встала прозрачная заря – восходила луна. Я боялся оглянуться назад, было больно, темно и тоскливо. Я прижимался лбом к коре дерева, и в бессильно сжатых кулаках таяли комочки снега…
       Внезапно сзади послышались легкие шаги, и мою холодную руку кто-то взял в ладошку, поднес к своим губам и дохнул, согревая. Затем пальчиками свободной руки стал утирать у меня слезы со щек.
       Я замер – это была она! Она что-то шептала мне, гладила мое лицо, а мне страшно было открыть глаза и взглянуть на нее. Потом меня словно пронзило – ее губы поймали слезинку на моей щеке, скользнули по лицу, терпко  и коротко коснулись моих губ. Я несмело протянул руки, но ее уже не было рядом! Ее удивительный смех раздавался уже в нескольких шагах от меня, и я бросился вдогонку…
       Прошли годы. Но на всю жизнь останется в памяти тот сумасшедший вечер, вечер счастья и боли, вечер первой ответной любви.